На Лайта сейчас и смотреть-то жутко.
Рой услыхал, как одна за другой хлопнули четыре автомобильные дверцы, тут же к парадному входу заспешили трое полицейских в форме, еще один подошел к боковой двери, в которую входил перед тем Лайт.
— Обыщите их, — сказал Лайт, когда обоих типов вытолкали на улицу, а сам вместе с Роем направился через вестибюль к кассам. — Кто из вас нажал на кнопку? — обратился он к собравшимся в кружок сотрудницам, большинство из которых и понятия не имело о том, что что-то произошло, пока не увидало ринувшихся к двери полицейских.
— Я, — сказала щуплая блондинка, стоявшая за три окошка от места, где вертелись до этого те двое.
— Они что, хотели вас ограбить? Так хотели или нет? — спросил Лайт в нетерпении.
— Да вроде нет, — ответила женщина. — Но я узнала того, что в шляпе. Один из тех, что обчистили нас в июне. Наставил свой пистолет и обчистил мое окошко. Я б его где угодно признала. Когда увидела его сегодня утром, сразу нажала на кнопку, чтоб вы поскорее приехали. Может, мне просто стоило вам позвонить…
— Вряд ли, пожалуй, в таких делах лучше уж пользоваться кнопкой, — усмехнулся Лайт. — Только не нужно на нее давить слишком часто, к примеру, когда вам захочется, чтобы мы арестовали какого-нибудь пьяницу на улице.
— Нет-нет, что вы. Эта кнопка для экстренных случаев, я знаю.
— Чем они тут занимались? — спросил Лайт у смазливой мексиканки, работавшей за той самой стойкой, где Рой впервые заметил тех типов.
— Ничем, просто платили по счету, — ответила та. — Больше ничего.
— Вы уверены насчет того парня? — спросил Лайт у робкой блондинки.
— Абсолютно, сэр, — сказала она.
— Что ж, хорошо сработано, — сказал Лайт. — Как вас зовут? Вероятно, вас скоро вызовут наши сыщики, спецы по ограблениям.
— Филлис Трент.
— Благодарю вас, мэм, — сказал Лайт и зашагал длинными шагами по вестибюлю, Рой последовал за ним.
— Хочешь, чтоб мы их забрали с собой? — спросил полицейский, стоя у своей дежурной машины. Он, как видно, только что заступил на дневную смену. На тех двоих уже были надеты наручники.
— Попал в самую точку, — ответил Лайт. — Мы свое отпахали. Так что, приятель, сам понимаешь, спешим домой. Кстати, а что вон у того красавчика в левом кармане? Очень уж ему хотелось туда залезть.
— Еще бы. Пара косяков, перетянутых эластиком, да в кармане рубашки пакет из-под сандвичей, а в пакете том щепотка марихуаны.
— Вот как? Кто бы мог подумать. Я уж было решил, что у него там пушка. Стоило этой заднице живее шевелить рукой, и я бы совсем перестал в том сомневаться. Сейчас бы он полоскался в святой реке Иордан.
— Скорее, в Стиксе, — улыбнулся полицейский, распахивая дверцу перед типом в черной кожаной куртке, к чьему туалету теперь добавились еще и наручники.
Они ехали в участок, а Рой все внушал себе, что не нужно принимать эту историю слишком близко к сердцу, однако чувствовал, что Лайт не особо счастлив тем, как он повел себя в вестибюле. В конце концов Рой не выдержал:
— Как ты догадался, что то были они, а, Лайт? Может, кассирша помогла? Ну, там, как-нибудь подмигнула или еще что?
— Да нет, — ответил Лайт, не переставая жевать фильтр своей сигареты, в то время как машина мчалась по Центральной авеню на север. — Там ведь больше и подумать было не на кого, или тебе оно иначе показалось?
— Все это так, да только мы-то были уверены, что тревога ложная.
— Почему ты их сразу не остановил, зачем меня дожидался, ответь-ка, Фелер? Они почти уже вон выбрались. И чего это ради ты не вытащил из кобуры револьвер?
— Мы же не знали наверняка, что они преступники, — повторил Рой, чувствуя, как его захлестывает гнев.
— Но ведь они оказались преступниками, и, если б та стриженая шляпа на эту прогулку тоже прихватила с собой свою железную игрушку, ты бы, Фелер, лежал сейчас на том полу брюхом кверху, тебе хотя бы это ясно?
— Дьявол тебя возьми, Лайт, я не какой-нибудь салага. Просто не считал, что в данной ситуации так уж необходимо хвататься за пушку, только и всего.
— Давай-ка, Фелер, не будем напускать туману, нам с тобой работать целый месяц. Скажи мне откровенно, будь они белые, ты бы небось действовал куда шустрее и решительнее?
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что ты чертовски заботлив и пуще всего на свете боишься хоть чем обидеть черных, боишься настолько, что, по-моему, готов рисковать своей чертовой жизнью и в придачу моей собственной, лишь бы не выглядеть белым громилой-штурмовиком, шарящим по карманам какого-нибудь черного в каком-нибудь общественном месте на глазах у какой-нибудь толпы, сплошь состоящей из каких-нибудь черных рож. Что ты на это скажешь?
