Аманда попалась ему на глаза, когда второпях шла по городку, прижимая левой рукой кипу тетрадей. В правой руке она несла потрепанный кожаный кейс. В тот раз он приехал в университет для расследования дела об убийстве и изнасиловании двух студенток, причем результаты вскрытия уже подтвердили предварительное заключение. Он пошел было за Амандой в учебный корпус, но какой-то студент не впустил его. Через несколько минут ему пришлось показывать в канцелярии факультета полицейский жетон, и тогда ему дали всего лишь расписание занятий профессора Аманды Пауэрс. Только после визита к самому декану, которого бульварные газетки называли монстром Морнингсайд-Хайтса, он получил наконец разрешение пройти и переговорить с Амандой. Он дождался конца семинарских занятий в" когда она выходила из аудитории, как бы невзначай столкнулся с ней в дверях.
Чтобы загладить, как он выразился, свою вину, он пригласил Аманду на чашку кофе. Вулф помнил даже сорт кофе и вкус пирожков, купленных в ближайшем ресторанчике, помнил их веселый смех и шутки. Она удивила его. Хотя ее внешность и была привлекательна, он предполагал, что она должна быть заумным академическим сухарем. Вместо этого оказалось, что она любит шутку, с ней легко говорить на всякие отвлеченные темы. Она не боялась критиковать университетские порядки, из-за чего постоянно конфликтовала с деканом факультета, но ей все сходило с рук, так как она была любимицей студентов.
Сейчас он прошел прямо в аудиторию, сел в последнем ряду и стал слушать, как она читает лекцию об обязанностях средств массовой информации перед обществом. Аманда имела степень доктора философии по социологическим вопросам и с интересом следила за новостями в этой области. О ее умении живо и доходчиво объяснять свой предмет красноречиво говорил тот факт, что в начале каждого семестра больше всего студентов записывалось на ее курс. Вулф прежде частенько думал, что Аманда слишком умна, чтобы посвятить свою жизнь преподавательской работе, но когда поприсутствовал на ее семинарах и собственными глазами увидел, как она умеючи пробуждает у студентов интерес к науке, то поневоле изменил свое суждение.
Аманда была женщиной среднего роста, блондинкой. Ее светлые коротко подстриженные волосы едва касались прямых плеч. У нее был большой смеющийся рот, пытливые серые глаза и великолепная фигура, о которой мечтают большинство нью-йоркских женщин. Когда они в первый раз встретились, он решил, что ей только-только исполнилось тридцать, и немало удивился, узнав впоследствии, что она на целый десяток лет старше. Она жила в одном из университетских жилых корпусов в Морнингсайд-Хайтсе, в довольно приличной квартире с высокими потолками, с окнами, выходящими на юг и на запад. Но Вулфу не нравились кварталы, расположенные по соседству с университетским городком. Несмотря на предпринятые в восьмидесятые годы попытки как-то облагородить беспокойных соседей, те продолжали скатываться вниз, создавая криминогенную обстановку.
Семинар кончился, студенты неспешно покидали аудиторию. Задать вопросы Аманде выстроилась целая очередь, но она, заметив вставшего со своего места Вулфа, извинилась перед студентами и пошла прямо к нему по центральному проходу.
Улыбнувшись, она взяла его под руку и, счастливо заглядывая ему в лицо, повела к двери. Он набросил ей на плечи пальто. Небо к этому времени прояснилось, немного потеплело, намечалась хорошая погода, без дождя, что было большой редкостью в феврале.
– Какая приятная неожиданность, – прижалась к нему Аманда и, как только они скрылись с глаз студентов, поцеловала его. – Я почему-то думала, что ты все еще нежишься дома в постели.
– Единственная постель, в которой я хотел бы сейчас понежиться, это твоя, – ответил Вулф.
Она рассмеялась и, когда они поравнялись с кирпичной стеной, увитой плющом, ускорила шаг и сказала:
– Вот туда я тебя и веду.

* * *

– Это, должно быть, самый старый танец в мире, – шепнула Аманда.
Сквозь старинные жалюзи пробивался бледный и густой, как молоко, свет, слабо освещая их обоих. В полумраке белела ее грудь, мягко вздрагивал упругий живот. Вулф целовал тело Аманды в унисон с биением ее сердца. Она стояла на цыпочках, колени ее подгибались, она вся замерла и трепетала – что называется, лед и пламень. Аманда нашептывала Вулфу слова, которые были понятны лишь ему. Бедра ее придвигались к нему все плотнее, она закусила губу, испытывая жгучее желание продолжать этот танец. Потом ей нестерпимо захотелось еще большего, она опустилась на полную ступню и позволила ему войти в себя. Ноги ее буквально подкосились, и она, чтобы удержаться, ухватилась за него. Соски, сделавшись совсем твердыми, приподнялись. Вулф взял поочередно в рот одну грудь, потом другую, и начал нежно посасывать их. Аманда от вожделения страстно задышала.
