Обращался в Wodolei.ru
Вакарэ ходил в этот "акачочин" – ночной бар – уже много лет. Домик совсем врос в землю среди "шитамачи" – старых домов Токио, которые, не будь они столь многочисленны, в других местах назвали бы нижней, или деловой, частью города. Здесь же это название означало совсем другое: дно города.
Определенного названия бар не имел. Не менее тысячи из десятка тысяч подобных баров, разбросанных по всей столице, занимались полулегальной торговлей женским телом.
По японским традициям, мужчина нуждается в том, чтобы освободиться от "животного" стресса, являющегося результатом предписаний, обычаев, чести и долга. В таких ночных увеселительных заведениях можно получить разрядку: напиться допьяна, порыдать навзрыд, посмеяться во все горло, позаниматься сексом в любой форме и проделывать все это, ничуть не опасаясь потерять свое лицо или подмочить репутацию, а поутру опять появиться в обществе во всеоружии, быть сдержанным и благовоспитанным, готовым выполнять свои обязанности.
Молодая японка, которую звали Мита (это имя ей дали, когда она стала гейшей), ласково обнимала Вакарэ. Она нежно и умело поглаживала его лоб. Если нежность девушки и была искусным притворством – этот вопрос все еще серьезно и глубоко обсуждается в среде наиболее заумных ученых, – то все равно ее невозможно отличить от настоящей. Мита обладала способностью, известной среди японцев под названием "ямашиса", то есть умение проявлять материнскую ласку, в которой нуждаются большинство мужчин. Это женское качество ценится в Японии особенно высоко.
Разумеется, между Вакарэ и Митой вспыхнула любовь. Однако они не были любовниками в обычном понимании этого слова. В конце концов, он мог бы пойти и в любое другое заведение и побыть там с женщиной. Но Мита гораздо лучше, чем другие, могла утешить его и отвлечь от размышлений.
Вакарэ только вздыхал, расслабляясь в ее объятиях. Он уже выпил шесть графинов сакэ – даже по его меркам это чудовищная доза, – но ему все еще было мало, чтобы освободиться от давления окружающего мира.
– Почему так получается, – в раздумье произнес он, – что в мире нет правды? Я хочу знать, не сошли ли мы все с ума. Если все это так, то, может, я и впрямь пойму, почему Мишима совершил харакири. Он видел приближение этого дня и не хотел столкнуться с позором.
– Мишима не мог позволить вернуться прошлым дням, – заметила Мита, разглаживая его брови медленными ритмическими движениями.
Она обычно прибегала к подобным философским перепевам.
– Ты ошибаешься, – не согласился Вакарэ. – Мишима хорошо понимал, что прошлые дни ушли безвозвратно. Но он не мог смириться с тем, что возрождение, которого он так добивался, оказалось не чем иным, как пустым призрачным видением.
– Вы имеете в виду, что это неверный поступок? – спросила она.
– Нет, нет, ни в коем случае, – запротестовал Вакарэ, облизывая губы, как бы желая выпить еще шесть графинов сакэ. – Я говорю об этом не в личном плане. Мне предложили предать друга – моего настоящего друга. И я обязан сделать это из чувства долга. Я обязан выполнить свой долг перед человеком, который попросил меня оказать ему эту услугу.
– Жизнь кажется не имеющей смысла лишь тогда, когда она становится невыносимо трудной, – заметила Мита.
Вакарэ бросил на нее быстрый взгляд.
– Интересно, а искренне ли ты веришь в это.
– Да, это же моя жизнь. Я должна верить в это или же у меня не будет никакой веры.
Вакарэ проворчал что-что и перевернулся на спину в ее объятиях. Она опять принялась поглаживать его, и глаза у него прикрылись.
– Если бы я только мог работать вместе с братом моего друга, а не с ним самим, – размышлял он вслух, – тогда бы никаких проблем не было. Хирото – он же настоящий ублюдок, жадный, продажный, завистливый. Особенно он завидует успехам Юджи. – Он тяжело вздохнул. – Но с другой стороны, у Хирото нет чувства чести, поэтому подкупить его ничего не стоит.
– Скажите мне, честно ли будет предать вашего друга Юджи? – спросила Мита.