— Знаешь, что с тобой не так, Лайт? Ты стыдишься собственного народа, — выпалил Рой и тут же пожалел о сказанном.
— Чего-чего? Что за хреновина! — сказал Лайт, и Рой отругал себя почем зря, но отступать уже было поздно.
— Ну ладно, Лайт, я знаю о твоих сложностях и собираюсь тебе кое-что растолковать. Очень уж ты строг и несправедлив к своим собратьям. Не стоит относиться к ним так жестоко. Неужели ты сам, Лайт, этого не понимаешь? Ты испытываешь чувство вины оттого, что отдал столько сил, лишь бы вытянуть себя за уши из унизительной среды гетто. Потому тебе и стыдно, потому тебя и душит комплекс вины.
— Проклятье! — произнес Лайт, глядя на Роя так, будто увидел его впервые. — Я всегда знал, ты, Фелер, парень со странностями, но вот думать не думал, что вдобавок ты еще и любитель выносить за кем-то горшки.
— Я ведь, Лайт, по дружбе, — сказал Рой. — Только потому и затеял этот разговор.
— Ну так послушай, дружище. В этой толпе я не различаю обычно ни черных, ни белых, ни даже людей. Для меня они просто задницы. И когда у этих задниц подрастут детишки, почти наверняка они станут такими же задницами, как их родители, хоть мне, признаться, сейчас и жаль их до чертиков.
— Да, понимаю, — сказал Рой, терпеливо кивая головой, — существует такая тенденция: угнетаемый перенимает идеалы того, кто его угнетает. Разве ты не видишь, что как раз это с тобой и произошло?
— Да никто меня не угнетает, Фелер. И чего это белым либералам неймется в каждом негре разглядеть угнетенную личность с черным цветом кожи?
— Себя я либералом не считаю.
— Типы вроде тебя еще похуже ку-клукс-клана будут. Из-за этакой проклятой отеческой заботливости. Кончай смотреть на эту публику как на какой-то клубок проблем. Когда я кончил академию, меня отправили работать в Вест-Сайд, в район шелковых чулочек, но мне и в голову не пришло ставить расовое клеймо на любой из белых задниц, что мне там попадались. Задница — она всегда задница, просто здесь они малость темней будут. Да только для тебя все иначе: коли негр, значит, нуждается в особом подходе да в защите.
— Погоди, — вмешался Рой. — Ты не понял…
— Черта лысого не понял, — оборвал его Лайт, на углу бульвара Вашингтона и Центральной авеню он съехал к обочине и развернулся на сиденье всем корпусом, оказавшись с Роем лицом к лицу. — Ты ведь уже год здесь работаешь. Знаешь, какая преступность в негритянских кварталах. И это при том, что окружного прокурора нужно уговаривать регистрировать уголовное преступление, если в нем оба — и жертва, и нападавший — негры. Тебе известна поговорка наших сыщиков: «Сорок швов или один выстрел — преступление. А что поменьше — так то проступок, шалость». От негров ждут такого поведения. Раньше белые либералы так и говорили: «Все правильно, Мистер Черный Человек, — (они никогда не забывают сказать ему „мистер“), — все правильно, тебя так долго угнетали, что ты не можешь быть до конца ответствен за свои поступки. Это наша вина, значит, мы, белые, и должны нести за все ответ». И что же в таком случае делает черный человек? Конечно же, пользуется вовсю той выгодой, что навязывается ему не к месту употребленной добротой его терпимого белого брата, — тот бы и сам так поступил, поменяйся они местами, ведь в большинстве своем люди всего-навсего обыкновенные жопы и остаются ими до тех пор, пока их хорошенько не взнуздают. Запомни, Фелер, людям узда нужна, а не шпоры.
Рой ощутил, как бросилась кровь к лицу; пытаясь выправить положение, он проклинал себя за то, что вместо связной и логичной речи способен сейчас лишь на глупое заикание. Вспышка ярости, охватившая Лайта, была настолько неожиданна и неуместна…
— Да не психуй ты, Лайт, мы будто говорим на разных языках. Мы не…
— Я и не психую, — ответил Лайт уже не так горячо. — Просто с той поры, как я сделался твоим напарником, порой вот-вот готов взорваться. Помнишь того пацана из Джефферсонской школы, ну, на прошлой неделе? Кража, помнишь?
— Помню, так что с того?
— Еще тогда хотел тебе сказать. Я чуть не задохнулся от злости, едва не чокнулся, когда увидел, как ты опекаешь этого маленького выродка. Я ведь тоже ходил здесь в школу, вот здесь же, на юго-востоке родного нашего Лос-Анджелеса. И каждый день видел, как вымогались денежки. Черных было больше, так что белым пацанам от них здорово доставалось. «Гони мелочь, мать твою… Гони мелочь, не то нарежу ремней с твоей задницы». А после при любом раскладе награждали его зуботычиной, и, давал он мелочь или нет, не имело никакого значения. А ведь это были бедные белые дети, дети от смешанных браков или вовсе прижитые на стороне, такие же бедные, как мы сами. А ты, Рой, не хотел заводить на мальчишку дела. Зато хотел употребить свою двойную мораль, как же: виновник — подавленный и растоптанный несправедливостью черный мальчуган, а жертва — какой-то белый!
