– А разве не так?
– О нет! Нет же!
И она, видя, как он расстроен, приблизилась к нему и взяла его за руку.
– Сядь сюда, – сказала она, усаживая брата рядом с собой. – Случай с Моравиа был испытанием. Мы все поверили в твое детище, но подобные ошибки доказывают лишь то, что Оракул тоже может ошибаться.
Юджи хмыкнул.
– Ты не должен сдаваться из-за одной неудачи, – продолжала Хана. – Оракул необходим. Понимаешь, я верю, что во Вселенной еще много такого, о чем мы и не подозреваем. Иногда мое тело кажется мне клеткой, в которой я вынуждена пребывать, как зверь в зоопарке. Как будто плоть и кровь, из которых оно состоит, делают меня низшим существом.
Хана замолчала, но в этой тишине движение ее мысли не прекратилось. Юджи умел различать признаки этого, как тень, движущуюся по стене. Какие метаморфозы происходили в ней? Его мучили вопросы: кто она? какие превращения претерпевает? как влияет на Оракул ее психическое присутствие?
Он хотел было спросить. Для этого ему надо было преодолеть и свое смущение, поскольку он обвинял себя, что лезет ей в душу, и свой страх – в равной мере перед ее ответом и ее молчанием. Но тут она совершенно изменившимся тоном произнесла одно слово: "Смерть".
Это слово отдалось во всех закоулках его души, и он содрогнулся. Он знал, что она воспринимает "волны". Она не желала называть их видениями, ибо, по ее словам, они были вовсе не зрительные, а, скорее, возникали в ней самой, в ее организме.
Они, казалось, исходили не из какого-то внешнего источника, а откуда-то из глубин ее существа, из некоего пространства, образованного или, по крайней мере, затронутого воспалением. Когда-то давным-давно она сказала ему: "Внутри меня есть бесконечный провал. Из него и появляются образы. Это не видения, нет! Я ничего не вижу. Но я знаю, что они есть, и мне понятен их смысл, как если бы я во сне обучилась какому-то древнему языку".
– Хана! О чем ты говоришь? – спросил он. – Какая смерть?
Ее обычно ясные глаза в этот момент были тусклыми, как пыль, и он понял, что она его не видит.
– Ты и Наохару Нишицу схватились в смертельной схватке, а над вашими головами нависла огромная черная птица, – ответила она.
– Смерть, какая? Которая пишется с большой буквы? – переспросил он, пробуя рассмеяться, но чувствуя, что смех застревает у него в горле. – Что-то вроде сцены из фильма Ингмара Бергмана?
– Нет-нет! Ты не понял. Не так...
Хана неожиданно схватила его еще крепче. Ее глаза вновь прояснились и теперь смотрели на него, а губы дрожали.
– Там кто-то еще. Кто-то неизвестный. Тот, кто убьет вас обоих.

* * *

Сидя в тиши квартиры Лоуренса Моравиа, Вулф размышлял о потайной комнате за гардеробом и ее странном интерьере. После стычки со Сквэйром в "Ла Ментире" наигранное веселье, царившее на презентации, уже не привлекало его. Он разыскал Аманду и, извинившись, сообщил, что хочет уйти. Стиви предложила отвезти Аманду домой на своей машине, и та, заметив выражение лица Вулфа, не стала возражать, а лишь крепко поцеловала его в губы, прежде чем сестра увлекла ее за собой.
Вулф, сидя на полукруглой кушетке Моравиа, припомнил слова Маун: "У Лэрри есть что скрывать. И достаточно иного, я не шучу". Вспомнил он и об "Империи страсти", и о встрече Чики с Моравиа неделю назад, и о ее контакте с Сумой прошлой осенью, и о том, что Моравиа был убит вчера. Он вспомнил обо всем, во что посвятил его Шипли, а также о том, что он все еще не может пробиться сквозь ауру Сумы, как и через ауру Чики, о том, что все еще не вышел на убийцу. Возникали вопросы. Является ли Чика членом общества Черного клинка? Или более конкретно: является ли она наемным убийцей "Тошин Куро Косай"?
В нем крепла уверенность, что, куда ни кинь, все сходится на ней. Вопреки воле, он опять ощутил томление в паху. Перед его глазами вспыхнул ее образ, дергающийся в экстазе. Он вспомнил исходящий от нее запах. И тут его вдруг осенило – именно этот запах он учуял в потайном помещении в квартире Моравиа. Ясно: Чика там бывала. Даже в маленьких комнатках без окон запахи так долго не держатся, а это говорит о том, что Чика была в этой квартире за несколько часов до его прихода. Зачем? И еще, что не менее важно, как она сумела туда проникнуть? Его группа по расследованию убийств опечатала квартиру сразу же после того, как на место преступления вызвали полицию.
К трем часам ночи снегопад сменился холодным и частым дождем со снегом, отчего тротуары и канализационные решетки, над которыми клубился пар, покрылись предательски скользкой пленкой. У Вулфа работы накопилось по горло. Ему захотелось опять увидеть лицо Аманды, ощутить ее тело и согреть об него свою плоть. За эти полтора дня он так застыл, что, казалось, уже никогда не отогреется.