Вакарэ ничего не ответил, но для Миты, прекрасно знающей его, не осталась незамеченной легкая усмешка, промелькнувшая на его лице. Позже, когда он истощил все свои силы, а Мита заботливо вымыла его и он, спотыкаясь и замирая от блаженства и алкоголя, отправился домой, она вернулась в свою комнату.
– Слышали ли вы или видели что-нибудь нужное вам? – участливо спросила она ожидавшую там японку. Та была удивительно красива и такая молоденькая, что Мита, которая, несомненно, была гораздо моложе ее, казалось, годилась ей в матери.
– Много чего слышала, – ответила Ивэн и передала ей конверт, набитый иенами. – Но мне кажется, что наиболее красноречиво говорила улыбка на лице твоего клиента.
* * *
Хэм сидел в ресторане на улице Коламбиа-роуд в районе Адаме Морган. Он тоскливо смотрел на столики, стоящие по сторонам бокового прохода. Летом туда доходила тень и можно было спрятаться от лучей палящего солнца под ярко раскрашенными зонтами, создающими атмосферу неопределенности и беспечности, похожую на атмосферу знаменитых парижских уличных кафе.
Хэм не спеша пил кофе. Время приближалось к ленчу, и помещение мало-помалу стало заполняться модно одетыми женщинами, ищущими отдохновения от утомительных прочесывании магазинов.
Он следил глазами за Марион Старр Сент-Джеймс. На ней была узкая мини-юбка насыщенного золотистого цвета с широким черным поясом и желтая шелковая блузка. Обута она была в черные туфли на высоких каблуках. Марион шла по ресторану, небрежно перекинув пальто через плечо, а все оборачивались и глазели на нее – мужчины оценивающим взглядом, женщины – завистливым. Хэм почувствовал прилив дикого тщеславия, оттого что она пришла на встречу с ним.
Не успела Марион сесть, как он заметил женщину, ищущую свободное место в другом конце кафе. Это была симпатичная блондинка, стройная и со вкусом одетая. Она напряженно, будто мангуста за движениями кобры, следила за тем, как Марион усаживается в кресло напротив Хэма. "Кто она такая, черт бы ее побрал?" – подумал он.
Но тут он почувствовал запах духов Марион, увидел ее улыбку, и она полностью завладела его вниманием.
– Ты пришла вовремя, – заметил он. – Мне нравится твоя пунктуальность.
Она недовольно скривила рот.
– Ты ушел от меня слишком рано. Я просто рвала и метала.
– В самом деле?
– В самом деле. Мне нравится, как вы, американцы, произносите эти слова, – сказала она, посмотрев на него своим особенным нежным взглядом. – Ты ушел, а я крепко обняла твою подушку и воображала, что это ты.
Когда она вела себя подобным образом, у него, что называется, слюнки текли.
– а о чем ты думала в тот момент?
Марион взглянула на официанта и заказала себе вино. Потом опять обратила свой взор на Хэма.
– Я вспоминала о том, как ты проделываешь со мной все эти свои штучки, о которых, кстати, у меня не хватило духу попросить тебя минувшей ночью.
Он рассмеялся и сказал:
– Ты мне совсем не кажешься женщиной, у которой не хватает духу попросить о чем-нибудь.
– Это все наносное, – призналась она. – Все мы, женщины, надеваем на себя маску, потому что так нам, как и актерам под пристальным взглядом зрителей, легче передвигаться по сцене жизни. Кстати, окружающие далеко не всегда могут разобрать, кто мы такие и что представляем собой на самом деле.
– Звучит как-то призрачно, неопределенно, – заметил Хэм, – будто говорит сама Мата Хари.
– Все мы по-своему шпионы, не так ли, Хэм? Ничто так не нравится нам, как прятаться под маской, отыскивая друг у друга слабости и пытаясь найти путь к другим маскам. Нет, нет, не отрицай этого! – Она приложила палец к его губам. – Ты ведь не такой человек, который привык говорить только правду, не так ли? – Она улыбнулась. – Интересно, а каким был маленький Хэмптон Конрад? Может, мне поинтересоваться у твоих родителей?
– Ты что, собираешься писать на меня некролог? Мать у меня умерла, а отец, поверь мне, – из него слова не вытянуть.
Официант принес вермут "Кампари" и бутылочку содовой, Марион отпила глоток искрящегося красного вина.
