После этого к восьми утра завтрашнего дня вам будут предъявлены наши остальные требования. Впрочем, вы знаете, в чем их суть. Дальнейших переговоров не будет.
— Если же к этому сроку мы не услышим по местному радио на частоте 1300 мГц о вашем полном и безоговорочном согласии, то дочь премьер-министра Израиля, ваш государственный секретарь и все остальные лица, находящиеся здесь, будут казнены, — сказав это, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычажки.
— Это просто возмутительно, — заявил Рене Луче. — Я требую, чтобы меня и моего атташе немедленно освободили. Франция никак не возражает против целей, к достижению которых стремится ООП. Напротив...
— Заткнись, — холодно приказал ему Малагез. Эль-Калаам повернулся к Рудду.
— Ты должен получше заботиться о своем патроне, — сказал он. — Мне кажется, он становится слишком стар для своего офиса.
— Эль-Калаам! — крикнул Луче. — Выслушайте меня!
— Он еще не понял, — заметил Эль-Калаам, ничуть не изменив интонацию. В этот момент он смотрел на Сюзан, но обращался, как было очевидно всем, к Фесси.
Человек с крысиными глазками, казалось, даже не пошевелился, но тупой приклад его автомата врезался в солнечное сплетение Луче. Туловище французского посла переломилось пополам, колени подкосились и он рухнул на пол, точно подкошенный. Руки его конвульсивно ухватились за место ушиба на животе. Слезы хлынули у него из глаз, из открытого рта вырвался тонкий хрип. Фесси стукнул Луче по шее ребром ладони, и тот потерял сознание.
Эль-Калаам почесал нос и щелкнул языком, в точности как во время разговора с президентом. Слегка согнувшись, он опустил ствол автомата, так что мушка уперлась в подбородок лежащего без движения посла.
С силой приподняв голову Луче, Эль-Калаам заставил того открыть глаза и посмотреть ему прямо в лицо. Кожа на лице француза приобрела болезненно бледный оттенок, на ней блестели капельки пота, а глаза покраснели.
— Не сметь, — произнес Эль-Калаам, — обращаться ко мне, пока я не разрешу. — Он поджал губы. — Я знаю, это для вас должно явиться большим шоком, но здесь нет союзников. Вы такой же враг для нас, как и все они. — Он широким жестом обвел комнату, указывая на остальных заложников. — Между вами нет никакой разницы. — Эль-Калаам легонько стукнул дулом МР-40 снизу по подбородку Луче, так что голова того мотнулась, словно мячик. — Разве не так?
Французский посол молча посмотрел на него. В мутных глазах его застыла боль. Эль-Калаам, несильно размахнувшись, ударил его в висок, после чего, потянув за волосы, оторвал голову Луче от пола.
— Скажите, что это — так, мистер посол, — последние слова он произнес нарочито громко и разборчиво, подчеркивая свое презрение.
Луче с трудом облизал языком пересохшие губы и пробормотал.
— Это..., — голос изменил ему, и, откашлявшись, он начал снова. — Это так. Мы... мы — враги.
— Совершенно верно. — Несколько секунд Эль-Калаам пристально разглядывал его. Потом тень отвращения пробежала по его лицу, и он повернулся к Эмулеру. — Ну-ка, почисти его, как сумеешь. Или ты забыл свои обязанности атташе?
— Что? — воскликнул молодой француз. — Со связанными руками?
Эль-Калаам отвел дуло автомата от лица Луче, и Эмулер тут же вновь рухнул на пол у его ног.
— Воспользуйся своим языком, — бросил главарь террористов и отвернулся.
У противоположной стены гостиной Джеймс продолжал истекать кровью. Его левая рука, по-видимому, парализованная, беспомощно лежала на полу, в то время как правой он пытался оторвать кусок материи от окровавленного рукава своей рубашки.
— Пожалуйста, — взмолилась Хэтер, стоявшая возле Риты, — позвольте мне помочь ему. — Ведь он уже не в состоянии причинить вам никакого вреда.
Эль-Калаам пропустил ее слова мимо ушей, не обратив на них никакого внимания.
— Весьма любопытно, — наклонив голову набок, он с интересом следил за отчаянными усилиями, предпринимаемыми Джеймсом. — И увлекательно. — Он подошел вплотную к раненому. — Я хочу посмотреть, справится ли он сам.
— А если нет? — не выдержала Рейчел. За спиной у нее находился Малагез, контролировавший каждое ее движение. — Он спас мне жизнь, и я хотела бы помочь ему. Если вы не разрешаете Хэтер сделать это, то позвольте мне.
— Позволить тебе? — Эль-Калаам ни на мгновение не отводил глаз от Джеймса. Я не позволю тебе даже завязать шнурки на ботинках самой, не то что подойти к нему.
Джеймс тем временем полностью сосредоточился на своих действиях, не обращая внимания на происходящее вокруг. Гримаса боли застыла на его красивом взмокшем от пота лице, пока он старался дотянуться до рукава зубами. Хриплые звуки вырывались у него из горла, а связки на шее, вытянутой до предела, походили на канаты. Наконец его неимоверные усилия увенчались успехом.
