Изящно одетая в костюм цвета морской волны, она сбежала по ступеням деревянной лестницы, ведущей с балкона в бар. Стук каблучков отдавался в моем воспаленном мозгу.
Заметив, как почтительно кланяются ей официанты, я понял, что Кейко – хозяйка этого бара.
– Вы прекрасно выглядите, мадам Кейко, – промолвил я с поклоном.
– А вы больше похожи на спортивного тренера, чем на писателя.
– Да, я сильно изменился за эти восемь лет, а вы остались прежней.
– Мы совершенно случайно встретились сегодня, – сказала Кейко. – Я невзначай зашла в этот бар, чтобы посмотреть, как тут идут дела.
– Значит, вашего внимания требует не только это заведение?
– Да, таких заведений несколько.
– И все они принадлежат вам? Или, может быть, графу Ито? Кейко засмеялась, услышав, что я снова назвал титул Ито.
– У меня такое чувство, как будто мы возобновили беседу, не законченную восемь лет назад.
– «Окончательно незаконченную», как сказал художник Марсель Дюшам о своем шедевре.
– Что вы здесь делаете?
– Я, как и вы, зашел сюда совершенно случайно, захотелось пропустить стаканчик.
Мои слова звучали неубедительно, и по лукавой улыбке Кейко я понял, что она не поверила мне.
– Какой меч привел вас сегодня вечером сюда, сэнсэй?
– Никакой.
– Значит, оба меча вы оставили дома у жены?
– Вы слышали о моем браке?
– Конечно, слышала. О вашей свадьбе писали все японские газеты. Вы умудрились жениться в один день с принцем Акихито.
– Все это чистая случайность. Кстати, принц Акихито женился на девушке, с которой я одно время встречался. Странно, но я мог бы жениться на той, кто однажды станет нашей императрицей.
– Если бы Сода Микико вышла за вас замуж, она не стала бы женой принца. Где ваша логика?
– Воображение не нуждается в логике.
Официант принес шампанское в ведерке со льдом, и Кейко предложила мне бокал.
– Спасибо, но я предпочел бы выпить еще виски.
– Вы счастливы в браке, Мисима-сан?
– Я доволен своей семейной жизнью.
– Простите, но в это трудно поверить. Когда вы отвечали на мой вопрос, то нахмурились. Точно так же, помнится, хмурился капитан Лазар, когда ему начинал досаждать геморрой. Неужели вы забыли о странных советах, которые давал вам капитан? Он хотел связать нас узами брака, помните?
– Помню, и мне его советы ничуть не кажутся странными. Я иногда сожалею о том, что мы с вами не вступили в брак.
– Да что вы говорите! – Кейко расхохоталась. – Но ведь вы все же женились на другой женщине. Ваша лесть не введет меня в заблуждение. Я хорошо вижу, что вам неприятно разговаривать о вашем браке.
– Да, я предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом.
– О чем именно?
Кейко, как всегда, разговаривала громко, надменным тоном, выдававшим в ней аристократку. Ее не волновало то, что нас могут подслушать. В этом заведении, как и в любом другом, могли оказаться вымогатели и шантажисты. Бары для геев были печально известны тем, что их часто посещали преступные элементы. Я огляделся кругом. Казалось, что все здесь – от пола до потолка – принадлежит графу Ито. Я не сомневался, что уже завтра утром ему станет известно о нашей беседе.
Кейко была навеселе и вела себя довольно задиристо. Я тоже после четвертой порции виски вышел из задумчивости и, чувствуя, что в моей душе нарастает агрессия, стал рассматривать публику.
Музыкальный автомат заиграл популярную мелодию Ксавье Кугата «Ночь должна спуститься».
– Давайте потанцуем, – предложил я Кейко, снимая кожаную куртку, – ведь мы уже не раз танцевали под эту музыку.
Я помог Кейко снять пиджак. Под ним оказалась прозрачная шифоновая блузка, сквозь которую просвечивал черный лифчик.
Я стал внимательно рассматривать правое плечо Кейко, на котором когда-то заметил родинку и татуировку в виде пиона, но под зеленым шифоном мне ничего не удалось разглядеть.
Наше появление на танцевальной площадке заставило другие пары вернуться за свои столики. Я и Кейко оказались в центре всеобщего внимания. Нам аплодировали и в наш адрес говорили комплименты так, словно мы были новобрачными. Однако в этих похвалах таилась ирония. Геи смотрели на нас, как на своих родителей, вдруг вышедших на сцену. Музыкальный автомат играл одну мелодию за другой, и мы продолжали танцевать, чувствуя на себе внимательные оценивающие взгляды. Мои пальцы искали родинку на плече Кейко, но не находили ее. Может быть, маленький пион являлся плодом моего воображения?
– Наши зрители могут неправильно истолковать ваши поглаживания, сэнсэй, – промолвила Кейко и дернула за волоски, видневшиеся в вороте моей расстегнутой рубашки. – У вас чрезвычайно густая волосяная поросль на груди, это необычно для японцев.
