Таким образом, в Памплоне собрались представители всех стран, где были сильны позиции иезуитов; они обсуждали план совместных действий в свете предстоящего отлучения ордена от церкви и наложения на все его области Интердикта.
При других обстоятельствах Филипп принял бы деятельное участие в переговорах, но, как мы уже упоминали, Маргарита пригласила молодых вельмож погостить недельку в ее загородной резиденции Кастель-Бланко – небольшом замке вблизи реки Арагон, все стены и башни которого были выстроены из белого известняка, так что он вполне оправдывал свое название Кастель-Бланко (Castel-Blanco) – буквально, «Белый Замок».

. Принцесса рассчитывала, что ее гостям придется по вкусу смелая, можно сказать, революционная идея на время избавиться от назойливых придворных и всласть порезвиться в обществе равных себе вельмож, не ограничивая свою свободу предписаниями дворцового этикета и не боясь уронить свое высокое достоинство в глазах знати среднего и мелкого пошиба, поскольку присутствия таковой не предвиделось.
Как и предполагала Маргарита, ее идея была принята на ура, и рано утром 13 сентября четыре десятка знатных молодых людей в сопровождении одной только личной прислуги и вооруженной до зубов охраны покинули Памплону и отправились на юг, где находилась цель их путешествия – уютный белый замок, заблаговременно укомплектованный многочисленным штатом пажей и слуг, чтобы с самой первой минуты пребывания в нем вельможи не испытывали никаких неудобств.
В этой компании высокородных и могущественных дам и господ было, однако, три исключения. Во-первых, Маргарита уважила просьбу Эрика Датского и пригласила в Кастель-Бланко Ричарда Гамильтона, который хоть и происходил из древнего шотландского рода Гамильтонов, но принадлежал к одной из младших его ветвей и был куда более известен своими военными подвигами в Палестине и на Балканах, нежели поместьями на юге Шотландии. Во-вторых и в-третьих, помимо традиционных забав, вроде прогулок, охоты, купания в реке, Маргарита решила развлечь высоких гостей небольшим пикантным представлением – сельской свадьбой, как она ее называла, и с этой целью прихватила с собой Габриеля и Матильду.
Накануне Филипп и Бланка предприняли последнюю отчаянную попытку отговорить Габриеля от брака с Матильдой, но он упорно стоял на своем. Сама Матильда чувствовала себя точно приговоренной к смерти, ее отношение к Габриелю ничуть не улучшилось, и каждый день, а то и по несколько раз ко дню, она умоляла его, Маргариту и Этьена изменить свое решение, однако все трое оставались глухи к ее мольбам, и в конце концов бедняжка, если не смирилась со своей участью, то, во всяком случае, покорилась неизбежному. Филипп всей душой жалел Матильду; он видел, как в ней с каждым днем растет и крепнет ненависть ко всем без исключения мужчинам, – и тогда ему становилось безмерно жаль Габриеля...

Кастель-Бланко находился более чем в двадцати милях от Памплоны, и молодые люди, хоть и отправились в путь рано утром, прибыли к месту назначения поздно вечером. Все были утомлены дорогой, а Филипп, к тому же, чертовски зол. Весь день он гарцевал на лошади возле кареты, в которой ехала Бланка, жалуясь ей вначале на жару, а позже – на усталость, но она упорно не желала понимать его намеков и большей частью отмалчивалась, желая показать ему, как низко он пал в ее глазах после той выходки с Монтини. Помимо этого, у Бланки была еще одна, не менее веская причина не пускать Филиппа к себе в карету: только что у нее закончились месячные, и она, чувствуя повышенную возбудимость, не без оснований опасалась, что ей не хватит сил успешно противостоять его домогательствам. Так Филипп и проехал весь путь верхом под аккомпанемент издевательских смешков, время от времени доносившихся из следовавшей впереди кареты, на дверцах которой красовался герб графства Иверо; это Гастон д’Альбре в обществе княжны Елены комментировал ей очередную неудачу своего кузена.
По прибытии в замок молодые люди наскоро отужинали и сразу разошлись по отведенным им покоям, чтобы успеть как следует отдохнуть перед намеченным на следующий день развлечением – сельской свадьбой. Филипп также собирался уходить к себе, но Маргарита задержала его и попросила зайти к ней якобы для серьезной беседы. Разговор их вправду был серьезным, и к концу Маргарита так расстроилась, что Филиппу пришлось утешить ее, оставшись с ней на всю ночь.