Через мгновение раздался треск рвущейся ткани. Засунув два пальца в образовавшуюся дыру, Джеймс резко рванул, и добрая половина рукава осталась у него в руке.
Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы наложить повязку на руку.
Странное выражение мелькнуло в глазах Эль-Калаама.
— Отличная работа, — заметил он, наблюдая за тем, как Джеймс поправляет повязку. — Ты сделал это, как профессионал, как солдат.
Джеймс помедлил с ответом. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони здоровой руки и вытер ее о штаны, отчего на них осталась темная полоса. Прислонившись спиной к книжному шкафу, он глубоко вздохнул, но тут же закашлялся и мгновенно вытер розовую пену, выступившую у него на губах. Эль-Калаам нагнулся и повернул ладонь Джеймса вверх.
— Кровь, — произнес он, и в ту же секунду Джеймс вырвал руку и провел ею о рубашку. Хэтер сдавленно вскрикнула и закрыла глаза.
— Я знаю кое-что о войне и солдатах, — промолвил Джеймс, даже не взглянув на жену.
— Неужели, — Эль-Калаам приставил дуло «узи» к груди Джеймса и, раздвинув ворот рубашки, заглянул под нее. Его лицо при этом оставалось непроницательным. — Откуда же?
— Я родился и вырос на баррикадах Белфаста, — ответил Джеймс. Его голова откинулась назад, веки опустились.
— Не надо, Джеми, — с трудом произнесла Хэтер. — Тебе нельзя напрягаться.
Рита сделала движение, собираясь заставить ее замолчать, но Эль-Калаам, махнув рукой, остановил свою помощницу.
— Не надо, — сказал он спокойно. — Пусть говорит, что хочет. Он расскажет мне..., — он присел на корточки перед раненым. — Правда?
Глаза Джеймса открылись, он посмотрел на Эль-Калаама.
— Значит на баррикадах, — тихо сказал тот. — Ты вырос на баррикадах Белфаста.
— Да, на баррикадах, — эхом отозвался Джеймс. — Там, куда пришли проклятые англичане вместе со своими протестантскими прихвостнями и стукачами, чтобы мучить и убивать молодых ребят, сражавшихся за свободу своей родины.
Волчья улыбка расплылась на лице Эль-Калаама. Он обернулся и кинул взгляд на Маккинона и Дэвидсона.
— Не желают ли эти два английских джентльмена подойти поближе? Не угодно ли им послушать о зверствах, чинимых их правительством по отношению к ирландским католикам?
На бледных лицах Маккинона и Дэвидсона застыло стоическое выражение.
— Мы живем с сознанием этого каждый день, — ответил Дэвидсон. — Это одно из обстоятельств нашей жизни.
— Только посмотри на них, — обратился Эль-Калаам к Джеймсу. — Ты видишь, как легко они оправдывают свои грехи?
— Грехи есть у каждого из нас, — тихо возразил Джеймс. — Я покинул Белфаст, потому что знал, что мой бизнес в Штатах принесет больше пользы. — Он взглянул на Хэтер. — Ты ведь знаешь, любимая, куда идет большая часть нашей прибыли. — Она вновь закрыла глаза, но не смогла удержаться от слез.
— В казну Ирландской Республиканской Армии, не так ли? — Эль-Калаам кивнул. Потом он вновь наклонил голову и заглянул в измученное лицо Джеймса. — Но вот что мне любопытно. В этом ли подлинная причина того, что ты уехал?
— Кажется, в глубине души я сам всегда подозревал себя в трусости. Мой брат и муж сестры, сражавшиеся с протестантами... умерли за свои идеалы. У нас не было ни шиллинга за душой... и они отдали свои жизни. Они сделали свой выбор. Теперь я сделал свой.
— Выбор? — в голосе Эль-Калаама послышалось удивление. — Какой выбор?
Джеймс помолчал, потом взглянул ему прямо в глаза и ответил:
— Выбор между защитой чести и покорностью перед беззаконием.
Эль-Калаам пристально посмотрел на него и, поднявшись на ноги, попятился назад.
— Вы знаете, а он прав, — воскликнул Кен Рудд, не обращая внимания на истерические предостережения Томаса.
— Что ты делаешь? — хрипло шептал тот. — Ты сошел с ума? Или ты не видел, что случилось с Рене Луче?
Рудд окинул его ледяным взглядом. Эль-Калаам резко повернулся и очутился лицом к лицу с помощником госсекретаря.
— Слова, — сказал он. — Одни пустые слова.
— Уже более двухсот лет американцы жили и умирали за слова, — ответил Рудд. — Свобода, справедливость...
— Я покажу тебе, что значат слова, — презрительно перебил его Эль-Калаам и, сделав короткий жест, крикнул: — Рита!
Высокая женщина вынырнула из-за спины Рейчел, на ходу снимая с плеча автомат.
— Что вы собираетесь сделать? — спросила Рейчел с широко открытыми глазами.
— Тихо! — прошипел Малагез, наводя на нее автомат. — Стой, где стоишь и смотри.
— Я не хочу смотреть на это!
— Ага, видите, — сказал Фесси, улыбаясь. — У евреев нет ни капли мужества.
