Чего я только не делала, чтобы хоть как-то приблизить его к женскому! Когда со мной разговаривают, то от волнения я часто теряюсь и не могу связать двух слов. А то и просто молчу.
Живя всю жизнь среди девчонок и зная их дотошность и наблюдательность, я должна была контролировать каждое свое движение. Как раздеться, как переодеться, как улечься в кровать? Даже ночью, во сне, я не переставала следить за собой и ловить каждое движение в комнате. Вот заскрипела чья-то койка, вот кто-то спустил ноги на пол. Сон не человека, а дикого зверя, над которым постоянно висит смертельная угроза.
Часто бывало: после занятий все идут на Волгу, купаться. А я одна сижу на берегу. Ссылаюсь на смерть отца: мол, с того времени, как он утонул, у меня появился животный страх перед водой, я, мол, и плавать-то не умею. На самом же деле плавала я, как рыба, еще в раннем детстве научилась, и теперь, глядя на визжащих и резвящихся в реке друзей, еле удерживалась, так хотелось разбежаться и нырнуть к ним прямо с берега.
Мне довелось познакомиться с жизнеописанием человека, с которым природа сыграла ту же шутку. До чего же удивительно схожи наши судьбы! Все те приспособления и ухищрения, к которым прибегала я, использовал и он. И по характеру, по духу у нас много общего.
Сколько времени простояла я перед зеркалом! Репетировала разные выражения, но что толку, лицо выдавало меня с головой. Массивный нос, черные густые, низко нависшие брови, до черноты смуглая кожа. Старухи наши деревенские умилялись: копия отец! А я стеснялась до дикости. Идя по улице, опускала голову, смотрела только под ноги. И все равно чувствовала, что все взгляды обращены на меня. А какие доносились до меня восклицания, какие реплики! Сколько я перенесла за свои 22 года, хватило бы на целую жизнь десяти человек.
Отметки у меня всегда были хорошие, я много читала. Еще в школе «заболела» садоводством, особенно, цветоводством. Завела переписку с учеными, с любителями, получала от них не только советы, но и посадочный материал. Я и теперь, когда приезжаю домой, первым делом иду в сад, навещаю своих зеленых питомцев. Вот этот прислан из Харькова, этот, из Ярославской области, а вот тот, из Челябинска. С утра и до позднего вечера могу копаться в земле: сажать, пересаживать, ухаживать за побегами.
Рано начала заниматься спортом. В школе никаких секций не было, я тренировалась сама. Читала про знаменитых спортсменов и, беря их за образец, сама задавала себе задания. Уже тогда я умела заставить себя переступить через «не могу»: работала на крайнем пределе сил, раз решила, должна умереть, но выполнить.
На разных соревнованиях обычно занимала первые места по бегу и лыжам. Играла в волейбол, в баскетбол, стреляла из винтовки. В деревне на подобные занятия смотрят, как на безделье, но меня ничто не могло остановить. Уже тогда я спала и видела себя олимпийской чемпионкой.
Не только тренировки развивали мою силу и выносливость. Приходилось много помогать матери, ведь я была старшей из ее детей. В десять лет начала доить коров, носить корма, наполнять водой бочки. Это на ферме. А сколько всевозможных «неженских» дел было дома! У меня и сейчас темнеет в глазах, как вспомню эту каторжную работу.
На улице я играла в основном с мальчишками. С девчонками мне было скучно. Тряпочки, куколки, бантики совершенно меня не интересовали. Хотелось азартных игр, резких движений, скорости. Как, впрочем, и сейчас. Даже среди ребят выделялась ловкостью и быстротой. Играла в войну, «стреляла», ползала с «автоматом», но больше всего любила футбол. Всегда знала, что ребята, собираясь играть, непременно крикнут и Женьку, слывшую одним из лучших нападающих.
Мать строго говорила: «Ты что это, еретик (так в наших краях родители ругают детей за провинности), как парнишонка, все с ребятами носишься? Чтоб я этого больше не видела!». Мне не нравилось это слово «парнишонка». День я никуда не ходила или же шла к девчонкам, посмотреть, чем там они занимаются. Но долго не выдерживала, снова бежала к ребятам.
В техникуме мои партизанские тренировки закончились, я начала заниматься под руководством тренеров. Как-то само собой получилось, что я присоединилась к ребятам. Их режим, их нагрузки меня устраивали, а с девчонками казалось, что я без толку провожу время. Пощады себе не давала, и результаты быстро росли. В первый же год учебы меня включили в сборную области по лыжам, а еще год спустя я была в команде первым номером, на голову выше других.
Ребята, с которыми училась в техникуме, радовались моим победам и всегда выгораживали перед преподавателями, когда я, чтобы сделать лишнюю «пятерку» (5 километров по крутым холмам), пропускала первые или последние часы.