– Боже, что это с тобой? – промолвила она, отодвинув стакан с вином. – Может, нам перенести этот ленч на другой день, когда у тебя будет настроение получше?
Хэм вложил стакан обратно ей в руку.
– Никуда не уходи. Порой моя работа приносит мне немалую головную боль.
– Хочешь сказать, что ты такой же, как и все?
Хэм заметил, как каменеет ее лицо, когда она сердится. Он почти ощущал, как ее пробирает дрожь.
– Я не посвящал тебя в свои служебные дела.
– Да, – подтвердила Марион. – Никогда и ни во что. И не посвящай впредь.
– О'кей, ты права. По характеру я очень скрытный и не терплю, когда кто-то начинает совать свой нос куда не надо.
– Хэм, я только хотела... – Она опустила глаза, а когда опять взглянула на него, то увидела, что выражение его лица смягчилось. – Признаюсь, когда я осталась одна, я так испугалась.
– Чего испугалась?
– Что ты разглядишь меня под маской и тебе не понравятся моя истинная натура.
– Не будь дурой. Мне очень понравилось все, что я увидел минувшей ночью и прочувствовал.
– Ну что же, что было, то прошло, – примирительно сказала Марион. – Я хочу сказать, что мой отец во многом был необычным человеком, настоящим патриотом, в самом деле настоящим, и, позволь мне прямо сказать, таких, как он, теперь осталось немного. Но, по правде говоря, для меня он был куском дерьма. И не только для меня, но и для моей матери. Он приползал домой, когда не был в бегах, надравшись, как скотина. Надирался он этим ирландским виски так, что от него несло перегаром за целую милю. Каждый раз он пытался улечься рядом с матерью, но, конечно же, впустую. Он бил ее нещадно, потому что, как я догадываюсь, хотел этим доказать ей, что он настоящий мужчина. И еще его просто распирало от злости. Он ненавидел всех – богатых, протестантов и, само собой разумеется, англичан. – Тут она взглянула на свои руки, покоящиеся на крышке стола, а затем продолжала: – Немало воды утекло, прежде чем я, научилась гордо держать голову перед мужчинами. Многих я отпугнула своими крутыми манерами и твердыми убеждениями. – Она пожала плечами. – Но все же порой мне кажется, что мне надо научиться как-то приспосабливаться.
– Ничего тебе не надо, – запротестовал Хэм. – Все, что надо, бери от меня.
Марион лишь улыбнулась и отпила еще глоток вермута с содовой. Молчание затянулось. Наконец Хэм сказал:
– Мои предки тоже никогда подолгу не жили вместе. Отец смотрел на мать как на вещь, как, скажем, на какую-нибудь вазу в доме. Я долго не мог понять, в чем тут дело. Они существовали каждый сам по себе. А ребенку, как известно, трудно расти, когда он чувствует, что его родители не переваривают друг друга.
– И ты был на чьей-то стороне?
– Разумеется, – ответил Хэм. – Мать мне всегда казалась обиженной, поэтому, естественно, я старался защитить ее. А потом обиженным оказался отец. В ту пору он стал похож – как бы это лучше сказать? – на... на пророка Моисея, сходящего с гор. На его стороне был закон, а против закона не попрешь. – Хэм посмотрел куда-то вдаль. – По правде говоря, в ту пору мне хотелось, чтобы он помирился с матерью. В известном смысле я, как и отец, предал ее. И с тех пор предательство уравняло меня с ним. Я мог лишь сожалеть об этом, но поделать с этим ничего не мог.
Марион безотчетно прильнула к нему и крепко-крепко поцеловала в губы. Теперь отчужденность совсем исчезла с ее лица.
– Дорогой мой Хэм, – сказала она. – Ты так не похож на других мужчин из моей жизни. – Она дотронулась до него. – Когда ты целуешь меня, мне так сладко от этого.
Хэм испугался, что открыл сокровенное, – то, что таил в себе долгие годы. И все же ему от этого стало легче. Он посмотрел ей пристально в глаза и проникся их теплом и бездонностью. Марион опять отодвинула стакан с вином.
– Ты что, настроился рассказывать мне всякие истории о грехопадении?
– А это зависит от того, что считать грехопадением.
