Никогда он не думал, что человек, тем более его брат, может столь внезапно, в полном смысле как подкошенный, рухнуть на пол.
Тем временем толстяк Итимада обогнул разделяющий их стол, и его мокасин 15-го размера накрыл игрушку 38-го калибра. Толстяк, кряхтя, поднял револьвер и сунул себе в карман. Потом подхватил под мышки отключившегося туземца, поволок к двери и, пинком открыв ее, швырнул тело на неструганые доски крыльца.
— Эй, гляди тут, поосторожней, — предупредил он, возвращаясь в комнату. — Они уже близко!
Заперев дверь, Итимада повернулся и увидел пепельно-серое лицо второго гавайца.
— А ты неважно выглядишь, — почти дружелюбно обратился к нему японец. — С тобой все в порядке?
— Они... правда уже близко? — хрипло выдавил тот.
— Кто? — удивился толстяк.
— Собаки.
— Собаки обедают, — успокоил его толстяк, снова усаживаясь за стол. Он открыл банку и отправил себе в рот горсть орехов в сахаре. Банка наполовину опустела.
Жуя, Итимада наблюдал за гавайцем. Его вид доставлял толстяку не меньшее удовольствие, чем орехи.
— Мой брат...
— Я жду объяснений.
— Но он...
— Пусть там побудет. Если не обделается, все будет в порядке.
Гаваец так и не понял, всерьез он это сказал или опять пошутил.
Жирный коричневый палец ткнулся в смердящую кучу.
— Итак, это все, что осталось. Так вы утверждаете. — Палец порылся в пепле, разворошил обгорелые клочки бумаги, подцепил кусок бумажника. — Но мне, чтобы поверить, одних слов недостаточно. Ничто не исчезает бесследно. Видишь, эти вещи тоже не обратились в дым, кое-что сохранилось. Я не получил того, что просил. Почему? Говори.
Бледный гаваец с трудом сглотнул воображаемую слюну.
— Мы подъехали сразу после того, как все это случилось. Но не стали останавливаться, а покатили дальше.
— В Каанапали. Гаваец закивал.
— Но скоро мы остановились и вернулись пешком.
— Вы видели труп. — Слова толстяка прозвучали не вопросом, а утверждением.
— Да, видели. Огонь еще не погасили, но удалось довольно быстро вытащить тело из машины.
— Полицейские?
— Нет, санитары городской «скорой помощи». Гаваец бывал на допросах и знал, что сейчас подвергается одному из них. Правда, он еще не решил, лгать или говорить правду. Дело приняло скверный оборот. Брат валяется за дверью, и доберманы уже спущены с привязи... В душе гавайца боролись страх и ненависть.
— Ну? Ты видел, как вытаскивали тело из машины. Дальше?
— Скорее, из погребального костра.
Толстяк Итимада кивнул поощрительно.
— Продолжай.
— Там уже собралась большая толпа. Полицейские потеряли много времени, направляя движение в объезд. Мы подошли поближе, а что надо искать — вы сказали.
Жирный коричневый палец снова погрузился в пепел.
— И как же вам удалось добыть вот это?
Гаваец пожал плечами.
— Я же говорю, легавые крутились на шоссе, и им требовались добровольцы, чтобы гасить огонь и вытаскивать водителя.
— Значит, вы с братом вызвались добровольцами.
— Ну да. Мы потом залезли прямо в машину и забрали все, что обнаружили, — ответил гаваец. — Только видите — все сгорело почти дотла. Кроме одной вещи. — И он достал из-за пазухи скатанный в клубок темно-красный, почти черный шнур. — Это валялось там рядом и даже не закоптилось.
Толстяк Итимада пристально посмотрел на него. Лицо его оставалось бесстрастным.
— Багажник проверили?
— Капот сорвало при ударе. Там не было того, что вам нужно.
Губы толстяка сжались.
— И здесь тоже нет, не так ли?
— Такого, как вы описывали, — нет.
— А мне обязательно нужно.
— Да, сэр.
— Тогда вперед. Ищите, пока не найдете.
Клуб «Эллипс» находился на Нью-Хэмпшир-авеню, почти точно посередке между Центром изобразительных искусств имени Джона Ф. Кеннеди и отелем «Уотергейт». Его высокие, плотно занавешенные окна смотрели на угол парка Рок-Крик, за которым дальше блестел Потомак.
Майкл раньше и слыхом не слыхивал об «Эллипсе», но это было немудрено в городе, приютившем тысячи клубов. Кроме того, Майкл никогда не вращался в «столичных кругах».
По гранитным ступеням он поднялся к внушительному фасаду здания, построенного в колониальном стиле. В просторном вестибюле его встретил привратник в ливрее и, осведомившись об имени посетителя, жестом пригласил следовать за собой. Проводил по широкой, в коврах, лестнице с перилами красного дерева на галерею второго этажа, где постучал в дверь, облицованную дубом, и распахнул ее перед Майклом.