Правда, не только спортивный азарт делал из меня прогульщицу. Была в моей жизни еще одна вечная проклятая проблема. После каждой тренировки все шли в душ, а я не могла. Не могла ходить и в баню. Вот и приходилось ловить минуты, когда общежитие пустело. Тогда я спускалась в полуподвальное помещение, где находились умывальники, а двери там не запирались, и кое-как, замирая от страха, приводила себя в порядок.
Одну из своих «бань» буду помнить до гробовой доски. В конце января нас привезли на сборы в Архангельскую область. Морозы стояли трескучие, а место, где нас поселили, никаких бытовых удобств не имело, даже туалеты были во дворе. Все ходили в парную баню, а я нет, и это уже стало бросаться в глаза. И тогда я решилась на безрассудство. В тот день столбик термометра упал так низко, что тренировки отменили, все остались дома. Я сделала вид, что иду в баню, а сама свернула в проулок, и к ближайшей колонке, намочила голову и назад. В темноте заблудилась, пока искала дорогу, руки закоченели, волосы превратились в сосульки. Постояла в сенях пока они оттаяли, вхожу, отдуваюсь, якобы после жаркой парилки, жду, когда мне скажут «с легким паром», а вместо этого слышу: «Жень, что у тебя с лицом?» Я к зеркалу, и вижу, что прямо на глазах все лицо покрывается волдырями. Несколько месяцев я с ними мучалась, но соревнования, которые шли сразу за сборами, выиграла на всех дистанциях.
И только лет до 15–16 я могла быть спокойна хотя бы за то, что в одежде особенности моего телосложения никому не заметны. Но в конце концов и для этих мучений пришло время. У всех девчонок уже появилась грудь. Их очень занимал этот признак женского взросления, они постоянно говорили на эту тему, оценивали друг у друга фигуру. Я в этих случаях старалась незаметно уйти, а если это было невозможно, делала вид, что целиком поглощена каким-нибудь занятием: мне, дескать, не до болтовни.
Пока училась в школе, прибегать к маскировке было бесполезно. Ведь меня окружали ребята, знавшие меня с тех пор, как начали помнить себя, благодаря своим мамашам, они были достаточно осведомлены на мой счет и сразу раскусили бы обман. А в училище, куда я пошла после десятого класса, наоборот, всем предстояло увидеть меня впервые, и мне не хотелось, чтобы моя плоская, как доска, грудь сразу привлекла к себе внимание.
И вот в 17 лет я впервые надела бюстгальтер. Пришлось выбрать самый маленький размер. Он так сдавливал грудную клетку, что было не вздохнуть. А ослабить нельзя, иначе вата, которую я запихивала в чашечки, начинала вываливаться. Так появилась еще одна пытка и еще одна забота, следить за этой «декорацией», чтобы вата не сбивалась в бесформенные комки.
А сколько мучений приходилось терпеть, чтобы спрятать детали фигуры, которых не должно быть у девочки! Натянуть под низ трико на два размера меньше, чтобы оно скрывало форму тела, а сверху еще одно на 2 размера больше, это было не слишком удобно, но терпимо. А что было делать летом, когда меня выставляли на легкоатлетические соревнования? Все бегут в трусах. Одеться по-другому, значит выдать себя. Приходилось поддевать под трусы тесные-претесные плавки. Резинку я утягивала так, что она буквально перерезала меня пополам. А чтобы не сползали, пришивала к плавкам широкий бинт, который перекидывала петлей через шею. И тоже нужно было закрепить его в таком положении, что голову поневоле пригибало вниз. Когда я стала выступать в серьезных соревнованиях по лыжам, мне выдали современную форму с эластичным, плотно обтягивающим тело комбинезоном. Тут тоже спасали тугие двойные плавки. В таком виде даже просто стоять было мукой. А бежать кросс, проходить 10–20 километров лыжной дистанции!
Чем больше я пряталась от людей, тем сильнее нарастал мой страх перед ними. И ведь постоянно происходило что-то такое, что показывало, насколько я перед ними уязвима. Летим, например, целой группой на соревнования. В аэропорту проходим посадочный контроль. Женщина на пропускном пункте смотрит на фото в моем паспорте, потом на меня и громко, словно желая, чтобы все в зале ее слышали, спрашивает: «Это кто, мужчина или женщина?» Зная меня, легко представить, что я чувствовала в такие минуты. И я стала избегать появлений в людных местах. Без крайней надобности не выходила из дома. Сходить в столовую пообедать со всеми вместе, и то было наказанием. Лучше, думала, поголодаю. Мне казалось, что я выпадаю из жизни, она течет мимо меня, а я вижу ее только через окно.