– Ну вот, например, то, как я сегодня утром, обнимая подушку, воображала, что обнимаю тебя, не просто обнимаю, а... – Она прервалась на минуту, пока официант не положил на столик меню, а затем отодвинула меню и сказала:
– Я есть не хочу.
– Ну съешь хотя бы салат, – попросил Хэм, а когда она отрицательно покачала головой, заказал два поджаренных чизбургера с ветчиной и луком и шесть стаканчиков кока-колы.
– И еще принесите охлажденного вина для кока-колы, – заказал он официанту.
– Надеюсь, ты не ждешь, что я начну поглощать все это? – спросила Марион.
– Если бы ждал, то заказал бы побольше.
Они болтали о всяких пустяках, пока не принесли еду. Увидев, что Хэм уселся поудобнее в предвкушении трапезы, она продолжила прерванный разговор:
– Я вот о чем думаю. Это касается компании "Экстент экспортс", где я работаю. Владельцы ее – пара кусков дерьма, двое толстопузых жадных братцев, готовых перегрызть глотки друг другу. Платят они мне чисто символически, а прикидываются, будто от моего жалованья зависит все их состояние. Им, черт бы их побрал, ничего не стоит прибавить мне зарплату. Но вот сегодня утром я как раз и думала, чтобы такое сотворить. Хочется сделать что-то такое стоящее.
– Не верится, что боссы клюнут на твою приманку, – заметил Хэм, жуя чизбургер с ветчиной.
– Ну еще бы, этого им только не хватало, – согласилась Марион. – А поэтому я им ничего и не открою.
– Чего не откроешь?
– А то, что мы собираемся перехватить у них партию грузов.
При этих словах Хэм чуть было не подавился куском ветчины.
– А кто это "мы"?
– Ну то есть ты и я, – пояснила Марион. – Я все продумала: мне нужен сообщник в этом деле, а с твоими связями в военном ведомстве, я уверена, мы смогли бы...
– Забудь об этом и не думай.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что сказал. Ты намерена спереть товары у своей компании да еще хочешь втянуть в это дело и меня. Ты что, чокнулась?
– Ладно, прощаю тебе эти слова. – Она минуту-другую смотрела ему в глаза. – Знаешь ли, когда ты ешь, то похож на малого ребенка. Глядя на тебя, мне тоже есть захотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Определенного названия бар не имел. Не менее тысячи из десятка тысяч подобных баров, разбросанных по всей столице, занимались полулегальной торговлей женским телом.
По японским традициям, мужчина нуждается в том, чтобы освободиться от "животного" стресса, являющегося результатом предписаний, обычаев, чести и долга. В таких ночных увеселительных заведениях можно получить разрядку: напиться допьяна, порыдать навзрыд, посмеяться во все горло, позаниматься сексом в любой форме и проделывать все это, ничуть не опасаясь потерять свое лицо или подмочить репутацию, а поутру опять появиться в обществе во всеоружии, быть сдержанным и благовоспитанным, готовым выполнять свои обязанности.
Молодая японка, которую звали Мита (это имя ей дали, когда она стала гейшей), ласково обнимала Вакарэ. Она нежно и умело поглаживала его лоб. Если нежность девушки и была искусным притворством – этот вопрос все еще серьезно и глубоко обсуждается в среде наиболее заумных ученых, – то все равно ее невозможно отличить от настоящей. Мита обладала способностью, известной среди японцев под названием "ямашиса", то есть умение проявлять материнскую ласку, в которой нуждаются большинство мужчин. Это женское качество ценится в Японии особенно высоко.
Разумеется, между Вакарэ и Митой вспыхнула любовь. Однако они не были любовниками в обычном понимании этого слова. В конце концов, он мог бы пойти и в любое другое заведение и побыть там с женщиной. Но Мита гораздо лучше, чем другие, могла утешить его и отвлечь от размышлений.
Вакарэ только вздыхал, расслабляясь в ее объятиях. Он уже выпил шесть графинов сакэ – даже по его меркам это чудовищная доза, – но ему все еще было мало, чтобы освободиться от давления окружающего мира.
– Почему так получается, – в раздумье произнес он, – что в мире нет правды? Я хочу знать, не сошли ли мы все с ума. Если все это так, то, может, я и впрямь пойму, почему Мишима совершил харакири. Он видел приближение этого дня и не хотел столкнуться с позором.