— Ты не желаешь меня понять, — сказал Рой уныло. — Негры ненавидят белых потому, что знают: в их глазах они всего лишь безликие нелюди.
— Как же, как же, мне знакома вся эта интеллигентская белиберда. Ты ведь, Фелер, не единственный на свете полицейский, прочитавший пару-другую книжонок.
— Я этого и не говорил, черт побери, — сказал Рой.
— А я тебе говорю, что безликими были те белые пацанята, что учились со мной в одной школе, были безликими для нас . Что ты на это скажешь? Мы их попросту терроризировали, этих бедных ублюдков. Те немногие, с кем мне пришлось иметь дело, не ненавидели нас, они нас боялись, потому что на нашей стороне был численный перевес. Когда болтаешь о неграх, Фелер, лучше прибери свои коленки. Мы такие же, как белые. И по большей части — задницы. Опять же — как белые. Заставь негра так же отвечать перед законом, как и белого. И перестань его баловать да превращать в изнеженную бабу. Не делай из него домашнее животное. Все люди одинаковы. Так что сунь ему в пасть обычные удила да выбери подлинней мундштук, а как разгорячится сверх меры — дергай за вожжи, приятель!

Часть четвертая
«АВГУСТ, 1962»
10. Горечь меда
Монотонный голос сержанта Бурка, проводившего перекличку, навевал смертельную тоску. Оглядев комнату, Серж увидел Мильтона и Гонсалвеса в окружении новых лиц — теперь, за время, что прошло со дня его возвращения в Холленбек, он уже успел перезнакомиться со всеми. Он вспомнил, как досаждали ему, бывало, Бурковы переклички. Досаждают и сейчас. Только вот раздражают куда меньше.
От тех пяти месяцев — с января по июнь, — что провел он в Голливудском округе, остались лишь нелепые да приторные воспоминания о том, чего, казалось, не было вовсе. И все-таки надо признать: там он многое почерпнул. Напарник предупреждал его, что в Голливуде кого ни возьми — все жулики, мошенники и педики. Поначалу Серж был очарован: буйное веселье, какая-то волшебная сказка, в которой герой — он сам, а к услугам его самые красивые девицы, каких он когда-либо видел, — атласный блеск золотых причесок, огненный шелк рыжих волос… Лишь темнокудрых смуглянок не было: они ему еще в Холленбеке осточертели. Не все из этих восхитительных красоток, буквально отовсюду слетавшихся в Голливуд, мечтали стать актрисами, но у каждой из них имелась своя сокровенная страсть, какая именно — Сержа волновало меньше всего. Достаточно было того, что на несколько часов он сам становился их страстью, пусть порой и не обходилось с их стороны без притворства — какая разница!
А потом все это начало его угнетать, в особенности нарочитость манер прожигательниц жизни. Он понял, что это за публика. Квартиру он делил с двумя полицейскими и раньше трех утра улечься спать никогда не удавалось — голубой свет, льющийся из окна, означал: одному из этих подфартило, так что, пожалуйста, не надо портить кайф. Они были настоящие счастливчики, его товарищи по комнате, — один красивее другого, пышущие здоровьем бабники, умевшие столковаться с любой юбкой. Он многому от них научился и как сосед мог, к примеру, в полной мере насладиться талантами глупенькой пустышки, если она к тому же оказывалась бледным и трепетным существом, скроенным сплошь из губ, грудей да огромных глазищ. Когда она неистово жрала таблетки или щебетала о капельке везения, необходимой ей для того, чтобы сделаться фотомоделью и очутиться на центральной вклейке «Плейбоя», — ему это не мешало вовсе. Была там и другая, что в самый разгар пылкой любовной возни вдруг заявила: «Серж, малыш, я знаю, ты полицейский и все такое, но ты ведь не какой-нибудь жлоб и не станешь возражать, если я покурю немножко травки, правда, милый? От нее получается гораздо лучше. Тебе бы тоже не мешало попробовать. Мы сразу сделаемся чудо что за любовники». Он прикинул, что может ей это позволить, но если амфетамины подпадали под разряд проступков, то марихуана — это уже преступление, и находиться там в тот самый момент, когда она будет дымить косяком, у Сержа не было никакой охоты, к тому же своим стремлением окунуться в эйфорию она убила в нем всяческое желание. Когда девица, чтобы все приготовить, скрылась в спальне, он обулся, надел пиджак и, несмотря на боль в паху, еле передвигая ноги, выскользнул за дверь.
Бабья было сколько угодно, в основном официантки да секретарши, мало чем отличавшиеся друг от друга. Но была среди них и Эстер — красивей девушки он в целой жизни не встречал. Та самая Эстер, которая вызвала полицию и пожаловалась, что ей надоели постоянные подглядывания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58