– В детстве я усердно молил богов даровать мне подобный волосяной покров.
– И об этом вы тоже молили их? – спросила Кейко, поглаживая мои бицепсы, которых восемь лет назад еще не было. – Вы накачали внушительные мускулы. Тем не менее они выглядят слишком театрально. Мне больше нравился прежний Мисима, физически слабый, но обладавший внутренней красотой.
– Герой-мученик, прикованный к письменному столу?
– Да.
– Тогда я был преждевременно состарившимся уродом. Я отличался не силой духа, а избытком души. Внутренней красотой, о которой вы говорите, восхищаются те, кто ценит прежде всего героизм, порожденный слабостью. А я признаю лишь ту красоту, которая погибает вместе с телом.
– Вы красноречивы, но напоминаете женщину, которая сожалеет о том, что ей стукнуло сорок.
– Мне тридцать пять.
– Но мне сорок.
Кейко затронула мои слабые струны. Меня терзали угрызения совести. Мои накачанные мышцы были всего лишь тщеславным желанием вернуть молодость, являлись ностальгией по юности. Я искал корни своей жажды вновь обрести юность в идее вечно молодой, нестареющей Японии, которая существовала только в моем воображении. Мускулы были для меня волшебной сказкой, уверенностью, которой мне не хватало, орудием, с помощью которого я надеялся преодолеть свой скептицизм.
Мы вернулись за столик. Я достал из рюкзака черный бюстгальтер и рассказал Кейко о том, как он попал ко мне. Наши зрители ахнули от изумления и восхищения, когда я протянул Кейко лифчик, принадлежавший незнакомке, участвовавшей в уличной манифестации.
– Надо обладать талантом Гудини, чтобы снять с себя нерасстегнутый лифчик, – заметила Кейко. Поднеся к лицу мою находку, она понюхала ее и тут же поморщилась. – Духи этой дамы не в моем вкусе.
– Хотите, я отдам вам его?
Я чувствовал, что возвращаю бюстгальтер его законной хозяйке.
– Простите, но зачем он мне?
– На память.
И тут я, сам не знаю почему, заговорил о том, что по улицам Гинзы гуляет много неприятных людей. Я упомянул о затмении, которое устроила удалившаяся в пещеру Аматерасу, и об осколках Божественного Зеркала. Я рассказал о выступлении обнаженных танцовщиц в стриптиз-клубе и стал перечислять другие симптомы необратимых патогенных изменений нашей культуры, начавшихся в 1945 году.
– Должно быть, кому-то пришлось бы по вкусу, если бы во время спектаклей театра Кабуки и Но показывали стриптиз. Но к чему это? – возмущенно продолжал я. – Возможно, у меня началась националистическая паранойя, но я не могу согласиться с тем, что во время праздника О-бон исполняют мелодию «ча-ча-ча», а синтоистские обряды проходят в сопровождении кантри-рока. Наша традиционная тяга к новому здесь ни при чем. Как вы знаете, принцип «има мека», то есть «тяготение к новизне», утвердился в японской культуре еще в десятом столетии, в эпоху Хэй-ан. Но то, что происходит сейчас, не имеет ничего общего с этим принципом. Я имею в виду не те изменения, которые сопровождают наш прогресс в области электроники, судостроения и внедрения мощных сборочных конвейеров. Нет, изменения, о которых я говорю, более зловещие. Это новый ужасающий вид прогресса, обусловленный абсолютным духовным вакуумом. Я вовсе не обвиняю Запад в том, что он поставляет нам вещи, несовместимые с нашими традиционными ценностями. Я обвиняю бесхребетную нацию, которая позволяет своей культуре умереть.
– Значит, об этом будет ваша статья, которая завтра появится в «Майники»?
– Я считаю, что нет никакого смысла писать об этом.
– В таком случае в чем вы видите смысл?
Я хотел было сказать «в действии», но сдержался.
– Я жду, что вскоре произойдет одно важное событие, – промолвил я. – Ни демонстрации, ни пролитая кровь участников беспорядков на улицах города, ни поднятый депутатами-социалистами шум, ни полицейские, ворвавшиеся в святая святых парламента, – ничто не имеет сейчас значения. Главное событие произойдет через несколько дней, когда император тихо, не обращая внимания на протесты народа, поставит свою печать на ратифицированный Договор о безопасности с США.
Заглянув в мой открытый рюкзак, Кейко заметила нарукавную повязку репортера «Майники».
– Вы теперь репортер?
– Временно, пока в городе будут продолжаться беспорядки.
– За вами трудно угнаться, сэнсэй. Вы, как вихрь, постоянно в движении. Вы писатель, драматург, театральный режиссер, а недавно к тому же снялись в фильме.
– О да, я сыграл парня из якудзы. Это был настоящий скандал.