Покинув квартиру Моравиа, Вулф на полицейской машине без опознавательных знаков отправился к Аманде. Ее жилище располагалось в Морнингсайд-Хайтс. В этом районе проживали в основном выходцы с Карибских островов и из Африки. В местном парке они понастроили себе лачуг, дорожки поизгадили кровавыми отбросами, остававшимися после их примитивных магических обрядов. Аманда вынуждена была мириться с этим опасным соседством по общей для всех ньюйоркцев причине – нехватке средств. Она просто не могла снимать жилье в более приличных кварталах города. Кроме того, ей нравилась эта просторная квартира с двумя спальнями и полная безопасность благодаря установленному Вулфом полицейскому суперзапору на входной двери и стальным решеткам с висячими замками на окнах. Слушая ее, Вулф каждый раз удивлялся, как она умеет использовать свой педагогический талант и находить объяснение буквально всему.
Мокрый снег, подсвеченный неоновыми огнями ночного Манхэттена, лупил по стеклу машины, как вырвавшийся на свободу маньяк. От стеклоочистителей толку было мало. Вулф набрал телефонный номер Аманды, гадая, вернулась она с презентации или еще нет. У нее в этот день занятий не предвиделось, поэтому вряд ли она отдыхает.
– Это я, – сказал он, услышав ее голос. – Еду к тебе.
– В квартире беспорядок, – ответила Аманда. – Давай куда-нибудь в другое место.
– Может быть, ко мне?
– Куда угодно, только не ко мне.
Через пятнадцать минут Вулф подкатил к ее дому, немного задержавшись из-за усилившегося снегопада. Он заприметил три или четыре фигуры, которые устроились под прогнувшимся навесом, прикрывшись от холода и сырости обрывками картона. Все они, насколько он мог разглядеть, спали. Мокрый снег барабанил по машине, дробью отдаваясь в ушах.
Вскоре он заметил быстро идущую через вестибюль фигуру. Аманда, закутанная в длинный плащ, выпорхнула наружу, перешагивая через бродяг. Она сделала небольшой прыжок, чтобы не попасть в водяной поток, несущийся к сточной канаве.
В этот момент в мозгу у Вулфа как бы прозвенел звонок – сигнал, что что-то не так. От нехорошего предчувствия шевельнулись волосы на голове. Похожа ли эта походка на походку Аманды? Она действительно показалась Вулфу знакомой, но чьей именно? Он вгляделся в лицо женщины, однако резкие тени, образующиеся при освещении лампами дневного света, делали ее черты плохо различимыми.
Вулф протер глаза. "Совсем заработался, – подумал он, – вот и мерещится". Он потянулся к дверце, чтобы открыть ее для Аманды. И вдруг прямо перед собой неожиданно увидел лицо прекрасной японки, художницы Чики.
С презрительным взглядом и как-то лениво Чика подняла правую руку. В ней он увидел тот самый вороненый пистолет, которым она на глазах Вулфа отпугнула двух подонков. Ее красные губы, при искусственном освещении казавшиеся черными, раскрылись, и она что-то сказала, но из-за закрытого окна и шума снегопада он не расслышал, что именно. Затем из дула пистолета вырвалась вспышка, и шум выстрела прозвучал в машине, как удар грома.
– Нет! – воскликнул Вулф в момент, когда осколки стекла разлетелись внутри машины. Он почувствовал удар, впечатавший его в дверцу машины. Во рту появился привкус железа и крови. А затем настал черед боли...
Пробуждение было резким. Вулф рывком сел и огляделся кругом, в первый момент ничего не соображая. Он находился в своей спальне. Сердце бешено колотилось в груди, и он все еще чувствовал боль – приснившуюся боль – там, где пуля вошла в тело. Глупо, но он все же потер это место, чтобы убедиться, что цел и невредим.
Вулф включил верхний свет и, отодвинув штору, уставился на дождь, тарабанящий по стеклу. Дождь казался застывшим во времени, и Вулф ощутил какое-то родство с ним, сам находясь где-то между своими отцом и дедом. А рядом, как связующее звено, постоянно присутствовала мать.
Он мог вызывать в памяти лицо матери так же четко, как если бы она находилась рядом с ним: ее выразительные черные глаза, прикрытые характерными плотными складками верхних век; ее выступающие скулы; крупные, почти дикарские, красиво очерченные нос и челюсть; широкий рот; густые, темные, с проседью, достающие до талии волосы, которые она украшала изготовленными для нее Белым Луком крошечными бисеринками из бирюзы и ляпис-лазури. Каждая черта ее лица, которую он вспоминал, усиливала ощущение ее присутствия.
Мать была своего рода предсказательницей, известной в племени как собирательница сновидений, и многие из тех, кто испытывал печаль, страх или психическое расстройство, приходили к ней за помощью и советом.