Танцевать люблю до самозабвения, но позволить себе это могу, только когда никого нет рядом. Бывать на танцах, на вечерах, которые так много значат в молодости, категорически себе запретила. Даже в кино перестала ходить. Вся моя жизнь проходила в клещах, на одном сплошном сдерживании и ограничении.
На последнем этапе я дошла до такой степени, что совсем одичала, стала избегать встреч не только с незнакомыми, но и с хорошо знакомыми людьми. Приезжая домой, пробиралась, как волк по кишащей собаками деревне. Отчетливо понимала, что зашла в тупик, но никакого выхода не видела.
Помощи я не ждала ниоткуда. Да и не было у меня никого, кроме матери, а с матери что спрашивать? Она простая крестьянка, по-своему умная, но все ее образование кончилось на двух классах. Она все силы вложила, чтобы поднять своих детей, вывести их, как говориться, в люди, и добилась, что мы, все трое, кончили техникумы, получили специальность. Для нее, почти неграмотной, это было огромное достижение. Я люблю ее, хотя всегда к любви примешивалась обида за мою нечеловеческую жизнь. Хотя с другой-то стороны, чем она виновата? Не под придорожным кустом она меня рожала! «Ты у меня первый ребенок, говорила мама, я думала, что у тебя все как надо. Врачи должны были мне сказать, если что увидели, а они-то ничего мне не сказали». Но такие разговоры начались у нас совсем недавно. А до этого мы обе всегда молчали. Мама считала так: раз с ее дочерью такое несчастье, надо нести свой крест и терпеть. Ей и в голову никогда не приходило, что с этим можно что-то сделать.
Возможно, помощь могла прийти от врачей. Но я от них всегда пряталась. Видела в них врагов, то есть людей, которые, стоит мне только попасть к ним в руки, немедленно раскроют и разгласят мою тайну. Я даже семечки перестала грызть, услыхав, что от них может быть аппендицит, настолько боялась даже случайно оказаться в больнице. И правильно делала, что боялась, как потом выяснилось.
У меня выработались свои приемы, позволявшие избегать медосмотров. Но перед окончанием училища что-то не сработало, и я предстала перед женщиной в белом халате. «Менструации есть?», спросила она. Я не решилась соврать. Чуть не силком меня отправили в областную больницу. Положили в гинекологическое отделение. Лечащий врач сказала, что мне надо удалить «эту шишку», да, так она выразилась. Но я стала отпрашиваться на выпускные экзамены, и она согласилась меня выписать, как бы на время. А там нужно было подавать документы в техникум, сдавать экзамены, в сентябре начались занятия. Короче, в больницу я так и не вернулась. Потом, почувствовав, что никак больше не справляюсь, я попробовала разыскать эту женщину, моего лечащего врача. Но она на мои письма не откликнулась.
Конечно, в голову мне приходили разные предположения относительно себя. Я ведь не Робинзон Крузо с необитаемого острова. Ко мне шел поток информации, в том числе и медицинской. Под конец я сама стала разыскивать публикации, могущие пролить свет на мою проблему, но ответа нигде не нашла.
В одном никогда не возникало сомнений. Я и официально считалась, и чувствовала себя, и хотела быть женщиной.
Затрону еще одну тему, хоть никогда не представляла, что смогу об этом говорить, тем более, описывать свои чувства на бумаге. Но постараюсь переломить свою стеснительность.
Живя в женской среде, невозможно не знать о таком явлении, как менструации. Впервые услышав это слово, я не могла понять, что это такое, но спрашивать не решалась, чтобы не выдать себя. Потом разобралась. Со мной ничего подобного не происходило. Зато с 15 лет появилось нечто противоположное. У меня стали возникать эрекции. Независимо ни от чего, сами по себе.
Это было неприятно, но не больше, чем все остальное. Отношение к девочкам или женщинам при этом совсем не изменилось. В интернате, по 8 класс включительно, я даже спала на одной койке с девочкой, и ее близость никак на меня не действовала.
Но вот прошло еще немного времени, и мне стали являться какие-то дурацкие (как я считала) сновидения, сексуальные сцены с моим участием. Возникавшие при этом ощущения были мне отвратительны, я всеми силами старалась их избежать. Я даже научилась будить себя, когда по ходу сна чувствовала, что это вот-вот произойдет. Меня дико пугали такие сны. Я ведь понимала, кому они должны сниться, а мнение о себе как о женщине поддерживала всю жизнь, как первобытные люди огонь в своей пещере.
Затем уже и наяву стали приходить непрошеные мысли, в голове теснились эротические образы. Я собирала всю свою волю, чтобы скинуть с себя наваждение. Иногда удавалось, иногда, нет.
Ни на кого из окружавших меня девчонок эти переживания не распространялись. С большой натяжкой могу сказать, что одна-две девушки мне нравились. Но что значит, нравились? Они мне симпатизировали, я, им, приятно было побыть с ними рядом, поболтать о том о сем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78