Но странно, как быстро она привыкла, что машина в ее полном распоряжении. Когда мне нужно срочно куда-то подъехать – всегда оказывается, что это как-то «вторгается в ее планы». Логичнее было бы не мне искать ее – и волноваться, куда она пропала и когда объявится, а ей искать меня и спрашивать, не надо ли чего. Но это если мы друзья. А если я «влюбленный лопух», который все стерпит – то тогда конечно…
После работы пошли с сестрой в консерваторию. Игорь Ойстрах, во втором отделении фальшививший безбожно Шуберта. Приехал домой около часа. Леля так и не позвонила.
6 апреля
Снова лед и пламень, только языки пламени уже не такие высокие, и лед немножко подтаивает.
Два и три дня были наполнены тихой радостью, почти похожей на семейное счастье. Нежное участие, не переходившее в секс.
В воскресенье поехали к Семенову. Открыл дверь мастер, который делает там ремонт. «Он вышел с собакой, подождите».
Прошли на кухню. Лелька по-хозяйски полезла в холодильник («Есть хочу… О, сало! Вот что я съем!»), пошарила в шкафах, поставила чай. Я пытался остановить – неудобно, подождем хозяина! – но безрезультатно. И уже потом меня осенило: все, что мне казалось милым свидетельством, что она у меня, «как дома», – это только ее натуральное поведение в любом доме. И ничего особенного («наше общее») за этим не стоит.
Впрочем, Семенов, судя по всему, был действительно нам рад.
12 апреля
Несколько дней – ни слуху, ни духу. И вдруг приезжает – веселая, оживленная, энергичная.
Я, на той же ноте несколько болезненного оживления, готовя китайскую фасоль, спрашиваю: как она видит наши дальнейшие отношения?
– Я предложил тебе все. Долго собирался, примеривался – ты это знаешь. Ты это все взять не хочешь, а хочешь кусочек здесь, кусочек там. Дело твое. Но я, оказалось, по кусочкам не отдаю. Сам не ведал, но вот так. если ты считаешь, что может продолжаться теперешнее «двоелюбие», – ты ошибаешься.
Не отвечая толком, подошла к телефону. Первому позвонила деду. Как ни в чем не бывало: сказала, что приедет домой, но поздно.
– Это мне ответ?
– Да надо иногда и дома бывать.
Второй звонок – туда, к попугайчикам.
– Как вы там? Что делаете? Что скажу? Пока ничего.
Погрустнела, вяло ковырялась в тарелке… Но только я хотел вернуться к разговору – звонок в дверь. Семенов! Решил отдать визит. Беседа оживилась, говорили о концертах, о близком уже лете. С. ушел в комнату позвонить, Лелька взялась мыть посуду, я стоял рядом. И уж не помню, на каких словах, вдруг обняла меня, прямо мокрыми руками, уткнулась в шею… И это был такой чудный миг, ради которого многое можно забыть.
Утром я рано поскакал на работу, где меня ждали срочные бумаги. Уходя, взглянул на свернувшуюся калачиком фигурку – как простился.
18 апреля
Советы, советы… Порвать решительно. Оставить, как есть. Искать что-то взамен.
Одно ясно: с Лелькой мне жизнь не построить.
Несколько раз возвращались к тому разговору. Объяснила, почему убегает от меня туда, где Эдик и попугайчики: «Там совсем все по-другому, как у нас с тобой не может быть. Там легко. А даже когда ты с нами – все равно все иначе. Все слушают тебя, как старшего, а ты вещаешь». Уговаривала не беспокоиться насчет Эдика: «Это не так серьезно». Потом обмолвилась, что его тоже такое положение не устраивает. «Он тоже хочет – для себя. Нет, я понимаю. Все хотят для себя. Только я, дура, переживаю за всех…» То есть там – весело. Там – свои. А я ничего не могу дать из того, что ей нужно.
Каждый раз спрашиваю себя: с чего я решил, что мы «вместе»? Что у нас есть «общее»?
Потерлась щекой о мою руку – и ушла. Я на ночь потерзал немножко фисгармонию, принял таблетку тазепама – оно и ничего.
27 апреля
То, что происходило в эти дни, не звало к дневнику. Наши отношения снова стали нежными и радостными. Словно ничего и не происходило. Но причина понятна, и мне она обещает мало хорошего. У Эдика появились другие интересы. Теперь Леля его «вычисляет», я вижу, как вечерами она делает круги у телефона: звонить – не звонить, искать – не искать?
Неожиданно повысились акции Антоши. То и дело перезваниваются, у Лельки в голосе забота, сочувствие…
Кажется мне или нет, но чего-то она ждет и от меня. А я не знаю – чего. Может, нужно ею руководить? Но не очень-то она поддается, да и я не гожусь в «руководители».
