— Пожалуйста, отец! О, пожалуйста! Прошу тебя!
Он не обратил внимания на ее мольбы.
— Сделай так, как я говорю. Простись со своим любовником и вернись к мужу. Митико понурилась.
— Теперь у меня ничего не останется. Ты обрекаешь меня на жизнь среди пепла и праха.
— Это твоя печаль, — заявил Ватаро Таки. — Размышляй о своих грехах и искупай их. Не заведи ты роман с Доссом, была бы сейчас зрячей, а не слепой. Но все же ты моя дочь, и я знаю: ты мне подчинишься. Твой наипервейший и единственный долг — это долг перед семьей. Я уверен, что ты никогда не забудешь этого, Митико, — Ватаро Таки поправил галстук и поднес руки к напомаженным волосам. — Нобуо ничего не знает. И ничего не узнает! Я об этом позабочусь. Что же касается Филиппа Досса, ты переступишь через свое чувство к нему. С этой минуты между вами все кончено.
Но, конечно же, Ватаро Таки не понимал, насколько он заблуждался. И он никогда не узнает, что, не послушавшись отца, Митико в один прекрасный день спасет дело его жизни.
* * *
Звонил Джоунас. Филипп едва успел добраться до дома. Он слышал, как Лилиан заворочалась в спальне. Она окликнула мужа, и Филипп сказал:
— Я уже взял трубку.
Он сразу понял, что стряслось непоправимое.
— Где ты был? Я целых полчаса пытаюсь с тобой связаться! — Джоунас прямо кипел. — Ох, что случилось, старина! — еле вымолвил он. — Такое только в страшном сне может привидеться.
— В чем дело?
Линия не прослушивалась, они могли говорить напрямик.
— Квартира, где мы прятали министров от Дзибана, провалена.
— Бог ты мой?! И что же?
— Они все погибли, Фил, — сказал Джоунас. — Все до единого. Кто-то проник туда и взорвал полдюжины гранат. От них осталось мокрое место.
— А где Тернер?
— Что?
— Тернер! — Филипп уже кричал. — Где Дэвид Тернер?
— Ведет предварительное расследование. Он там, на квартире.
— Я немедленно выезжаю туда, — заявил Филипп.
— Там сейчас полно агентов службы безопасности, — сказал Джоунас. — Я сам заеду и все выясню. Я уже и так туда направляюсь.
— Нет, — возразил Филипп. — Я хочу, чтобы ты поехал к Тернеру домой.
— Зачем?
— У нас нет времени, — нетерпеливо воскликнул Филипп. — Тернер — русский шпион, Джоунас. Он убил Силверса, и наверняка трагедия на конспиративной квартире — его рук дело. Выполняй мои приказания! И ради Бога, будь осторожен!
* * *
Подойдя к крыльцу дома, где разыгралась трагедия, Филипп проверил свой табельный револьвер. Как и рассказывал Джоунас, все вокруг кишело солдатами и агентами ЦРГ. На тротуарах стояли пожарные машины, в подъезд тянулись шланги.
Филипп показал документы, но все равно его пропустили с большим трудом. Проникнув в дом, он столкнулся в фойе с сержантом — его нижняя челюсть была словно отлитой из чугуна, — и тот приставил к Филиппу одного из своих людей, а сам пошел на поиски Тернера. В доме работали квалифицированные медики. Запах был, как в морге. Кое-где сохранились очаги пожара, мимо Филиппа промчалось несколько пожарников.
Вернулся растерянный сержант.
— Странно, — развел руками он, — лейтенант Тернер совсем недавно был здесь. Он при мне подходил к телефону.
— Когда это было? — рявкнул Филипп.
— Да минут пять — десять назад, не больше, — ответил изумленный сержант.
— Вы знаете, с кем он разговаривал?
Сержант пожал плечами. Но Филипп уже выбежал из дома и помчался к машине.
К дому Тернера он подошел пешком. Там был только один вход: в японских домах обычно не бывает задней двери. Войти и выйти можно только через парадную.
Филиппу было ясно, что кто-то предупредил Тернера о его приезде. Значит, либо его телефон ненадежен, либо у Тернера есть сообщник в штабе ЦРГ — ведь Джоунас звонил ему оттуда. Но сейчас Филиппу некогда было разбираться, что к чему.
Его интересовал только сам Тернер-Карск. Карск, который заставил его подозревать Силверса. Карск, убивший Эда Портера. Карск, ослепивший Митико. Карск, взорвавший четырех высокопоставленных членов правительства на тайной квартире ЦРГ.
