— И ты подозреваешь, что эта самая группировка, этот Дзибан мог подсунуть нам липовую информацию, порочащую Ямамото и Накасиму?
Досс кивнул.
— Я почти уверен, что Ямамото, Накасима и Годо вовсе не военные преступники, как это утверждается в досье полковника Силверса. Мало того, я начинаю думать, что эти трое — политические враги Дзибана. Дзибан решил уничтожить их и нашел безупречный способ добиться своего при помощи агентов ЦРГ. Мы, как легавые, рыщем в поисках военных преступников, ускользнувших от возмездия. Ведь это же идеальное преступление: не надо самим нанимать убийц — просто внушить нам, что мы делаем благое дело, восстанавливая справедливость.
Хэдли задумался. Он прикидывал, чем может обернуться сказанное Филиппом.
— Итак, Ямамото и Накасима мертвы, — произнес он хмуро. — Как обстоят дела с Дзэном Годо?
— Он следующий в нашем списке, — ответил Филипп. — Сэр, на моей совести уже два убийства. Я не могу допустить третьего.
Генерал показал на письмо.
— Спрячь это. — Он внимательно посмотрел на Досса и спросил: — Скажи, почему ты не обратился к кому-нибудь из ЦРГ?
— Трудно сказать, — пробормотал Филипп. Он размышлял над этим всю ночь. — Интуиция, что ли...
Хэдли кивнул. Как бывший полевой командир, он уважал интуицию нижних чинов.
— Да, нелегко дается доверие, — проговорил он. — Что ж, посмотрим, смогу ли я добраться до источников полковника Силверса. Но до тех пор ты обязан выполнять все приказы своего шефа. Надеюсь, это ясно. — Потом он улыбнулся, легонько хлопнул Филиппа по спине и поднял бокал. — Ну, а сейчас — любите, радуйтесь друг другу. Желаю тебе счастья с моей дочерью на всю жизнь.
* * *
Дзэн Годо никогда не подставлял спину ни другу, ни врагу. Он безоговорочно доверял только солнцу. В делах, как и в бою, смело становись к нему спиной — правда, к делам это применимо лишь в фигуральном смысле. Тогда враги будут словно на ладони, сами же не сумеют как следует тебя рассмотреть. Если же враг ослеплен, он не сумеет атаковать или, во всяком случае, не добьется успеха.
Этой философии Годо научил его отец, никогда не терявший внешнего самообладания и ни разу не сказавший ни о ком худого слова. Тем не менее, с конкурентами он расправлялся безжалостно и, стремясь к поставленной цели, сметал всех, кто попадался на пути. Многие предприниматели благодаря его стараниям пошли по миру и умерли в нищете, но никто из живых не отозвался бы о нем дурно.
Дзэн Годо почитал отца. Он беседовал с ним каждую неделю. От сыновнего долга перед духом родителя человек освобождается лишь по истечении срока своей собственной земной жизни.
Придя к могилам близких. Дзэн Годо зажег палочки дзёсс, склонил голову и прочел буддийские молитвы об умерших. Выдержав вежливую паузу, обратился к отцу. Возможно, Годо черпал вдохновение в созерцательном спокойствии кладбища, но сам верил в реальное присутствие отцовской души. Он чувствовал, как она витает над ним, наблюдает и помогает советами.
— Отец, — произнес Годо, не поднимая головы, — меня окружают враги.
«Сын мой, — зазвучал в нем голос отца, — враги — это оборотная сторона любого успеха».
— Отец, — сказал Годо, — Ямамото-сан и Накасима-сан уже мертвы. Теперь враги стремятся уничтожить и меня. «Тогда, — загремел голос, — опереди и уничтожь их сам!»
* * *
Примерно через неделю после свадьбы генерал Хэдли назначил зятю встречу за оградой храма Мэйдзи Дзиндзя. Территорию храма со всех сторон окружал стылый, неуютный в конце зимы, парк Ёйоги. Архитектура храма — одного из бесчисленных синтоистских святилищ, разбросанных по окраинам города — сочетала в себе черты греческого, ближневосточного и дальневосточного стилей. Она казалась эклектичной, но впечатляла. Построили храм в 1921 году в честь императора Мэйдзи.
— Я решил, что тебе не следует заходить в мою контору, — поздоровавшись, сказал тесть. О том, чтобы встречаться в штабе ЦРГ, не было даже речи. — Давай-ка пройдемся.
Они зашагали по дорожке, затем поднялись по ступеням широкой каменной лестницы и остановились под колоннами перед входом в храм.
— Что источник информации? Удалось что-нибудь выяснить? — осведомился Филипп.
— Удалось, — ответил Хэдли. Гладко выбритые щеки генерала были такими розовыми, словно ему ежедневно делали массаж. — Она исходила от подчиненного Силверсу Дэвида Тернера.