Конечно, как-то устроить нашу совместную жизнь можно, и даже хорошо, но я что-то не чувствую в себе для этого сил и воображения. Ну и, конечно, многое упирается в мою маленькую зарплату. Заезжали тут к нам в гости Андрей Пирогов со своей подружкой, Оксанкой. Вечер получился славный, ненапряженный, очень совместимый по уровням. Внешне эта пара многим похожа на нас, начиная с разницы в возрасте. Но… Андрей получает много, и их образ жизни совсем не похож на тот, который можем себе позволить мы. Андрею хватило ума и Оксану взять на работу в свою фирму – она при деле, доход у нее тоже порядочный, и есть сознание, что лучше вряд ли сможет устроиться.
14 мая
Снова большой перерыв в дневнике. По-видимому, все было хорошо. Впрочем, почему «было»? И сейчас хорошо! Все идет по плану…
Лелька вчера весь день места себе не находила. В чем дело? А в том, что их компания собиралась ехать гулять, потом на вечеринку, Эдик, разумеется, тоже, договорились созвониться – а звонка нет. Ни с утра, ни днем. Поздно вечером позвонила сама – и выяснила, что ничего не отменилось, просто ее не взяли.
Я уткнулся в телевизор, будто ничего не замечаю.
Почти в полночь – звонок. «Подожди, я возьму!» Поговорила – подсела ко мне, фильм досматривать. Но уже повеселела, оживилась…
– Тебя сразу огорчить или потом?
– Сразу. Только я знаю, чем, и не так уж это меня огорчает.
– Огорчает-огорчает, я знаю. В общем, мне надо съездить…
– Понятно. Да мне еще месяц назад все было понятно, что есть, что будет…
– И что же будет? Скажи, чтобы и я знала.
– Да так и будет. Мучаться будешь, страдать.
– Ну что же мне делать?
– Пережить это, как я пережил, пока не понял, что кроме Лели есть и другая жизнь и что нельзя доводить себя до саморазрушения.
Уткнулась лицом мне в ладони. Господи, как я, оказывается, все знал наперед! Утешения у меня ищет!
– Я бы на твоем месте давно меня выгнал.
– Зачем? Ты и сама уйдешь.
Умчалась. Действительно, не страшно. И все же мысль: значит, все это время, когда я считал, что у нас все как-то, пусть внешне, устроилось, она мечтала об Эдике? И если бы это получилось – ушла бы сразу, без раздумий, не посмотрев в мою сторону?
Разумом все понимаешь, но чувство готово к самообману.
19 мая
Снова попался на собственную приманку… Возомнил Бог знает что: дом, семья, стабильность… Но какие могут быть претензии к Лельке? Никаких. Сформулировал так: есть два типа отношений. Когда спрашивают: «Можно, я сегодня приду?» – и когда спрашивают: «Можно, я сегодня не приду?» Лелькин вариант – совмещенный. Когда хочет – «я с тобой живу». Когда хочет – «я независима и свободна», Разговоры – бесполезны. Когда там у нее налаживается – доводы не действуют. А когда там все ломается – доводы и не нужны.
Вчера по телефону я сказал: «Странно, вроде бы московская домашняя девочка, а элементарных правил общежития не понимаешь?» Лелька взвилась: «Это я домашняя? Да у меня и дома никогда не было!» Видимо, она права. Отсюда и легкость, с которой она кочует по квартирам и углам, простота, с какой открывает чужие шкафы и холодильники…
И жалко ее, потому что добра не будет. Ну, расстанемся мы (это очевидно), вернется она к прежнему своему корыту, будет скитаться по непристроенным своим знакомым, которые постепенно все будут устраиваться, а она – как перекати-поле. Ни зацепиться, ни к себе никого не притянуть…
25 мая
Вчера вечером заехала ко мне на работу с Антоном (он был в Москве несколько дней) – чтобы я попрощался с ним перед его отъездом. Вид виноватый. «Не так все хорошо, как тебе кажется… Каждому приходится терпеть что-то…»
– Ну, а от меня что тебе приходится терпеть?
– Твою снисходительность.
После вокзала приехала домой. Снова долго говорили. Сперва неохотно, но все же Леля признала все мои утверждения. Под конец сказала: «Ну, смотри. Как решишь, так и будет. Нет – так нет. Перееду опять к дедушке, он только обрадуется».
Утром мне надо было на дачу. Вернулся поздно. Машина у дома. Хоть не ждал и даже не желал, приятно екнуло сердце. Поднялся – дома никого. Темно. В шкафу нашел сумку. Документы, права, ключи…
Неужели – все?
26 мая
Нет, еще не все. Вот последнее.
Утром, в 11 – звонок оттуда, с попугайчиками. «Как дела?» «Ничего, нормально». Мнется. «Заехать в конце дня за тобой на работу?» «Конечно, буду тебя ждать».
Приехала около семи. А у меня, как на зло, пленки получились плохие, нужно переделывать… Но я управился быстро.