– Мишима не мог позволить вернуться прошлым дням, – заметила Мита, разглаживая его брови медленными ритмическими движениями.
Она обычно прибегала к подобным философским перепевам.
– Ты ошибаешься, – не согласился Вакарэ. – Мишима хорошо понимал, что прошлые дни ушли безвозвратно. Но он не мог смириться с тем, что возрождение, которого он так добивался, оказалось не чем иным, как пустым призрачным видением.
– Вы имеете в виду, что это неверный поступок? – спросила она.
– Нет, нет, ни в коем случае, – запротестовал Вакарэ, облизывая губы, как бы желая выпить еще шесть графинов сакэ. – Я говорю об этом не в личном плане. Мне предложили предать друга – моего настоящего друга. И я обязан сделать это из чувства долга. Я обязан выполнить свой долг перед человеком, который попросил меня оказать ему эту услугу.
– Жизнь кажется не имеющей смысла лишь тогда, когда она становится невыносимо трудной, – заметила Мита.
Вакарэ бросил на нее быстрый взгляд.
– Интересно, а искренне ли ты веришь в это.
– Да, это же моя жизнь. Я должна верить в это или же у меня не будет никакой веры.
Вакарэ проворчал что-что и перевернулся на спину в ее объятиях. Она опять принялась поглаживать его, и глаза у него прикрылись.
– Если бы я только мог работать вместе с братом моего друга, а не с ним самим, – размышлял он вслух, – тогда бы никаких проблем не было. Хирото – он же настоящий ублюдок, жадный, продажный, завистливый. Особенно он завидует успехам Юджи. – Он тяжело вздохнул. – Но с другой стороны, у Хирото нет чувства чести, поэтому подкупить его ничего не стоит.
– Скажите мне, честно ли будет предать вашего друга Юджи? – спросила Мита.
Вакарэ ничего не ответил, но для Миты, прекрасно знающей его, не осталась незамеченной легкая усмешка, промелькнувшая на его лице. Позже, когда он истощил все свои силы, а Мита заботливо вымыла его и он, спотыкаясь и замирая от блаженства и алкоголя, отправился домой, она вернулась в свою комнату.
– Слышали ли вы или видели что-нибудь нужное вам? – участливо спросила она ожидавшую там японку. Та была удивительно красива и такая молоденькая, что Мита, которая, несомненно, была гораздо моложе ее, казалось, годилась ей в матери.
– Много чего слышала, – ответила Ивэн и передала ей конверт, набитый иенами. – Но мне кажется, что наиболее красноречиво говорила улыбка на лице твоего клиента.
* * *
Хэм сидел в ресторане на улице Коламбиа-роуд в районе Адаме Морган. Он тоскливо смотрел на столики, стоящие по сторонам бокового прохода. Летом туда доходила тень и можно было спрятаться от лучей палящего солнца под ярко раскрашенными зонтами, создающими атмосферу неопределенности и беспечности, похожую на атмосферу знаменитых парижских уличных кафе.
Хэм не спеша пил кофе. Время приближалось к ленчу, и помещение мало-помалу стало заполняться модно одетыми женщинами, ищущими отдохновения от утомительных прочесывании магазинов.
Он следил глазами за Марион Старр Сент-Джеймс. На ней была узкая мини-юбка насыщенного золотистого цвета с широким черным поясом и желтая шелковая блузка. Обута она была в черные туфли на высоких каблуках. Марион шла по ресторану, небрежно перекинув пальто через плечо, а все оборачивались и глазели на нее – мужчины оценивающим взглядом, женщины – завистливым. Хэм почувствовал прилив дикого тщеславия, оттого что она пришла на встречу с ним.
Не успела Марион сесть, как он заметил женщину, ищущую свободное место в другом конце кафе. Это была симпатичная блондинка, стройная и со вкусом одетая. Она напряженно, будто мангуста за движениями кобры, следила за тем, как Марион усаживается в кресло напротив Хэма. "Кто она такая, черт бы ее побрал?" – подумал он.
Но тут он почувствовал запах духов Марион, увидел ее улыбку, и она полностью завладела его вниманием.
– Ты пришла вовремя, – заметил он. – Мне нравится твоя пунктуальность.