Он приподнял ее и медленно повернул спиной в себе. Аманда прогнулась, плотно упершись ему ягодицами в пах. Вулф охватил ее одной рукой за талию, а другой обнял тугие груди. Ноги Аманды сами собой раздвинулись, и она обхватила лодыжками его под коленки. Затем, опустившись немного вниз, стала тереться разгоряченной влажной плотью о его член, при этом она руками ласкала его тело до тех пор, пока не почувствовала дрожь и содрогание его крепких мускулов. Тогда Аманда резко изогнулась, приподнялась немного, и горячая мужская плоть вошла в нее. Сладостная волна прокатилась по всему телу огнем.
Она извивалась, постанывая и закрыв глаза; голова ее откинулась назад, на его твердое плечо, а он то приподнимал, то опускал ее, снова и снова с наслаждением входя в нее, что она могла ощущать еще и кончиками своих пальцев.
– О боже!..
Она услышала возглас, непроизвольно вырвавшийся у нее. Это был как бы и не ее голос, а голос, замешенный на боли и восторге.
– Еще, еще, продолжай... о-о-о! – полушепотом произнесла-простонала она...
Тут она почувствовала, как поднимается нечто вроде порыва ветра перед началом бури, мысленно перенесясь в долину Среднего Запада и наблюдая, как с небес низвергается черный смерч, преграждая ей путь. Она почувствовала движение, похожее на движение животного или чего-то живого, таинственную, сверхъестественную силу, исходящую от ее любовника, и сила эта преобразила для нее мир. Как в тумане, виделись ей шторы на окнах, волнующиеся наподобие облаков в ясный летний день, постельное покрывало, колышущееся волнами, как прибой на золотистом песке, приоткрытая дверь в ванную, ее комната, словно бы окутанная мягкими сумерками теплого сентябрьского дня.
Все образы из ее прошлой жизни окрасились сладкой негой возросшего возбуждения, волнами прокатившегося по ее телу так, что все окружающее приобрело новый оттенок, а ее возбуждение еще больше усилилось, пока она наконец не достигла вершины наслаждения и голова не закружилась от бешеного желания почувствовать его всего, слиться с ним воедино. И этот последний всплеск восторга вырвал из ее полуоткрытых губ пронзительный вскрик, а глубокий стон, вырвавшийся из глубины души партнера, вознес ее на самый пик блаженства.
Как и всегда раньше, он еще долго оставался в ней: она любила ощущать его силу, пульсацию его крови в себе. Затем напряжение в нем ослабевало. Он постепенно расслаблялся, а она вновь приходила в себя и обретала способность владеть собой.
Но на этот раз она перевернула его на спину, села на него, обхватив ногами, и начала нежно и ласково, как сестра милосердия, кончиками пальцев поглаживать его лоб. Теплые цвета комнаты стали зримыми, шторы и жалюзи, затемнявшие яркий свет, уже не казались такими темными.
– Панда, – нежно произнес он.
Так когда-то совершенно случайно ее назвала младшая сестра Стиви, не научившаяся еще произносить слог "ам".
– Что случилось? – спросила она, целуя его щеки.
Вулф взглянул на нее светло-коричневыми глазами из-под тяжелых, набрякших век.
– Откуда ты знаешь, что что-то случилось?
Она лишь улыбнулась:
– Хотя бы по той причине, что ты пришел в университет, когда я вела занятия. Такое с тобой впервые со дня нашего знакомства.
– Что ты имеешь в виду? Я зашел тогда к тебе совсем случайно.
– Давай, давай, ври дальше. Не думаешь ли, что у меня нет друзей в канцелярии?
Он искренне удивился:
– Ты хочешь сказать, что все это время знала...
– Что наша первая встреча была подстроена? – Она согласно кивнула головой.
– И ты ни словечка не сказала об этом?
– Мне казалось, так слаще. – Она снова ласково поцеловала его. – И ужасно романтично. Кроме того, мне не хотелось разрушать твоих иллюзий.
– А я-то думал, вот, мол, какой я умник.
В ответ она снова рассмеялась:
– И не надо было показывать полицейский жетон.
Люди склонны долго помнить эту штуку, особенно в университетских городках.
Вулф лишь хмыкнул в ответ, но она отлично поняла, что он учел информацию и отложил ее в своей великолепной памяти. Тогда она снова улыбнулась, но отнюдь не ласково, и сказала:
– Мужчины – они все такие тщеславные. Одни воображают, будто мир вертится вокруг них, а смысл жизни в том, чтобы им управлять.
– Но я-то не хочу этого.
Аманда, положив ладони ему на грудь, наклонилась почти вплотную к его лицу:
– А чем хочешь управлять ты?
– Почему, собственно, я должен хотеть управлять чем-то?
– Потому, дорогой, что для мужчин это самое важное и самое опасное занятие.
– А чего больше всего боятся женщины?
– Ну, это простой вопрос, – заметила Аманда. – Возраста.
– Ты все шутишь.
– Вот насчет этого женщины никогда не шутят.
– А я никогда не считал, что над этим вопросом нужно задумываться.