– Вы правы насчет скандала. Вы рисковали, поскольку литературные круги могли не одобрить ваше появление на экране в роли преступника. Почему вы все-таки рискнули и снялись в этом скандальном фильме?
– Я согласился сняться в этой роли, потому что мне понравилась сцена смерти моего героя на эскалаторе. Интересно, чем я, по-вашему, рисковал?
– И вы еще спрашиваете? Я очень хорошо помню, как вы жаловались на пуританизм литературных кругов, на нетерпимость ваших собратьев по перу к проявлению индивидуальности. Неужели литературная мафия изменилась за эти восемь лет?
– Нет. Напротив, она стала еще жестче относиться к таким» как я. Литературная мафия долго ждала своего шанса, чтобы отомстить мне.
– Значит, вы прекрасно знаете, чего ждать от них. Эти люди, могут замалчивать ваши успехи, распустить порочащие вас слухи, объявить вам бойкот. Все это – смертельное оружие в руках литературной клики. Вы не можете отмахнуться от этих людей, ведь они в состоянии повлиять на вашу карьеру. Можно сколько угодно называть респектабельность конформистским вздором, но сегодня очень многое в нашей жизни зависит от репутации.
Я видел, что Кейко искренне озабочена моей судьбой. Мне показалось, что это моя мать сейчас сидит напротив меня и бранит за неосмотрительность.
– Все мои усилия стать респектабельным оказались тщетными, Кейко. Поэтому мне нечем рисковать.
Кейко поморщилась, мои слова, должно быть, задели ее за живое.
– Ваша репутация намного лучше, чем репутация многих известных людей, рисковавших всем ради экономического возрождения страны в первые послевоенные годы. О них теперь ходит дурная слава. Они опорочили свое доброе имя, заключив разного рода грязные сделки, они запятнали свою честь и навсегда стали изгоями для респектабельного общества, отплатившего им черной неблагодарностью. Я прежде всего имею в виду графа Ито. Возможно, он слишком резкий и безжалостный человек, но нация многим обязана ему.
– В этот же ряд можно поставить и бывшую баронессу Омиёке. Кейко проигнорировала мое замечание.
– Я знаю, что бывший граф Ито недавно стал членом верхней палаты парламента. Мне кажется, ему нечего жаловаться на неблагодарность нации, – сказал я.
– Вы ничего не понимаете, – с досадой возразила Кейко. – От того, что он стал членом парламента, респектабельные люди не стали относиться к нему лучше.
– Да, я знаю. Респектабельные люди… Для своего тестя, Сугиямы Ней, этого приверженца традиционных ценностей и лицемера, я навсегда останусь презренным типом, бросающим тень на его репутацию. Он считает, что я недостоин его дочери.
– Но раз вы знаете о том, как относятся к вам ваши родственники, тогда зачем согласились сниматься в скандальном фильме о якудзе?
– Я объясню вам, почему согласился участвовать в съемках этого фильма. Фильм рассказывает о преступном мире с его сложными взаимоотношениями и кодексом чести, с его принципом верности и культом меча. Несмотря на то, что все это чистой воды беллетристика низкого пошиба, в ней тем не менее сохранена связь с нашим прошлым, с уже исчезнувшим миром самурайской культуры. Этот мир был уничтожен еще сто лет назад, когда в стране началась модернизация под влиянием Запада. Оккупационные власти строго запрещали снимать фильмы о якудзе. Однако, несмотря на преследования со стороны американцев и неодобрительное отношение японских либералов, этот популярный киножанр выжил и начал развиваться, бросая вызов американизму, послевоенному либерализму и безжизненному модернизму. Я понял, что участие в этом фильме было моим первым шагом на политической арене. Моя интуиция меня не подвела. Через месяц после того, как закончились съемки фильма, люди вышли на улицы и начались народные волнения. Мой протест совпал с широким народным протестом против предательства национальных интересов и распродажи страны американцам.
– Ваш протестующий голос не был бы услышан, если бы в это же время не начались политические акции, – заявила Кейко. – Но почему вы не снялись в подобном фильме раньше?
– По совершенно очевидной причине: по своим физическим данным я не подходил для роли члена якудзы, – ответил я, наблюдая за тем, как Кейко поглаживает чашечки лежавшего на столе лифчика. – Вы все еще участвуете в соревнованиях по кэндо?
– Редко, лишь в те периоды, когда возобновляю тренировки.
– Я никогда не забуду ваше выступление на сцене кинотеатра двенадцать лет назад. Я давно хотел кое-что спросить у вас, но не осмеливался, поскольку всегда помнил о том положении, которое вы занимаете в Церкви космополитического буддизма.
– Я догадываюсь, какой вопрос вы хотели задать мне. Вас интересует, действительно ли я верю в учение, проповедуемое этой сектой, или просто притворяюсь.
– Предположим, что я действительно задал бы вам этот вопрос. Что бы вы ответили мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90