Она недовольно скривила рот.
– Ты ушел от меня слишком рано. Я просто рвала и метала.
– В самом деле?
– В самом деле. Мне нравится, как вы, американцы, произносите эти слова, – сказала она, посмотрев на него своим особенным нежным взглядом. – Ты ушел, а я крепко обняла твою подушку и воображала, что это ты.
Когда она вела себя подобным образом, у него, что называется, слюнки текли.
– а о чем ты думала в тот момент?
Марион взглянула на официанта и заказала себе вино. Потом опять обратила свой взор на Хэма.
– Я вспоминала о том, как ты проделываешь со мной все эти свои штучки, о которых, кстати, у меня не хватило духу попросить тебя минувшей ночью.
Он рассмеялся и сказал:
– Ты мне совсем не кажешься женщиной, у которой не хватает духу попросить о чем-нибудь.
– Это все наносное, – призналась она. – Все мы, женщины, надеваем на себя маску, потому что так нам, как и актерам под пристальным взглядом зрителей, легче передвигаться по сцене жизни. Кстати, окружающие далеко не всегда могут разобрать, кто мы такие и что представляем собой на самом деле.
– Звучит как-то призрачно, неопределенно, – заметил Хэм, – будто говорит сама Мата Хари.
– Все мы по-своему шпионы, не так ли, Хэм? Ничто так не нравится нам, как прятаться под маской, отыскивая друг у друга слабости и пытаясь найти путь к другим маскам. Нет, нет, не отрицай этого! – Она приложила палец к его губам. – Ты ведь не такой человек, который привык говорить только правду, не так ли? – Она улыбнулась. – Интересно, а каким был маленький Хэмптон Конрад? Может, мне поинтересоваться у твоих родителей?
– Ты что, собираешься писать на меня некролог? Мать у меня умерла, а отец, поверь мне, – из него слова не вытянуть.
Официант принес вермут "Кампари" и бутылочку содовой, Марион отпила глоток искрящегося красного вина.
– Боже, что это с тобой? – промолвила она, отодвинув стакан с вином. – Может, нам перенести этот ленч на другой день, когда у тебя будет настроение получше?
Хэм вложил стакан обратно ей в руку.
– Никуда не уходи. Порой моя работа приносит мне немалую головную боль.
– Хочешь сказать, что ты такой же, как и все?
Хэм заметил, как каменеет ее лицо, когда она сердится. Он почти ощущал, как ее пробирает дрожь.
– Я не посвящал тебя в свои служебные дела.
– Да, – подтвердила Марион. – Никогда и ни во что. И не посвящай впредь.
– О'кей, ты права. По характеру я очень скрытный и не терплю, когда кто-то начинает совать свой нос куда не надо.
– Хэм, я только хотела... – Она опустила глаза, а когда опять взглянула на него, то увидела, что выражение его лица смягчилось. – Признаюсь, когда я осталась одна, я так испугалась.
– Чего испугалась?
– Что ты разглядишь меня под маской и тебе не понравятся моя истинная натура.
– Не будь дурой. Мне очень понравилось все, что я увидел минувшей ночью и прочувствовал.
– Ну что же, что было, то прошло, – примирительно сказала Марион. – Я хочу сказать, что мой отец во многом был необычным человеком, настоящим патриотом, в самом деле настоящим, и, позволь мне прямо сказать, таких, как он, теперь осталось немного. Но, по правде говоря, для меня он был куском дерьма. И не только для меня, но и для моей матери. Он приползал домой, когда не был в бегах, надравшись, как скотина. Надирался он этим ирландским виски так, что от него несло перегаром за целую милю. Каждый раз он пытался улечься рядом с матерью, но, конечно же, впустую. Он бил ее нещадно, потому что, как я догадываюсь, хотел этим доказать ей, что он настоящий мужчина. И еще его просто распирало от злости. Он ненавидел всех – богатых, протестантов и, само собой разумеется, англичан. – Тут она взглянула на свои руки, покоящиеся на крышке стола, а затем продолжала: – Немало воды утекло, прежде чем я, научилась гордо держать голову перед мужчинами. Многих я отпугнула своими крутыми манерами и твердыми убеждениями. – Она пожала плечами. – Но все же порой мне кажется, что мне надо научиться как-то приспосабливаться.
