Он меня буквально боготворит. Но дело-то ведь не в том, что мне больно. Я не умею вести себя, как женщина, в минуты нашей близости. Абсолютно не знаю, что и как мне надо делать, и чувство мне ничего не подсказывает, потому что никакого чувства нет. Делаю все исключительно ради мужа. Мне хочется отдаться ему полностью, но все идет только от ума. Это настоящий обман. Я лгу ему, лгу всем окружающим…
– Помнишь, ты рассказывал, что когда тебя принимают за девушку, ты испытываешь прилив гордости. А теперь?
– Меня поднимало, как на крыльях! Но теперь никакой реакции. Все безразлично.
– Ты начал работать?
– Пробую. Тело стало немного пластичное, мягче, но особой радости это не приносит. Сейчас я немного взял себя в руки, а первое время была полная пустота. Казалось бы, достигнуто то, о чем мечтал всю жизнь, и вдруг все это оказывается миражом. Может быть, влияет еще и то, что операция прошла неудачно…
– Почему ты так думаешь?
– Я сужу по своим ощущениям. Оперировали меня шесть с половиной часов. Все сделали сразу: ампутацию члена, пересадку гонад, сформировали влагалище из брюшины, при этом часть мошонки удалили, часть оставили. Уретра оказалась совершенно открыта, обнажена. Неудобно вставать, сидеть, ходить, плотная одежда причиняет боль. Я готов был к тому, что придется потерпеть, но слишком много оказалось таких неудобств. Поэтому я и думаю, что врачи в чем-то ошиблись. Но самая большая ошибка, конечно, была моя. Прежде мне казалось, что я в точности похож на женщину, ну хотя бы манерами, но это только потому, что я женщин совершенно не знал. Я никогда не видел их обнаженными, не слышал, как они говорят между собой обо всем интимном. А тут понял: все, что им доступно, мне не дано, несмотря на операцию.
Мне хотелось, чтобы все было нормально в моей жизни, но знаю, что этого не будет. Я понял только сейчас смысл всего того, что вы мне говорили и после смены паспорта, и до этого.
– Ты подкладываешь грудь?
– Нет, не ношу никаких протезов. Раньше, во время приема гормонов, у меня что-то появилось, лифчик можно было надеть, первый номер. Но вскоре все исчезло. И на лице усилилась растительность, на ногах. Я теперь чаще хожу на эпиляцию.
– Что тебе снится? Бывают, как раньше, эротические сновидения?
– Нет, ничего сексуального в сновидениях не стало. После операции ни разу не было. Сны очень насыщенные, яркие, но все, связанное с сексом, из них исчезло.
– А само ощущение, что ты – женщина? Кем ты видишь себя во сне?
– Да никем, как и наяву. Не женщиной и не мужчиной. Чувствую себя как живой труп, нечто среднее. Вот что мне странно. До операции я чувствовал к своему телу отвращение, но психологически был для себя полноценным человеком. А теперь я неполноценный человек. И это оказалось намного страшнее, чем быть в своих глазах неполноценной женщиной, как это было раньше.
– Я правильно тебя понял? Отсутствие женских физических черт ты переживал как неполноценность. Но когда эти черты появились, ощущение изъяна переместилось в психическую область. Ты не обнаруживаешь у себя «женской души». Так?
– Совершенно верно. Сейчас я кажусь себе просто уродом. Знаете, я не говорил этого даже вам, но раньше у меня бывали поллюции. Меня это раздражало, но, наверное, в то же время и успокаивало. В глубине души я знал, что у меня есть такой резерв. Я могу быть полноценным мужчиной. Мне это было не нужно, но в запасе такой вариант существовал. А теперь нет ни мужских, ни женских ощущений. Ничего не осталось. Пустота.
– Ты говорил мне, что сексуальный опыт у тебя отсутствует. Это действительно так?
– Никаких контактов у меня не было, это правда. Но был сильный отклик на эротические сцены в кино или в книгах, когда я представлял себе соответствующие эпизоды. Больше всего возбуждало меня само совершение полового акта, но при этом я не отождествлял себя ни с партнером, ни с партнершей. Лишь иногда бывало, что я мысленно видел себя на месте женщины. Но на месте мужчины – никогда. Поэтому я и надеялся, что хирурги возместят мне то, что не было дано природой. Но то, что они сделали, оказалось всего лишь имитацией.
– Давай попытаемся представить, что возможности изменить свой пол хирургически у тебя в принципе не было. Ты бы мог приспособиться к своему мужскому статусу, как ты считаешь?
– Да, я мог бы прожить жизнь полноценным человеком. Надо было бы взять себя в руки, не жить вообще половой жизнью – отбросить все, что связано с сексом. Уйти с головой в хореографию, в работу.