ГЛАВА XLI. ГРУСТНАЯ СВАДЬБА

С легкой руки Маргариты словосочетание «сельская свадьба» всегда будет вызывать в памяти Филиппа гнетущую атмосферу тоски и безысходности, царившую в маленькой часовне Кастель-Бланко, когда настоятель небольшого монастыря, что в двух милях от замка, сочетал Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат с круглым, как луна, благообразным лицом был так неприятно поражен похоронным видом невесты, что вдруг заторопился и чуть ли не наполовину скомкал всю церемонию, а заключительное напутствие произнес таким мрачным тоном, каким в пору было бы говорить «requiescat in pace» « Reqiescat in pace» – «Да почиет в мире» (лат., церк.)

.
Задумка Маргариты явно не удалась. Веселье было подрублено на корню, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в бездарный фарс. К ее немалой досаде, падре Эстебан, духовник Бланки, единственный священнослужитель, к которому наваррская принцесса чувствовала искреннюю симпатию, наотрез отказался венчать молодых, весьма резко заявив, что не будет принимать участия в этой богопротивной затее, – и большинство гостей каким-то образом об этом прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи, опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались выбросить из головы виновников так называемого торжества и занять свои мысли другими, более приятными вещами.
Мало-помалу обильные возлияния дали о себе знать. Присутствующие оживились, их лица все чаще стали озаряться улыбками, посыпались шуточки, раздались непринужденные смешки, а затем разразился громогласный гомерический хохот. Пир, наконец, сдвинулся с мертвой точки и сразу же понесся вскачь. Знатная молодежь пьянствовала вовсю, позабыв о чувстве меры и приличиях, невзирая на все свое высокое достоинство. Даже Филипп, вопреки обыкновению, изрядно нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке с не очень скромными предложениями – но она была еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные ухаживания.
Часов в десять вечера порядком захмелевшая Маргарита объявила, что новобрачным пора ложиться в постель. К удивлению Филиппа, добрая половина участников пиршества, главным образом неженатые молодые люди, вызвались сопровождать молодоженов в их покои. Лишь немногим позже он сообразил, что все эти принцы королевской крови решили поучаствовать в игре, которой они неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того, чтобы самим вступить в схватку за обладание подвязкой невесты. Филипп никак не мог пропустить такого диковинного зрелища и пошел вместе с ними, также прихватив с собой Бланку, которая не нашла в себе мужества отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и остальные пирующие.
Дорогой осовелые господа весело болтали и наперебой отпускали в адрес молодоженов соленые остроты, а первую скрипку в этой какофонии, бесспорно, играл Филипп де Пуатье. Водрузив свою центнеровую тушу на плечи двух дюжих лакеев, он густым басом распевал какую-то развязную песенку крайне неприличного содержания; ее, наверняка, сочли бы неуместной даже на свадьбе свинопаса с батрачкой. При этом некоторые относительно трезвые гости обратили внимание на гримасу глубокого отвращения, исказившую безупречно правильные черты лица жены наследного принца Франции, Изабеллы Арагонской.
Между тем Филипп, цепко держа Бланку за запястье, обмозговывал одну великолепную идею, только что пришедшую ему в голову: схватить даму своего сердца на руки и, решительно подавив возможное сопротивление, немедленно утащить ее к себе – а потом хоть трава не расти. Однако, по зрелом размышлении, он пришел к выводу, что для такого смелого и мужественного поступка ему недостает, как минимум, двух кубков доброго вина, и твердо постановил воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы наверстать упущенное. Словно догадываясь, какие мысли роятся в голове Филиппа, Бланка опасливо косилась на него, но высвободить свою руку не пыталась.
Очутившись в просторной спальне новобрачных, разгоряченные вином вельможи большинством голосов потребовали, чтобы сперва Габриель полностью раздел Матильду и только затем отдал им на растерзание ее подвязку. В те времена еще был в ходу обычай перед первой брачной ночью выставлять голую невесту на всеобщее обозрение и в присутствии шумной компании друзей жениха укладывать ее в постель. По крайней мере, Филиппу с Луизой пришлось пережить подобное, и потому он спьяну поддержал это требование, начисто проигнорировав умоляющие взгляды Матильды, которые она бросала на него, Бланку и Маргариту.
Тяжело вздохнув, Габриель принялся исполнять желание их высочеств. От волнения его зазнобило, а на лбу выступила испарина. Матильду пробирала нервная дрожь; она зябко ежилась под откровенными взглядами и, сгорая от стыда, страстно молила небеса ниспослать ей быструю смерть.