— Избавьте ее от этого, — неожиданно произнес Бок, молчавший все это время. — Подобные вещи не должны касаться женщин.
— Ты видишь, — обратился Эль-Калаам к Рудду, — все эти разговоры — только пустая трата времени. Лишь действия производят впечатление.
Пока он говорил, Рита успела привести дворецкого, который находился вместе с остальными заложниками. Это был худой, заметно сутулящийся, человек с лысиной на макушке. Его глаза дико вращались, а тело била крупная дрожь.
— Что вы задумали?
— Джеймс знает, что сейчас произойдет, не так ли? Джеймс?
Голова Джеймса бессильно свесилась на грудь. Он сидел, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на вопрос, обращенный к нему.
— Что происходит? Эль-Калаам... — Истерический лай Томаса заглушил вопрос Рудда.
— Заткнешься ты, наконец, или нет! — госсекретарь зажмурил глаза. — Умолкни, и они оставят нас в покое!
Рита вывела перепуганного насмерть дворецкого на самую середину гостиной и отступила назад. С резким щелчком она сняла свой автомат с предохранителя.
— Ради всего святого! — воскликнул Эмулер. Горничная ударилась в слезы, Сюзан слабо всхлипнула.
— Это не способ..., — начал Дэвидсон.
Раздался громкий треск автоматной очереди, заставивший всех подпрыгнуть на месте. Хэтер громко вскрикнула. Тело дворецкого развернуло и отбросило к дальней стене. Кровь бурным потоком хлынула из его ран. Рита вновь нажала на курок. Грохот выстрелов оглушил всех присутствовавших. Дворецкий широко раскинул руки, хватаясь пальцами за воздух. Его тело дергалось в предсмертной агонии; глаза закатились глубоко внутрь черепа. Вся его одежда была залита кровью. Ноги его подогнулись, и он грузно осел вдоль стены, оставляя на обоях широкую кровавую полосу.
Плач горничной — молодой блондинки со слишком большим количеством косметики на лице — перешел в жалобное подвывание. Точно повинуясь молчаливому приказу, остальные заложники стали медленно отодвигаться от нее. В невыразимом ужасе они жались в кучу напротив камина.
Рита развернулась. Дуло автомата вновь изрыгнуло оранжевое пламя, и горничная словно прыгнула спиной назад. Ударившись лопатками о мраморную каминную полку, она прогнулась вперед. Ее рот открылся, но из него не вылетело ни звука. Она рухнула на колени, скребя пальцами по полу, точно когтями, качнулась и упала на бок.
— Порядок, — произнес Эль-Калаам, едва видный в пороховом дыму, заполнившим комнату. — Теперь вы знаете, что следует принимать всерьез. Слова для нас — пустые звуки; смелость — бесполезная вещь перед лицом силы, которой мы обладаем. Она безгранична и неодолима.
Он обвел взглядом комнату, словно насыщаясь безграничным животным страхом, запечатленным на лицах заложников, и довольно улыбнулся. В гостиной наступила полная тишина. Эль-Калаам похлопал ладонью по стволу своего «узи» и шумно сплюнул на залитый кровью участок пола между двумя трупами.
* * *
Постепенно образ Рубенса в ее душе приобретал человеческие очертания. Однако, что было, возможно, еще более важно, его рассказ о своем преступлении в начале пути на Лоувер-Ист Сайд затронул какую-то чувствительную струну в самой глубине ее существа. Она знала это ощущение, когда ненависть становится настолько сильной, что во рту появляется отвратительный привкус, от которого невозможно избавиться. Разумеется, ей было известно и о наказании за такую слепую ненависть.
Поэтому неудивительно, что вечером следующего дня она вновь очутилась в доме Рубенса, а не у себя. Приехав туда, Дайна первым делом вдоволь наплавалась в бассейне, после чего Мария принесла ей поднос с большим запотевшим стаканом холодного «Бакарди» и тарелкой с сэндвичами из курицы, объяснив, что «сеньор вернется домой поздно и просил подождать его к ужину».
Опорожнив стакан наполовину, Дайна почувствовала, что замерзла достаточно для того, чтобы вернуться в дом. Усевшись в кресло во все еще влажном купальном костюме, она потягивала ром, время от времени ощупывая свои густые волосы, отяжелевшие и начавшие завиваться после купания, и разглядывала огромную написанную маслом картину, висевшую слева от камина. На холсте была изображена раскинувшаяся на прибрежных валунах русалка необъятных размеров. Взгляд ее живых зеленых глаз, странно смотревшихся на расплывшемся розовом лице, казался загадочным. В длинных волосах ее сверкали нити морских драгоценностей: крошечные осколки ракушек. Мокрая чешуя на хвосте мерцала, отражая свет. Рот ее был приоткрыт, как будто она тихо напевала какую-то песню. Внизу и за спиной русалки бушевали морские волны, словно стремившиеся поглотить ее. Самым любопытным в картине было то, что художник нарисовал море и глаза русалки абсолютно одной и той же краской, отчего у зрителя возникало головокружительное ощущение, будто он смотрит сквозь них, проникая взглядом в океанские глубины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93