– Но что означало бы одиночество, отказ от семьи. Ты бы чувствовал себя очень несчастным.
– То, что сейчас – хуже во сто крат. Мне с мужем хорошо, он так меня любит, но это все – до поры до времени. Я же даже раздеться при нем не могу, только в темноте. Не даю трогать себя. Каждая близость с ним – мука. Пока что он приписывает это моей болезни. Но в конце концов ему это надоест. Сколько он сможет отказываться от нормальной половой жизни? С ним не мне нужно быть, а нормальной женщине. Мне хочется дать ему как можно больше, а я не могу. И мне от этого еще тяжелее. Так тяжело, что даже жить не хочется…»
Так при первом же столкновении с проблемой транссексуализма дано мне было понять всю ее безграничную сложность – и не только для пациента, но и для врача. В словах Рахима все время звучал для меня невысказанный, а возможно, неосознаваемый им упрек. Что с того, что всю ответственность он брал на себя или возлагал ее на неопытных, неумелых хирургов, от которых, кстати, я тоже его пытался предостеречь? То, что случилось – случилось. Не с моего благословения, скорее, наоборот, но как мне было убедить себя в том, что я сделал все, что мог, для предотвращения непоправимого? Может быть, думал я, существовали какие-то слова, обладающие магической силой, какие-то аргументы, но я не сумел их найти? Ничего нет на свете тяжелее для врача, чем ощущение собственного бессилия…
Были в истории Рахима подробности, вызывающие серьезные сомнения: можно ли толковать этот драматический сюжет расширительно? Типичен ли он, подходит ли для извлечения принципиальных уроков? Первое, что бросается в глаза, – вопиющий дилетантизм врачей, взявшихся за решение сверхсложной задачи. Даже чисто хирургической техники им не хватало для ее выполнения, а ведь перемена пола, как мы уже знаем, – это проблема прежде всего комплексная, лежащая на пересечении сексологии, психиатрии, нейроэндокринологии и хирургии. К пациенту отнеслись ничуть не более трепетно, чем если бы, скажем, ему удаляли аппендикс: сняли швы, убедились, что нет нагноения – и может идти на все четыре стороны. Сложнейший период реабилитации пациент провел наедине с собой, лишенный даже самой примитивной дружеской поддержки: ведь рядом с ним не было никого, с кем он мог бы поговорить откровенно. Боясь, что тайна станет известна жениху, а затем и мужу, Рахим оборвал все старые связи…
Отсюда, кстати, и второе предположение напрашивается: не была ли совершена трагическая ошибка в самом начале сватовства? Не решившись рассказать о себе правду, Рахим заложил в основу отношений с будущим спутником жизни бомбу замедленного действия. Не отсюда ли это губительное ощущение лжи, самозванства, которое привело в конце концов и к разочарованию в семейной жизни, и глубже – к самоотрицанию?
Мне могут возразить: ну а был ли у вашего пациента выбор? Разве мог он, в самом деле, признаться во всем молодому человеку, видевшему в нем обычную девушку? Но в том-то и дело, что мог. Одна из самых таинственных загадок транссексуализма заключается в том, что очень часто еще до хирургического и медикаментозного воздействия, до смены документов сексуальные партнеры распознают в этих людях их «истинный», то есть обратный биологическому и паспортному пол. Вспыхивают романы, складываются семьи. Любовь толкает на изобретение немыслимых разновидностей сексуальной техники, благодаря которой оба могут быть счастливы. Сплошь и рядом именно эти прочные, устоявшиеся связи толкают транссексуалов на борьбу за изменение пола: перед собой и людьми им хочется выглядеть нормальной парой, законно оформить свои отношения, без чего невозможно усыновить ребенка или справиться с многочисленными бытовыми трудностями. Как повел бы себя, узнав правду, молодой человек, связавший свою судьбу с Рахимом, я, естественно, сказать не могу. Но разве помог изначальный обман хоть что-нибудь выиграть в итоге? В самой любви, которой так дорожил Рахим, был растворен страшный яд: мысль, что это подкупающее тепло, восхищение, страсть – все адресовано, по сути, не ему, а какому-то третьему, вымышленному, призрачному существу.
Эти детали крайне осложняют анализ. Если опыт был поставлен в нечистых условиях, насколько можно доверять результату? Но с другой стороны, жизнь – не лаборатория. В каждой реальной судьбе есть какие-то свои, неповторимые особенности, и только проследив несколько судеб, можем мы получить представление о том, что составляет признак явления, а что должно быть расценено как принадлежность одного конкретного случая.
И действительно, некоторое время спустя такая возможность представилась.