В большом зале с высокими потолками витала безошибочно узнаваемая смесь запахов дубленой кожи, пыльного бархата, хорошего одеколона, сигар и трубочного табака — типичная атмосфера традиционного мужского клуба. За долгие годы запахи насквозь пропитывают мебель, ковры, сами стены, и уже никакими силами от них не избавиться, разве что целиком пустить дом под снос.
Одна стена была разделена тремя высоченными стрельчатыми окнами, в простенках между которыми стояли потемневшие от времени кожаные кресла. Обе боковые стены занимали сверкающие стеклом и граненой бронзой дубовые буфеты, заставленные коллекцией портвейнов, шерри-бренди и арманьяков, большей частью урожаев прошлого века. На четвертой стене в свете медных канделябров висели два больших портрета — Джорджа Вашингтона и Тедди Рузвельта.
Над всем тут господствовал массивный стол для заседаний, вокруг которого были в должном порядке расставлены восемнадцать стульев. Когда Майкл вошел, двенадцать из них уже были заняты. В воздухе плавали сизые клубы дыма.
Джоунас Сэммартин встал и, сняв очки в стальной оправе, приветствовал гостя.
— А вот и Майкл, как раз вовремя, — сказал он, протягивая руку. — Присаживайся. — И подвел его к свободному месту.
Майклу хватило секунды, чтобы окинуть присутствующих профессионально острым взглядом. По всей видимости, они собрались здесь не шутки шутить. Майкла поразило то, что лица большинства из них так или иначе оказались ему знакомы. Вот четыре японца — наверное, делегация — а возглавляет ее, кажется, вон тот, Нобуо Ямамото, президент компании «Ямамото Хэви Индастриз», крупнейшего в Японии производителя автомашин. Семейный концерн Ямамото занимался также постройкой экспериментальных высокотехнологичных реактивных самолетов. Насколько помнил Майкл, глава концерна выдвинулся еще в предвоенные годы, когда его фирма занялась изготовлением самых передовых по тем временам авиамоторов. Да, времена меняются, подумал Майкл, неизменно лишь процветание Ямамото.
Второй японец — тоже выдающаяся личность — был главой знаменитой фирмы по производству электроники. Майкл узнал его благодаря недавней статье в «Интернэшнл Геральд Трибьюн» о разработанном компанией новом типе компьютерных чипов. Автор статьи обращал внимание на все обостряющиеся разногласия компании с правительством Соединенных Штатов, вызванные растущими таможенными ограничениями и тарифами на импорт электроники в Америку.
Что до собравшихся в клубе американцев, то их имена все до одного фигурировали в справочнике «Кто есть кто в правительстве». Сопоставляя имена с лицами, Майкл сверился с листком бумаги, который сунул ему в руку Джоунас. Тут находились два члена кабинета, заместитель министра обороны, глава парламентского подкомитета по внешней торговле, председатель сенатского комитета по иностранным делам и еще два человека, в которых Майкл сразу узнал ближайших советников президента по вопросам международной политики. Младший из этих советников как раз собирался продолжать свое выступление, прерванное приходом Досса.
— ...Откуда со всей очевидностью вытекает, что отдельные японские производители хотят завоевать рынок, заваливая его безумным количеством полупроводниковых приборов. Я не обвиняю никого из присутствующих, но прошу принять мои слова к сведению. Если с этой порочной практикой не будет немедленно покончено, то Конгрессу Соединенных Штатов придется принять свои меры.
— Совершенно верно, — поддержал его председатель сенатского комитета по иностранным делам. — Обе палаты высказались по этому вопросу единодушно. Чтобы защитить американские компании, которые не могут на равных соперничать с японскими конкурентами, мы готовы ввести новые таможенные тарифы.
— Конгресс обязан чутко реагировать на каждое проявление воли американского народа, — заявил известный конгрессмен. — На нас оказывают мощный нажим. Это и понятно — сенаторы и депутаты сыты по горло паническими слухами. Я только что приехал из Иллинойса. Это крупный штат. Мои избиратели сейчас не в состоянии думать ни о чем другом, кроме как о сокращении импорта. Чем меньше импортных товаров, тем больше работы для американцев.