И все же ее сила заключалась, как считал Вулф, в пассивности, поскольку она никоим образом не вмешивалась в отношения между близкими родственниками, оставляя все на волю судьбы.
Он опять прилег и закрыл глаза. Снова начал сниться сон. В этом сне он проснулся, встал и прошел через комнату к просторному гардеробу. Отодвинув висевшую там одежду, за которой хранился лук, он взял его. Лук был изготовлен из рогов карибу и ранее принадлежал его деду.
Этот лук дед сделал еще тогда, когда был совсем молодым, не старше четырнадцати или пятнадцати лет. Сделал он его с трудом. Большинство луков индейцев изготавливались из крепких пород дерева, из сухожилий животных и клеящего вещества, которое индейцы называли асфальтом. Такие деревянные луки были сравнительно просты в изготовлении и надежны. Однако настоящая сила заключалась лишь в луках, сделанных из рогов карибу, и поэтому индейцы ценили их больше всего.
Сжимая во сне такой лук, глядя, как хорошо он гнется, ощущая его прочность и чистую упругую силу, Вулф слышал, как песня его жизни с дедом стремится к нему, подобно нарастающему пению хора...
Он открыл глаза и взглянул на часы. Стрелка только что перевалила за полночь. Дождь сменился мокрым снегом, бешено стучащим по старым стеклянным рамам потолка. Тусклый голубоватый свет просачивался сквозь них, словно губительная радиация из какого-то отработавшего уже свое закрытого предприятия.
Он взялся руками за голову. Пульс все еще не вошел в норму. "Боже мой", – простонал он. Вслед за этим нахлынули мысли об Аманде, возникло беспокойство, все ли с ней в порядке. "А почему бы и нет", – успокаивал он себя. И все же безотчетный страх усиливался, подогретый, вероятно, первым сном.
Он наскоро оделся и поспешно вышел. Лишь за рулем машины, уже по дороге к Аманде, ему вдруг пришло в голову, что следовало бы позвонить ей из дому. Его мысли путались, словно он все еще не проснулся.
Потоки воды стремительно разбегались по стеклу. Казалось, все светофоры сговорились против него, и тогда он решил не обращать на них внимания. Ему пришлось съехать с Амстердам-авеню, поскольку с 73-й по 79-ю улицу вся она представляла собой одну зияющую яму. Здесь на прошлой неделе провалились в туннель метро дорожное покрытие, ржавые трубы водоснабжения и канализации и огромные кабели электропроводов. Это, по утверждению городской коммунальной службы, произошло из-за постоянной вибрации от движения транспорта, интенсивности которого отцы города семьдесят лет назад не могли предвидеть. По краю ограждения разрушенной зоны кто-то вывел краской из баллончика слова: "Смерть богатым сволочам!".
На Бродвее под навесами темных магазинов суетились кучки бодрствующих сенегальцев, у которых ни отвратительная погода, ни позднее время еще не отбили желания продать торопливым пешеходам, сгорбившимся от холода и мокрого снега, хоть что-то из своих дешевых поделок.
Вулф набрал номер Аманды.
– Это я, – сказал он, когда она ответила. – У тебя все в порядке?
– Конечно, – откликнулась она. – А в чем дело?
Из-за помех на линии невозможно было понять, разбудил ли он ее и в каком она настроении.
– Я еду к тебе.
– Господи! Я только что вернулась домой, и у меня полный беспорядок. Может быть, поедем в другое место?
У Вулфа пересохло во рту. В горле встал комок. Его сон, похоже, повторялся.
– Как... – начал он было говорить и остановился, услышав какие-то посторонние звуки.
Вслед за этим связь прервалась, и в трубке раздался треск.
– Что ты сказала? – крикнул он. – Аманда!
Он сжимал трубку так сильно, что свело пальцы. Один раз ему почудился чей-то смех на другом конце.
– Аманда!
В ответ ни звука. Вулф нажал рычаг, а вслед за ним кнопку повторного набора номера. Телефон Аманды оказался занят. Боже, что же это он услышал перед тем, как связь нарушилась? Сон, увиденный вскоре после общения с Шипли, довел его до болезненной подозрительности. Вулф никак не мог сообразить, слышал он голос Аманды или же голос кого-то другого. Из-за помех твердой уверенности не было. Он вспомнил предостережение Шипли: "Подумай как следует. Еще один твой шаг в этом расследовании, и они уже не позволят тебе выйти из игры. Они поступят с тобой так же, как с Моравиа". Господи!
Вулф дал полный газ, и машина рванулась. Он крепко держал руль, лавируя между другими машинами. Мокрый снег летел навстречу с какой-то, казалось, целенаправленной злобной яростью. Поставив "дворники" на максимальный режим работы, он вывел машину, слегка пригнувшись и вглядываясь вперед сквозь запотевшее стекло.
Взвизгнув тормозами, он резко остановил машину перед домом Аманды и быстро выскочил из нее. Угодив ногами в водосток, он оказался по щиколотку в ледяной воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88