– Ничего тебе не надо, – запротестовал Хэм. – Все, что надо, бери от меня.
Марион лишь улыбнулась и отпила еще глоток вермута с содовой. Молчание затянулось. Наконец Хэм сказал:
– Мои предки тоже никогда подолгу не жили вместе. Отец смотрел на мать как на вещь, как, скажем, на какую-нибудь вазу в доме. Я долго не мог понять, в чем тут дело. Они существовали каждый сам по себе. А ребенку, как известно, трудно расти, когда он чувствует, что его родители не переваривают друг друга.
– И ты был на чьей-то стороне?
– Разумеется, – ответил Хэм. – Мать мне всегда казалась обиженной, поэтому, естественно, я старался защитить ее. А потом обиженным оказался отец. В ту пору он стал похож – как бы это лучше сказать? – на... на пророка Моисея, сходящего с гор. На его стороне был закон, а против закона не попрешь. – Хэм посмотрел куда-то вдаль. – По правде говоря, в ту пору мне хотелось, чтобы он помирился с матерью. В известном смысле я, как и отец, предал ее. И с тех пор предательство уравняло меня с ним. Я мог лишь сожалеть об этом, но поделать с этим ничего не мог.
Марион безотчетно прильнула к нему и крепко-крепко поцеловала в губы. Теперь отчужденность совсем исчезла с ее лица.
– Дорогой мой Хэм, – сказала она. – Ты так не похож на других мужчин из моей жизни. – Она дотронулась до него. – Когда ты целуешь меня, мне так сладко от этого.
Хэм испугался, что открыл сокровенное, – то, что таил в себе долгие годы. И все же ему от этого стало легче. Он посмотрел ей пристально в глаза и проникся их теплом и бездонностью. Марион опять отодвинула стакан с вином.
– Ты что, настроился рассказывать мне всякие истории о грехопадении?
– А это зависит от того, что считать грехопадением.
– Ну вот, например, то, как я сегодня утром, обнимая подушку, воображала, что обнимаю тебя, не просто обнимаю, а... – Она прервалась на минуту, пока официант не положил на столик меню, а затем отодвинула меню и сказала:
– Я есть не хочу.
– Ну съешь хотя бы салат, – попросил Хэм, а когда она отрицательно покачала головой, заказал два поджаренных чизбургера с ветчиной и луком и шесть стаканчиков кока-колы.
– И еще принесите охлажденного вина для кока-колы, – заказал он официанту.
– Надеюсь, ты не ждешь, что я начну поглощать все это? – спросила Марион.
– Если бы ждал, то заказал бы побольше.
Они болтали о всяких пустяках, пока не принесли еду. Увидев, что Хэм уселся поудобнее в предвкушении трапезы, она продолжила прерванный разговор:
– Я вот о чем думаю. Это касается компании "Экстент экспортс", где я работаю. Владельцы ее – пара кусков дерьма, двое толстопузых жадных братцев, готовых перегрызть глотки друг другу. Платят они мне чисто символически, а прикидываются, будто от моего жалованья зависит все их состояние. Им, черт бы их побрал, ничего не стоит прибавить мне зарплату. Но вот сегодня утром я как раз и думала, чтобы такое сотворить. Хочется сделать что-то такое стоящее.
– Не верится, что боссы клюнут на твою приманку, – заметил Хэм, жуя чизбургер с ветчиной.
– Ну еще бы, этого им только не хватало, – согласилась Марион. – А поэтому я им ничего и не открою.
– Чего не откроешь?
– А то, что мы собираемся перехватить у них партию грузов.
При этих словах Хэм чуть было не подавился куском ветчины.
– А кто это "мы"?
– Ну то есть ты и я, – пояснила Марион. – Я все продумала: мне нужен сообщник в этом деле, а с твоими связями в военном ведомстве, я уверена, мы смогли бы...
– Забудь об этом и не думай.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что сказал. Ты намерена спереть товары у своей компании да еще хочешь втянуть в это дело и меня. Ты что, чокнулась?
– Ладно, прощаю тебе эти слова. – Она минуту-другую смотрела ему в глаза. – Знаешь ли, когда ты ешь, то похож на малого ребенка. Глядя на тебя, мне тоже есть захотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88