Они замолчали. Две японские матроны в черно-желтых кимоно прошли мимо них в храм, неся гирлянду белоснежных бумажных журавликов. В детстве их, наверное, специально обучали оригами, чтобы делать и вешать такие гирлянды перед образом духа храма в знак искренности своих молитв.
— Дэвид Тернер — обыкновенная кабинетная крыса. Он не видит дальше собственных очков. Что он может понимать в агентурной и тем более полевой разведке? Не вижу смысла, зачем Силверсу было замешивать своего адъютанта в такие дела.
Хэдли пожал плечами.
— Не знаю, это его дело. Как глава дальневосточного отдела ЦРГ, Силверс волен пользоваться любыми методами сбора информации по своему выбору. Честно говоря, сынок, сейчас в Вашингтоне никому и дела до этого нет. Там слишком заняты методами борьбы с Лаврентием Берией и его НКВД. — Генерал говорил о сталинском приближенном, преемнике Феликса Дзержинского и создателе советского разведывательного аппарата в структуре Народного комиссариата внутренних дел, со временем превратившегося в КГБ. — Мы полагаем, что в НКВД имеется некий отдел с аббревиатурой КРО. Его работники отвечают за обучение агентов, забрасываемых в Штаты. Они намереваются создать глубоко законспирированную шпионскую сеть. Однако мои попытки убедить в этом президента пока не возымели действия. А ведь этот КРО и его аппарат представляют непосредственную угрозу нашей безопасности. Генерал посмотрел вдаль.
— Проблема состоит в том, что наше правительство до сих пор считает русских героическими союзниками. А ведь то, о чем я предупреждаю, далеко не новость. Паттон и Мак-Артур годами долдонили об угрозе со стороны Советов, пытались пробить стену непонимания. Но их, на беду, никто не слушал. Мы вынужденно сотрудничали с русскими во время войны. Ну, и сражались они, конечно, как звери. Отдаю им должное. Но, черт возьми, это не означает, что за ними не надо смотреть в оба. Необходимо науськать на них и разведку, и контрразведку. Я уверен, что русские уже делают это в отношении нас.
Но Филиппа в эту минуту не занимали козни НКВД.
— Чтобы продвинуться дальше, мне надо раскрыть источники Дэвида Тернера.
Хэдли пытливо посмотрел на него.
— Значит, решил копать глубже. У тебя мало времени. Джоунас, как я слышал, вот-вот завершит разработку операции по Дзэну Годо. Когда план будет готов, тебе придется ликвидировать объект.
— А вы не вправе дать указание, чтобы ЦРГ приостановила выполнение директивы? — спросил Досс.
— Ответ отрицательный, сынок. Я и так сделал все, что в моих силах, дабы избежать щекотливых вопросов. Вмешиваться в дела ЦРГ мне дозволено лишь до определенного предела.
Филипп подумал о японских матронах, которые недавно, словно пара черных дроздов, прошествовали в храм. Если бы он верил, как они, он последовал бы их примеру и молил о помощи синтоистского ками. На совесть Досса уже легли тяжким бременем два ошибочных убийства. Он не желал совершать третьего.
— Если ты продолжаешь считать, что действуешь по ложной наводке, — проговорил его тесть, — сядь-ка на хвост этому Тернеру, лучше немедленно, и сам узнай, с кем он встречается. Иного пути я не вижу.
Но тут Филипп повстречал Митико.
Случилось так, что советник ЦРГ Эд Портер зачастил в Фурокан — бани в районе Тийода. Поскольку они находились всего в двух кварталах от императорского дворца и центральной штаб-квартиры оккупационных войск, туда повадились многие американские военные чины. Там они расслаблялись после самоотверженных трудов на благо отчизны.
Не мудрено, что это заведение снискало такую популярность: персонал бань целиком состоял из женщин, прошедших старую традиционную школу ублажения мужчин. Вверив свою персону их заботливым умелым рукам, человек проводил минуты невыразимого, королевского блаженства.
Портер входил в число самых удачливых «свободных художников» полковника Силверса. На языке ЦРГ это означало сборщика информации. Подобно своему воинственному шефу, он был малость параноиком. И агрессивность, и параноидальность, присущие всей организации, сослужили немалую службу в его карьере.
Портер додумался, что бани Фурокан — настоящий кладезь информации, и счел своим долгом посещать их трижды в неделю. И действительно, он быстро подтверждал или опровергал здесь любой слух, возникший среди военных.
Митико тоже считала Фурокан сокровищницей. Она приходила сюда два раза в неделю под видом служительницы. Американцам казалось, что японки не знают английского, и это почти соответствовало действительности. За одним исключением, которым была Митико.
Обслуживая то полковников, то генералов, прислушиваясь к их разговорам между собой, она по крупицам собирала сведения, позволившие ее отцу добиться столь поразительного процветания в послевоенном Токио.