Вышли, потоптались у входа. «Ну, я пошел…» Взяла за руку: «Проводи – до метро». Шли молча. Уже у самого входа я не выдержал. «Не верю, что так все может кончиться. Ты слишком много про меня знаешь, и я про тебя. И я все равно люблю тебя…»
Леля молчала – до самого эскалатора, когда наши пути расходились. «Ну, не болей». Наверное, увидела что-то в глазах моих, взгляд потеплел, улыбнулась чуть-чуть. И поехала вниз.
Вот теперь – и правда все. Хотя я еще долго буду натыкаться на вещи, которых касалась ее рука, которые были «наши вещи», и много общих знакомых будут незримо нас связывать. Но эта повесть кончилась.
И если что-то возобновится, поправится или родится снова – это будет уже что-то совсем другое, и для нее, и для меня. И об этом, честное слово, я не стану писать.
«Интересный мужчина 43 лет хочет познакомиться…»

Свой среди своих

А теперь я должен попросить у вас прощения за небольшую мистификацию. Нет, не подумайте – она никак не затрагивает текста, его документальной подлинности. За исключением несущественных купюр, вы прочли именно то, что написал автор, слово в слово и в той же хронологической последовательности. Насилие над материалом, которое я себе позволил, заключается лишь в том, что единственная женщина, упоминаемая в рассказе Леонида Петровича, – это его сестра, но и она, как, очевидно, и в жизни, присутствует где-то на самой отдаленной периферии. Все остальные – мужчины. Вместо «Ольга» следует читать – «Олег».
Зачем я это сделал? Дневник, эта удивительная история любви, произвел на меня глубочайшее впечатление. Я увидел в нем драму, с которой несчетное число раз сталкивался в жизни, – драму сильного и яркого чувства, обращенного на недостойный его объект. Борьба великодушия и оскорбленной гордости, самопожертвования и бескомпромиссности, жажды возвести любимое существо на пьедестал и суровой трезвости оценок, а за всем этим близости и недостижимости счастья – весь этот душевный ад передан в дневнике с пронзительной точностью и высочайшим мужеством. Но больше всего поразило меня благородство автора записок: оборвать отношения, ставшие источником постоянных унижений, – поступок тоже не рядовой, но остаться при этом достойным собственного чувства, не поддаться мстительной злобе, не омрачить последние минуты ссорой, упреками, грубостью – это удел немногих.
Но будет ли это воспринято читателями, подумал я, если с первых строк они поймут, что речь идет не о любви мужчины к женщине, а о переживаниях двух гомосексуалов? Половина, если не больше, вообще не захочет дальше читать: если испытываешь к чему-то отвращение и брезгливость, то первое инстинктивное желание – повернуться к этому спиной. Немало найдется и людей, у которых над всем возобладает любопытство. Они прочтут, возможно, и с интересом, но интерес этот будет направлен на экзотику, на малоизвестные подробности существования гомосексуальной среды, с ее обычаями и нравами. И даже самых чутких и отзывчивых, сочувственно откликающихся на любые человеческие переживания, будет отвлекать неотвязная мысль о ситуации, в которой они категорически не могут представить себе никого из своих близких.
Вот почему я и решил как бы расслоить содержательную и эмоциональную информацию, заключенную в тексте. И то, что это в принципе оказалось возможно, уже заключает в себе элемент важного открытия. Замена героя героиней, то есть перевод гомосексуального романа в жанр обычных, гетеросексуальных отношений не потребовал никакой специальной редактуры. Тот же язык чувств, та же логика их зарождения и развития, та же глубина эмоционального потрясения, вызываемого ощущением нераздельности с объектом любви или, наоборот, доказательствами измены, предательства. И точно такое же обаяние тайны, которая всегда окутывает взаимное влечение двоих: как они нашли друг друга? Почему друг друга выбрали? Что делает их союз – длительный или кратковременный, счастливый или несчастный – единственным и неповторимым, как единственна и неповторима каждая человеческая личность?
Конечно, если бы в дневнике Леонида Петровича содержалось откровенное описание эротических сцен, мне бы туго пришлось с моим экспериментом: здесь уж никак нельзя было бы обойтись простой подстановкой имен и местоимений. Но изложение, как вы могли заметить, исключительно целомудренно по стилю, и в этом, как мне показалось, проявляется не только литературный вкус, но и жизненные ориентации автора дневника. Он, безусловно, принадлежит к числу людей, для которых секс является вершиной, пиком отношений; но ведь и вершина своей исключительностью обязана тому, что к ней подводит мощный массив, а в нем каждый уровень, каждый слой имеет отдельное, особенное значение. Ему нужен не партнер, а точно такая же «вторая половина», которую обычные мужчины такого психического склада ищут в любимой женщине, жене. Вот и Леонид Петрович, как о пределе своих мечтаний, говорит о доме, о семье, о возможности полной самоотдачи. И рушится эта его мечта не потому, что герой его романа тоже принадлежит к мужскому полу, – нет, и тут все дело в индивидуальности, в личных свойствах избранника.
Достаточно всмотреться хотя бы в одну только эту пару, чтобы понять, насколько беспочвенно распространенное мнение об однотипности однополой любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78