Когда на девушке оставались лишь чулки, туфли и короткая нижняя рубаха из тонкой полупрозрачной ткани, Бланка твердо произнесла:
– Ну все, милостивые государи, довольно. По-моему, хватит.
В ее звонком голосе прозвучала такая властность, что пьяные хихиканья женщин, возбужденные комментарии и похотливые ахи да охи мужчин мигом улеглись, и все присутствующие немного протрезвели.
– Кузина права, – сдержанно отозвалась Маргарита. – Пожалуй, достаточно. А теперь, дорогие дамы и женатые господа, отойдите-ка в сторону. Пускай господа неженатые малость поразвлекутся.
Все дамы, женатые господа и господа, причислившие себя к таковым, торопливо отступили к стене, оставив посреди комнаты семерых молодых людей, жаждавших выяснить между собой, кто же из них первый станет женатым. Габриель опустился перед Матильдой на колени, дрожащими руками снял с ее правого чулка отделанную кружевом подвязку и, глубоко вдохнув, наобум бросил ее через плечо.
И пошло-поехало!.. Филипп множество раз присутствовал на свадьбах, но никогда еще не видел столь яростной, жестокой, беспощадной борьбы за брачную подвязку. Зрители громко хохотали, пронзительно визжали, некоторые, согнувшись пополам, тряслись в истерике, и все дружно подзадоривали дерущихся, каждый из которых, раздавая пинки и тумаки направо и налево, стремился первым подхватить с пола подвязку. Улучив момент, сразу двое, Педро Оска и Тибальд Шампанский, одновременно нырнули вниз, протягивая руки к драгоценному талисману, но столкнулись лбами и грохнулись на пол. Остальные пятеро навалились на них сверху.
Однако злополучная подвязка не досталась никому из претендентов. Видимо, в пылу борьбы кто-то невзначай подцепил ее, но, не заметив этого, сделал резкое движение – как бы там ни было, подвязка вылетела из образовавшейся кучи-малой, описала плавную дугу и приземлилась точно у ног Жоанны Наваррской.
– Вот и все, – спешно констатировала Маргарита, побаиваясь, что увлеченные борьбой мужчины того и гляди набросятся на ее кузину. – Победила Жоанна... Гм. Это очень кстати, сестренка. Тебе давно пора замуж.
Жоанна покраснела и, скрывая смущение, быстро наклонилась к подвязке – якобы для того, чтобы подобрать свой трофей.
– Ну, ладно, друзья, – между тем продолжала Маргарита. – Поразвлеклись и хватит. Пускай теперь порезвятся наши молодые. Пора им тоже вступить в противоборство... Разумеется, любовное.
Большинство присутствующих добродушно загоготало на грубую шутку наваррской принцессы, а Бланка закусила губу и нахмурилась.
«Боюсь, это вправду будет походить на противоборство, – подумала она, сочувственно глядя на убитую горем Матильду. – Но вовсе не любовное...»
Молодые вельможи задержались в брачных покоях еще ровно настолько, чтобы распить бурдюк вина. При этом умудренные опытом сердцееды, мастера в деле ублажения дам, среди коих был и Филипп, дали Габриелю несколько ценных, квалифицированных, но очень пикантных советов, от которых бедная Матильда так и села на кровать, искренне сожалея, что не может провалиться сквозь пол.
Постепенно спальня опустела. Чуть дольше остальных задержалась в ней Бланка. Она подошла к Матильде, молча обняла ее и расцеловала в обе щеки; затем, чувствуя, что на глаза ей наворачиваются слезы, почти бегом бросилась к выходу. Наконец, молодожены остались наедине.
Какое-то время в спальне царила напряженная тишина, лишь из-за двери доносилась неразборчивая болтовня и громкие смешки вельмож, покидавших брачные покои. Габриель сбросил с себя камзол и башмаки и робко подступил к Матильде, которая сидела на краю широкого ложа, ссутулив плечи, и исподлобья пугливо глядела на него.
Сердце Габриеля заныло в истоме. Он хотел сказать Матильде так много ласковых слов, он так любил ее, он ее обожал... А она ненавидела и презирала его – за ту единственную ошибку, которую он совершил три недели назад, ослепленный страстью, полностью потеряв рассудок и контроль над собой. Лишь теперь Габриель понял, к чему привело его упрямство в паре с безумием. Он на всю жизнь связал себя с женщиной, которая испытывает к нему отвращение, которая гнушается его, в глазах которой он олицетворение всего самого худшего, самого низменного, что только может быть в мужчине. С каждой ночью, с каждой их близостью, ее отвращение будет лишь усиливаться, а вместе с ним будет расти ее ненависть к нему, и постепенно его жизнь превратится в ад. Он никогда не дождется от нее ответной нежности, теплых слов поддержки и понимания. Они всегда будут чужими друг другу, мало того – врагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81