Митико не потребовалось много времени, чтобы определить, что за птица этот молодой офицер. Уже во второй их одновременный визит она устроила так, чтобы прислуживать ему. Бегло осмотрев его бумажник, выяснила имя, звание, должность, а по некоторым признакам установила его принадлежность к ЦРГ.
Кроме того. Портер по молодости не умел вести себя соответственно своему относительно высокому положению. Во время процедуры массажа в нем, как и во многих молодых мужчинах, взыграло ретивое. Правда, он захотел от Митико не секса. Портеру не нравилось, что его персоной занимаются абсолютно покорные рабыни. Ему, словно наркоману, хотелось все большего. Секс он мог получить чуть ли не на каждом углу, и мысль о нем не вызывала трепета.
Нервную дрожь у Портера вызывала мысль о том, что его тело моет и растирает губкой прекрасная женщина, что она втирает в него масло и разминает мышцы. В прежние времена такое выходило за рамки самых необузданных его фантазий. Однако теперь этого показалось мало. Ему вдруг приспичило, чтобы она знала и кто он, и чем занимается, и какая он важная шишка. Тогда все ее действо приобрело бы новый, еще более волнующий оттенок.
Он вздумал научить Митико английскому и немедленно приступил к делу. Митико мысленно усмехалась — не столько потому, что давно неплохо говорила на этом языке, сколько из-за типично американской самонадеянности парня. Портер болтал с такой скоростью и небрежным выговором, что, будь Митико в самом деле новичком, она не разобрала бы ни слова.
Таким образом Митико узнала от Портера массу полезного и в частности сумела выйти на Филиппа Досса. Американец настолько распустил язык, что намекнул, чем занимается в столице тандем Досс — Сэммартин.
К Доссу она выбрала совершенно иной подход, нежели к Портеру, хотя продиктовано это было главным образом тем, что они познакомились возле храма Каннон в Асакусе. В ту пятницу Митико уже пятый день следила за Доссом и пятый день подряд он приходил на то же место.
Митико наблюдала за ним с безопасного расстояния и гадала, зачем приходит сюда этот рослый американец с печальными глазами? Может, на встречу со связным? Наконец Митико поняла, что Досса притягивают развалины храма, а поняв, вдруг напрочь забыла о своем презрении к уроженцу Штатов.
Дело в том, что Митико сама часто приходила сюда, к разрушенному храму, чтобы помолиться. И вспомнить.
Неожиданно лишившись защитной оболочки предвзятости, она при первом знакомстве оказалась на равных с Доссом, и это ее испугало.
— Я вам не помешаю? — спросил Филипп в день их знакомства.
Стояло серое, туманное утро, облака давили на землю, словно цементные плиты, клубы пара вырывались из ноздрей и, почти не тая, обволакивали человеческие фигуры.
Досс свободно заговорил на обиходном японском, и это тоже напугало Митико. Она опустила голову.
— Что вы, вовсе нет, — ответила она. — Я постоянно окружена людьми, как и все японцы.
Досс ссутулился, сунув руки в карманы, и искоса наблюдал за нею. Свинцово-серый свет, не дающий тени, придавал чертам ее лица какую-то прозрачность. Туман окутывал нижнюю половину фигуры. Она словно возникла из этой призрачной стихии.
Японка двигалась и говорила с непринужденным изяществом и казалась Филиппу скорее видением из древней легенды квайдан, чем женщиной из плоти и крови.
— Не пойму, почему, но меня притягивает это место.
— Это храм Каннон, богини сострадания, — сказала Митико. — Мы очень почитаем ее.
— А почему сюда ходите вы? — поинтересовался Досс. Японец никоща не задал бы такого бестактного вопроса, способного повергнуть собеседника в смущение или замешательство.
— Просто так, без особой причины, — ответила Митико. Но ей не удалось скрыть переполнявшего ее страдания.
В этом месте она всегда слышала стенания и вопли, и смертная мука искажала ее лицо.
— Вы плачете, — сказал Филипп, быстро повернувшись к ней. — Что с вами? Я чем-нибудь обидел вас?
Не доверяя своему голосу, Митико промолчала, только покачала головой. Две ржанки спикировали вниз и стремительно пронеслись над ними, перекликаясь между собой. По улице в нескольких кварталах от развалин храма загромыхала колонна военной техники, сопровождаемая собачьим лаем.
— Ночью девятнадцатого марта здесь поднялся сильный ветер, — неожиданно для себя заговорила Митико.
Неужели она решилась облечь в слова, произнести вслух все, что долгие месяцы давит на ее сердце? Она глубоко прятала свои чувства, скрывала ото всех, и вдруг ее прорвало, и она не может остановиться. Нет, не надо! Зачем сюда пришел этот иностранец с печальным взглядом? Ее защитный барьер не рассчитан на иностранцев. Перед ними ни к чему так тщательно скрывать свои чувства. Это дома, среди многочисленных родственников, отделенных в лучшем случае тонкими бумажными перегородками, привычка и обычаи загоняют чувства вглубь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69