Героиней моего рассказа на этот раз будет Тамара, хотя и она в момент нашего знакомства носила мужское имя. Для полноты сходства упомяну, что вся ее жизнь – и в мужском и в женском обличии – тоже была связана с танцем, но не классическим, а эстрадным. Внешне трансформация прошла исключительно удачно. Тамара стала примой Ленинградского мюзик-холла, получила звание, у нее были толпы поклонников, она – вершина преуспеяния для советского человека! – вошла в число «выездных» артистов, а постоянные заграничные гастроли обеспечивали фантастически высокий, но общим меркам, материальный уровень. Семейная жизнь тоже сложилась, муж, что называется, носил Тамару на руках, при этом никаких недомолвок между ними не было. Короче говоря, насколько Рахим мог показаться пасынком судьбы, настолько же Тамара выглядела ее любимой, балованной дочкой.
Но вот передо мной ее письмо, написанное через пять лет после смены пола.
«Чуда, Арон Исаакович, не произошло. На месте одних страданий возникла масса других. И кажется, что они гораздо тяжелее, чем предыдущие. Все вокруг меня ложь. Я одеваюсь в чужое платье, я всех обманываю и что самое страшное – лгать я должна до конца жизни, твердо зная, что настоящей женщины из меня никогда не выйдет.
В коллективе меня любят, люди ко мне тянутся. Муж все такой же красивый и так же обожает меня. У меня с ним полное взаимопонимание во всем… кроме секса. Половой жизни для меня не существует. Я не испытываю оргазма, вообще никаких чувств. С моей стороны – только долг. Секс воспринимаю как какую-то гнусность. К сожалению, муж понимает это превратно и продолжает меня сильно ревновать.
Последние годы исчезла инициатива, пропала всякая естественность. Я чувствую, что нарушила природу и теперь перед ней в ответе. Исчезли мои стремления, исчез апломб, кураж. Когда разговариваю с женщинами, чувствую, что у них есть фундамент, – у меня его нет! Роль женщины, в которую я вошла с детских лет, – это всего лишь роль, чужая роль. Я жила в мире фантазий и грез, а когда очнулась – поняла, что все это не мое! Внимание мужчин меня раздражает.
Из года в год прогрессирует физическая слабость. Живу, что называется, на таблетках. Когда мне дают новый препарат, первое время испытываю облегчение, настроение поднимается, появляется внутреннее горение, вдохновение, радость, но потом все возвращается к прежнему. По-моему, меня убили гормоны. Иногда яркие сновидения – я вновь мужчина. Просыпаюсь в тоске. Давит пустота, никчемность. В этой жизни меня держит только теплое отношение мужа, все остальное я со сменой пола потеряла – близких, родных и саму себя».
В этом письме звучат те же жалобы, хотя многие обстоятельства не совпадают. Тамара не прибегала ни к какой конспирации, но все равно она страдает, чувствуя себя обманщицей. Мираж развеялся. Победа обернулась горьким поражением. По существу, оба, и Рахим, и Тамара, признаются в одном и том же – в иллюзорности своего былого мнения о себе, в превратности собственной самоидентификации. То, в чем они видели проявление своей женской души и что должно было раскрыться в полную силу благодаря вмешательству хирургов, теперь стало казаться пустой фантазией. Выяснилось, что быть женщиной – это нечто иное, для них недостижимое. Тамара нашла очень точные слова: они действительно потеряли себя.
Тот же мучительный путь – от радушных надежд, от эйфории к разочарованию – проходят вместе с пациентами и врачи. Конечно, не все их попытки приводят к такому горестному результату, возможно даже общая статистика, если бы мы ею располагали, показала бы преобладание удач над неудачами. Но очень уж тяжело переживается каждая из этих неудач.
Бывали в недолгой истории этого направления медицины периоды острейших кризисов, когда вчерашние энтузиасты объявляли о прекращении работы. Мы бессильны решить эту проблему, помощь пациентам оборачивается для них еще более злой бедой! Такое решение, например, приняла однажды знаменитая клиника половой идентичности в Балтиморе (США), один из самых уважаемых в мире центров. Этому предшествовал период, когда специалисты этой клиники, воодушевленные расширяющимися возможностями хирургии, гормонотерапии и психологии, поставили, что называется, операции на поток: только скажи, что ты недоволен своим полом, и тебя обслужат по высшему классу. Тем тяжелее было встречаться несколько лет спустя с людьми, жестоко обманувшимися в своих ожиданиях.
Но и мораторий продержался недолго. Это решение тоже оказалось неудовлетворительным. Клинику продолжали осаждать люди, исполненные решимости добиться операции, и нужно было вообще не иметь сердца, чтобы хладнокровно указывать им на дверь. Приходили страшные известия: о самоубийствах, о варварских попытках самокастрации. Кто будет следующим? Может быть, тот самый пациент, которому мы, из самых лучших побуждений, отказываем в исполнении его желания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78