Фигуры солдат едва виднелись в темноте главной траншеи. Вражеское наступление было маловероятным. Согласно данным агентуры, рамадан начался два дня назад, и усамы по ночам пили, ели, курили. Артиллерийский и ракетный обстрел стал заметно слабее.
Предстоял сравнительно спокойный месяц. Случай, которого он так долго ждал. Шанс показать тыловым крысам с берегов Сире, что некоторые из их офицеров еще не разучились сражаться и могут обеспечить победу европейским армиям. Он уже давно принял это решение. Война – это вам не прятки в пустыне из грязи, а театр боевых действий, величественная сцена, где быстрота и отвага играют первостепенную роль. Солдаты второго пехотного полка – это вам не трусливые шавки, которых держит на поводу кучка бессовестных жуиров. Он хотел увидеть на лицах своих солдат свирепую решимость, чтобы в глазах их сверкала гневная ярость, чтобы на шеях вздувались вены.
Убрав бинокль в футляр, он спустился по деревянной лестнице в траншею. Офицеры и солдаты забрались на груду мешков с песком, потому что вода стояла на высоте полуметра. Огоньки сигарет выхватывали из темноты их застывшие черты. Занятые поисками пищи крысы во множестве сновали по склонам траншеи или безмолвно скользили по прямой на темном вздрагивающем зеркале воды. Время от времени солдаты отгоняли самых дерзких из них криком, ударом ноги или приклада. Уже две недели они не получали почту, так как усилившиеся перед рамаданом бомбардировки прервали сообщение между Европой и Восточным фронтом. Начались серьезные проблемы со снабжением, интендантство рекомендовало офицерам экономить пищу, воду и боеприпасы. Некоторые части, находившиеся на передовой несколько месяцев, были на грани мятежа. Зачинщиков расстреляли, но недовольство росло в той же мере, как поднималась вода в окопах.
Траншея простиралась на пять километров между двумя холмами – солдаты прозвали их Большими Сиськами. Пятьдесят 155-миллиметровых пушек, поднятых вертолетами на их вершины, готовы были обрушить град снарядов на проходы между окопами.
Он подозвал одного из пехотинцев, испанца, исполнявшего роль порученца, и велел пригласить двадцать лейтенантов второго пехотного на главный командный пункт.
Поскольку он находился в середине траншеи, офицеры прибывали в разное время – самым дальним пришлось одолеть два с половиной километра по липкой грязи. Влажность проникла во все подземные ходы, прорытые с обеих сторон траншеи: не было ни одного сухого места в этих лабиринтах, где гнили трупы солдат, убитых снарядами и ставших кормом для крыс. Впрочем, никто без особой нужды не лез в «вонючие кишки дьявола». Не отдавая себе в том отчета, люди боялись ада. Ходило множество всяких историй, одна страшнее другой, о демонических созданиях, которые хватают вас за ноги или волосы и утаскивают в огненную геенну. А по ночам там раздаются голоса мертвецов, и слышатся такие душераздирающие стоны, что живые плачут кровавыми слезами.
Командный пункт – громкое название для землянки, прорытой в стене траншеи и укрепленной досками, которые приходилось менять каждые два месяца. Освещался он четырьмя керосиновыми лампами, сиденьем служила положенная на распорки доска, столом – большой плоский камень. Лейтенанты выглядели не лучше, чем их солдаты. Грязные, измученные, заросшие, небритые, они тоже чувствовали себя брошенными, преданными этой Европой, чью восточную границу охраняли. Они больше походили на уцелевших в бойне или потерпевших кораблекрушение, чем на легионеров, призванных защищать священные христианские ценности. Родом из разных регионов Европы, они все говорили и понимали по-французски, поскольку архангел Михаил, франкофил, как и большинство румын, именно этот язык сделал государственным.
Они расселись, закурили. Он выждал, пока фляги с водкой не обойдут стол несколько раз, затем приступил к делу.