— Прошу меня простить, но я тоже хотел бы выступить, — заговорил Нобуо Ямамото. — Принятие этого законопроекта ознаменует собой начало периода экономической изоляции. Боясь показаться самоуверенным, я все же возьму на себя смелость утверждать, что ваша страна на данном этапе исторического развития не сможет выдержать изоляции. Вследствие сокращения американского экспорта у вас уже накопился громадный внешний долг и бюджетный дефицит. Изоляционистский законопроект задушит весь ваш экспорт. — На широкое квадратное лицо Ямамото упала тень печали. Он пошевелил седыми кустистыми бровями и пригладил такие же седые усы. Высокий открытый лоб японца венчали серо-стальные, тщательно прилизанные волосы. Манера речи — четкая, отрывистая; причем он совершенно не стеснялся традиционных для всех коренных японцев огрехов в произношении английских «ар» и «эль». — Вернись сейчас прошлые времена, когда мы, вывозя за океан наши товары, делали самые первые шаги, тогда, пожалуй экспорт сельскохозяйственной продукции позволил бы вам удержаться на плаву. Вы могли бы продавать излишки зерна в Индию, Россию, Китай и другие страны и тем с лихвой возместили бы потери из-за притока высококачественных японских автомобилей и электроники.
Воспользовавшись этим выходом, вы могли бы неплохо сводить концы с концами и к тому же накормить весь мир. Но это и был бы ваш потолок. Вы продали на сторону так много технологий, что растеряли лучших покупателей. Все они сами теперь производят товары не хуже американских. Вам приходится все скуднее субсидировать собственных фермеров, а излишки их товара уходят на рынке по смехотворно низким ценам.
Но все это — дело ваших собственных рук. У Америки хватало возможностей переоснастить промышленность, вовремя взяв курс на производство высококачественной продукции. Хватало времени и для того, чтобы приспособить аграрный сектор к меняющейся структуре мировой экономики. Вы не сделали ни того, ни другого.
И мне кажется несправедливым, что теперь вы собираетесь превратить нас в козлов отпущения.
— Одну секунду, — вставил старший из президентских советников, весьма известный экономист. — Вы никак не коснулись непроницаемого барьера импорту, поставленного вашей страной, равно как не упомянули об упорном нежелании следовать подписанному вашим же правительством двустороннему соглашению, а также о торговой экспансии японской электроники на и без того перенасыщенном мировом рынке.
— Вы тоже никак не затронули вопрос о неуклонном росте иены, — жестко парировал Ямамото. — А ведь при добровольных экспортных ограничениях, которые соблюдают наши компании, это приводит к дополнительному резкому снижению их прибылей. Оба этих фактора заставляют нас переоценить текущую деловую стратегию.
— Однако, мистер Ямамото, — повысил голос экономист, — вы вовсе не собирались добровольно ограничивать экспорт в Америку. Не станете же вы утверждать, что занимались бы подобной благотворительностью, не введи мы соответствующих квот? Когда ваша компания неоднократно и так же «добровольно» передавала права на производство деталей автомашин Тайваню и Корее, разве в действительности это не было вызвано желанием обойти введенные этими странами ограничения на импорт?
— Сэр, мне семьдесят шесть лет, — невозмутимо продолжал японец. — У меня в жизни осталось одно заветное желание — дождаться, когда мой концерн выйдет на десятипроцентный уровень от мирового производства автомобилей. Теперь я сомневаюсь, что доживу до осуществления своей мечты.
— Вы не ответили по существу, — сказал советник, заливаясь краской раздражения.
— Не вижу смысла отвечать на столь оскорбительные выпады, — заявил Нобуо Ямамото. — Репутация «Ямамото Хэви Индастриз» незыблема, и ни вам, ни кому-либо другому не удастся ее поколебать.
Майкл в продолжение всей этой перепалки приглядывался к поведению японцев. Он отметил про себя несколько деталей. Во-первых, было очевидно, что Ямамото выражает мнение всей делегации. Во-вторых, хотя глава электронного концерна пользовался в Японии не меньшим влиянием и уважением, здесь он уступил Нобуо право ведения переговоров. А поскольку для японца его «лицо», или то, с каким почтением и уважением относятся к нему окружающие, имеет невероятно большое значение, над этим стоило призадуматься. Именно Ямамото набирал очки, именно он приобретал еще большие вес и влияние.
А кроме того, Ямамото искусно задавал тон и тонко направлял дискуссию в нужное ему русло. Он желал конфронтации, и он ее получил, играя на узколобом высокомерии американцев. Такая спокойная, внешне нейтральная его речь несла в себе мощный разрушительный заряд. Она была составлена с таким расчетом, чтобы как можно глубже задеть западное самолюбие. Какой-то азиат смеет поучать американцев, как им управлять собственной экономикой! Подобной наглости эти люди стерпеть не могли. Ямамото ненавязчиво спровоцировал их на петушиные наскоки и вдобавок дал почувствовать себя ослами.
Но, как и в любых переговорах, японцы, скорее всего, преследовали не единственную цель. Наверняка за всем этим кроется подоплека, никак не отраженная в повестке дня. И Майкл принялся гадать, в чем она заключается.
Тем временем в спор вступил молодой советник президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69