– Ты и не будешь. Для вас, мужчин, так полегче, не правда ли? Вы растете, стареете, и все, что вам нужно, – это высмотреть и подцепить себе молоденькую бабенку. – Она вскинула голову и спросила: – А что происходит с нами?
Вулф, вспомнив своего отца, потрогал ее упругое тело с гладкой, как сатин, кожей и крепкими, как у двадцатилетней девушки, грудями и ответил:
– Ну что ж, скажу: тебе лично беспокоиться не о чем – ты поистине не стареешь.
– Все мы стареем, – сказала она и, продев свои пальцы между его пальцами, продолжала:
– Я больше не молоденькая. Иногда я смотрю на себя в зеркало и удивляюсь: не знаю, может, я чувствую, как из меня как бы струёй вытекают годы, и, может, я точно хочу перегородить и повернуть вспять их течение.
Она опять слабо улыбнулась, но тут же уткнулась ему под мышку. Вулф погладил ее волосы.
– Этого сделать нельзя, Панда, – сказал он, нежно целуя ее. – Никто этого сделать не может.
– Ну что ты так. Я же знаю. Но все же... хочу... нет, желаю стать моложе.
– Может, тебе нужна любовь молодого парня?
– А она у меня уже есть.
– Но я же на три года старше тебя.
Она провела пальцем по его подбородку.
– Вулф, – хрипло сказала она. – Ты же выглядишь великолепным молодым человеком – тебе же больше тридцати не дашь.
– То-то и смешно. Слушай, Панда, время течет для всех. Радуйся, что живешь в наше время. Триста лет назад ты бы в этом возрасте уже давно умерла.
– Вот уж утешил.
Аманда тяжело вздохнула, прикрыв глаза длинными ресницами. Вулфу даже показалось, что его кожи коснулась бабочка. Затем она продолжила мягким тоном:
– И все же прекрасно помечтать о вечной молодости!
Она соскользнула с него и тесно прижалась к его боку:
– А теперь скажи, зачем ты пришел ко мне, когда, по сути дела, должен еще крепко спать?
– Я не хочу спать.
– Знаю. Ты хочешь поговорить.
Какое-то время он лежал и молчал, глядя в потолок. На нем неясно вырисовывались силуэты белых колонн. Это сквозь жалюзи проникал свет. Окна были закрыты, поэтому уличный шум доносился глухо, как приглушенные звуки домашней ссоры из соседней комнаты.
– Панда, скажи, что я делаю со своей жизнью?
Положа ладонь на его сердце, она спросила:
– Какой ответ тебя устроит: практический или философский?
– Может, ни тот ни другой. Думается, сейчас мне нужен метафизический ответ.
– Гм-м, тогда считай себя на коне. Метафизика больше твоя, чем моя стихия.
Он понял, что она этим хотела сказать. Он немало порассказал ей о своем дедушке, поэтому она знала, что в раннем детстве Вулф получил хорошие уроки своеобразной метафизики, хотя, вне всякого сомнения, заумные профессора в этой области из Колумбийского университета ни в коем случае не признали бы ее за свою науку. Она же в метафизике ничего не смыслила, как, впрочем, и родители Вулфа.
– Есть закономерность, по которой все происходит в мире, – медленно стал объяснять Вулф, будто переводил свои мысли с какого-то иностранного языка на английский. – Закономерность, по которой растет дерево, течет река, опадают зимой листья. Но если, к примеру, ты увидишь, что листок сохнет летом, то ты нутром чуешь, что что-то не так.
Он несколько раз медленно и глубоко вздохнул, и Аманда поняла, как глубоко он затронут своими мыслями.
– Я в этом случае воспринимаю это, – сказала она, – не знаю, как объяснить... но чем-то нарушены рамки времени года.
– А ты знаешь, что это такое?
Почувствовав, что слова застревают у него в горле, она взяла его за руку и сказала:
– Если хочешь знать мое мнение, то это к метафизике не относится. Что-то беспокоило тебя – секс или какая-то другая причина, – и потому ты пришел ко мне.
Она придвинулась к нему поближе:
– Из-за Бризарда?
– Всегда из-за Бризарда, – ответил Вулф. – Но по странному стечению обстоятельств сейчас начинается то, за что он и выступает. Мы с ним члены одного привилегированного клана. Но я никогда не пользовался своим полицейским жетоном ради собственной выгоды. А для таких ребят, как Бризард, собственная выгода – вторая натура. Симптоматично то, что они полагают, будто отличаются от других, стоят особняком, что они, члены элитарной группы, стоят выше закона.
Это же болезнь, Панда. Я видел их в работе. Первый их шаг – и, поверь мне, это лишь самый первый, будут и другие – помахать жетоном, чтобы привлечь к себе внимание. Второй шаг – с помощью жетона перекусить на халяву в забегаловке во время патрулирования, затем бесплатно покормиться в дорогом ресторане за услугу, оказанную однажды владельцу, потом отпустить арестованного преступника, потому что он его осведомитель или просто нужный ему человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88