Филипп вошел в дверь, держа наизготовку револьвер. Прохладный темный вестибюль был пуст. Тернер-Карск жил на пятом этаже. Открытый лифт стоял внизу. Филипп схватил половую щетку и подпер ею дверь, чтобы она не закрывалась и лифтом нельзя было пользоваться, потом бегом поднялся по лестнице.
Вверху, на лестничной клетке, раздавались шаги. Филипп не знал, чьи. Он крался, прижавшись к стене. Добравшись до пятого этажа, осторожно огляделся. Коридор оказался пуст.
Филипп подошел к квартире Тернера-Карска. Дверь была заперта. Он отступил на пару шагов и выстрелом разбил замок. И тут же пинком вышиб дверь, а сам откатился в сторону.
Но выстрелов не последовало. Филипп встал и, крадучись, вошел в квартиру, держа револьвер перед собой двумя руками.
Он увидел распахнутые окна и развевающиеся занавески. Постель была застелена. Везде валялись бумаги. Несколько листочков, словно громадные конфетти, закружились в воздухе, когда Филипп распахнул дверь и устроил сквозняк.
Услышав шум, донесшийся из крохотной ванной комнаты, Филипп бросился через порог.
В ванной оказался Джоунас. Он держался за плечо, из-под его пальцев сочилась кровь. Лицо Джоунаса было мертвенно-бледным.
— Ты в порядке? Джоунас кивнул.
— Этот мерзавец выстрелил в меня и выпрыгнул из окна. Филипп бросился было вслед за Карском, но Джоунас остановил его.
— Брось... Он пронесся по крышам, точно летучая мышь, улетающая из преисподней. Тебе его ни за что не найти.
Филипп вылез из окна. Почти все остальные дома были ниже пятого этажа, на котором располагалась квартира Карска. Залитые битумом крыши темнели повсюду, куда ни глянь. Джоунас был прав. Карск исчез, словно в воздухе растворился.
* * *
— А у меня для тебя что-то есть.
— Что?
Митико бесшумно прошла по комнате и встала на колени на циновку-татами. Повязки уже сняли, и нужно было подойти очень близко, чтобы разглядеть ее шрамы. Митико поставила на низкий столик, стоявший между нею и Филиппом, резную деревянную шкатулку.
— Подарок.
— Митико!
Но она не дала ему договорить.
— Сначала, — сказала Митико, — выпьем чаю.
Филипп смотрел, как она медленно, грациозно, без видимых усилий разливает зеленый чай. Митико взбивала венчиком белую пену, потом медленно поворачивала чашку. Она действовала ощупью, но это было почти незаметно. Если не приглядываться, то и не заподозрить, что Митико слепая.
Наконец Митико протянула ему чашку. Когда-то она обожала смотреть, как он пьет заваренный ею чай. Теперь Митико вся обратилась в слух, дожидаясь, когда он сделает первый глоток.
Когда он допил чай и вернул чашку, Митико заварила новый. На этот раз для них обоих.
— Ты сегодня будешь меня любить? — спросила Митико во время чаепития.
— Я всегда тебя люблю, если мы оказываемся вдвоем, — откликнулся он. — Хотя, конечно, мы занимаемся не только этим. — Филипп склонил голову набок, вероятно, почувствовав какой-то подвох. — Разве сегодня что-нибудь изменилось?
— Я изменилась.
Ресницы Митико были опущены.
Шум машин долетел до них, словно надвигавшаяся издалека гроза... Как предвестник великих перемен. Однако они еще не были угрожающе близки.
— Чай превосходный.
— Долю. Спасибо.
— В тебе ничего не изменилось. — Филипп поставил чашку на стол.
Митико услышала это и наклонила голову.
— Митико, — начал Филипп, — то, что случилось на стадионе су мо...
— Я понимаю, — перебила она его. — Ты потерял близкого друга и соотечественника, Эда Портера.
— Да, конечно, — сказал он. — Но я говорю сейчас о тебе...
— А... — Митико улыбнулась так нежно, что он был обезоружен. — Но об этом незачем говорить. Мне ведь повезло, не так ли? Я здесь. Я жива.
— Но если бы я не упомянул тогда о фуро...
— Тогда бы мы никогда не узнали, что Дэвид Тернер — русский агент.
Филипп кивнул, соглашаясь с ней. Он понял, что от Митико толку не добиться. Да и вообще, чувство вины, которое он испытывал, было чем-то чисто европейским. Здесь оно не к месту.
Филипп помолчал: в горле у него стоял комок.
— Таки-гуми спокойно отнеслась к появлению твоего отца, — сказал он. — Даже самые заклятые его враги не заподозрили, что Ватаро Таки и Дзэн Годо — одно и тоже лицо.
— Мой отец привел в дом женщину, — внезапно сказала Митико. — Они поженятся через месяц.
Филипп посмотрел на нее, понимая, что Митико чего-то не договаривает.
— Тебе это кажется странным? Ведь твой отец жил один все эти годы, с тех пор как умерла твоя мать. Ты что, ревнуешь к этой женщине?
— Я думаю, она беременна, — глаза Митико по-прежнему были опущены долу. Единственный признак потери зрения.
— Поэтому они и женятся? — Филиппу хотелось понять, что ее тревожит.
— Нет, вряд ли. Нет, — Митико была какая-то необыкновенно тихая сегодня. — Моему отцу, по вполне понятным причинам, хочется сыновей. В один прекрасный день его сыновья будут управлять тем, что он создал.
— Сыновья, а не ты, дочь? — осторожно спросил Филипп.
— У меня нет желания идти по его стопам, — вспыхнула Митико. — С чего ты это взял?
— Митико, — ласково произнес Филипп, — в чем дело?
— Я хочу, чтобы ты вошел в меня, — сказала она. — Прямо сейчас.
Она была в каком-то исступлении, неистовстве. Казалось, ее горе иссушило всю нежность, и Митико поглощала Филиппа всем своим существом.
Совершенно изнуренные, они заснули, держа друг друга в объятиях. Когда Филипп пробудился, Митико уже заваривала чай. Он поднялся и сел напротив нее. Она не надела ни верхнего, ни нижнего кимоно, и это было необычно.
— Митико!
— Вот, выпей.
Митико протянула ему чашку. Это была другая чашка, не та, из которой он пил раньше. Гораздо легче, изящней. На зеленом фоне красовалась золотая цапля. В ее клюве трепыхалась черная рыбина; широкие крылья цапли были распростерты. Эту чашку Филипп едва не разбил в ту ночь, когда инсценировал смерть Дзэна Годо. Они договорились, что это будет условный сигнал, который предупредит сидевшую в другой комнате Митико о его прибытии в погруженный во мрак дом.
Филипп увидел, что деревянная шкатулка-киоки открыта. Может, в подарок предназначается чашка? Филипп испытующе посмотрел на Митико.
— Выпей, — сказала она. — Выпей половину чая.
Филипп выпил.
Она подождала, пока он поставит чашку в ее сложенные руки. Затем допила чай. А после этого аккуратно обтерла чашку шелковой тканью и, найдя ощупью деревянную шкатулку, положила в нее чашку. Филипп был прав. Это и есть подарок. Но почему вдруг?
Митико закрыла крышку и придвинула к нему шкатулку.
— Это тебе на память обо мне, — тихо произнесла она. Лицо ее было бледно, оно казалось призрачным отражением, увиденным в зеркале.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я уезжаю, — сказала Митико. — Возвращаюсь к мужу.
— Но почему? Тебе приказал отец? Он что, узнал про нас с тобой?
Митико покачала головой.
— Это мое решение. Мое собственное. Мы оба в браке. Мы должны соблюдать клятвы, важные священные обеты, если мы чтим память наших предков. Порой мы забываем о них. Но не навсегда.
— Не навсегда, — повторил Филипп, и у него упало сердце. — Но порой все-таки забываем. Почему же сейчас мы не можем забыть?
— Это невозможно.
— Митико!
— Ну, зачем еще больше все усложнять? Ты должен согласиться...
— Я не могу!
— Но ты должен! — Ее голос дрожал, она еле сдерживала слезы. — Если я тебе хоть чуточку дорога, ты сейчас оденешься и уйдешь. Немедленно. Молча. И больше меня не увидишь.
Филипп был потрясен.
— Да я что, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг проснулся? Что между нами больше никогда ничего не было?
— А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что между нами что-то было.
— Не понимаю.
Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.
Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрелся в зеркало и не понял, что он там видит? Чье лицо маячит перед ним? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп, был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.
Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она показалась ему легче воздуха.
Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И больше не видел ее.

Книга 4
Зеро
Стойкость духа
Наше время, весна
Париж — Токио — Вашингтон Сен-Поль-де-Вонс
Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она быстро поняла, что ей здесь не нравится — слишком уж все вычурно и экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни, она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой — прочь мрачные мысли.
Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности, которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля «Плаза». Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась — так приятно сознавать, что темница ее ремесла находится за тысячи километров.
Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя, которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила носить его как можно чаще.
Выйдя на проспект Монтеня, она несколько мгновений не могла решить, куда направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила воду, и Сена не была исключением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69