– Сейчас начало рамадана. Это означает, что усамы не будут атаковать в течение месяца. Зато нам ничто не мешает воспользоваться ситуацией и пойти взглянуть, что происходит чуть подальше от нас.
– Я полагал, что тыловые крысы в Пиатре запретили нам высовывать нос из траншеи, – возразил один из лейтенантов.
– Меня тошнит от важных шишек в Пиатре! Мне доверили командование вторым пехотным полком, и я не намерен, да что там, не собираюсь терпеть, чтобы «Медведь» гнил заживо в сучьей траншее, полной крыс. Разве можно запретить хищникам охотиться?
– Что вы имеете в виду, господин капитан?
– Что мы должны размять ноги и проветрить голову. Сегодня ночью. Мы воспользуемся их дьявольским рамаданом и сбросим их в Черное море. Я хочу подышать другим воздухом. Увидеть Одессу.
Лица офицеров застыли в тусклом свете керосиновых ламп. Никто из них не смел взглянуть в глаза другого. Дым поднимался от их ноздрей скрученной лентой, придавая им вид прорицателей, ожидающих озарения.
– Весь второй пехотный? – спросил в конце концов один из них.
– Две тысячи человек, сидящих в траншее.
– Кто будет нас прикрывать?
– Мы отступим при малейшей опасности. Кроме того, нас может поддержать артиллерия.
– Что скажут там, в Пиатре?
Он тоже закурил. Он делал это довольно редко, но временами ощущал потребность насытить кровь никотином и другими субстанциями. Ему было известно, что поставляемые легионом сигареты содержат химические вещества, порождающие эйфорию, – возможно, многие солдаты уже давно бы покончили с собой, если бы не травились этой гадостью.
– Мне на них плевать. Если победим, никто нас не упрекнет. Если проиграем, живыми они нас не увидят.
Фляги с водкой снова пошли по рукам. Одна дошла до него. Он отпил глоток, и спиртное пожаром разлилось по кишкам, по желудку.
– Я с вами, господин капитан, – произнес кто-то басом. – Уж лучше так, чем гнить здесь!
– Я тоже!
– Я тоже!
Двадцать лейтенантов издали восторженный вопль. Они всегда думали так же, как он. Да и солдаты тоже. Лучше уж было броситься в пекло, чем подыхать на медленном огне в грязи траншеи Сент-Андре.
Им понадобился час, чтобы собрать людей и сообщить о наступлении. Все безоговорочно согласились с планом капитана – никому не пришла в голову идиотская мысль назвать его началом. Артиллеристам, засевшим в своих дотах на вершинах холмов, было приказано вплоть до нового распоряжения приостановить огонь. Вражеские окопы находились в восьми километрах, и все пространство было заполнено минами, кольями, насыпями, колючей проволокой.
Он наконец увидел, как у солдат загорелись глаза, напряглись вены на шее, посуровели лица, сжались челюсти. «Медведь» начал выпускать когти и показывать клыки. По его сигналу две тысячи человек взобрались на бруствер траншеи и рассыпались по ровному полю под прикрытием ночной темноты и тумана. Им посоветовали пользоваться ножами при возможной встрече с врагами, отошедшими от своих окопов. Избегать стрельбы, чтобы не выдать наступления раньше времени. Приложить все усилия, чтобы не подорваться на дьявольской мине.
Они беспрепятственно достигли первого рва в трехстах метрах от главной траншеи, быстро обследовали его, обнаружив только крыс, которые обгладывали скелеты, сгруппировались по сто человек, выкурили по сигарете, двинулись вперед по сигналу вибраторов мобильных телефонов, преодолели несколько окопов, сменяющих друг друга через каждые двести метров, не слишком глубоких и порой защищенных кольями.
Он возглавлял эту безмолвную волну, и душа его пела от восторга. Дыхание солдат несло его вперед, придавало ему силу, которую он не ощущал уже давно. Он вновь бежал вприпрыжку по холмистой равнине своего детства, опьянев от воли и простора. Ему случалось, в возрасте шести лет, уходить из дома на три-четыре дня. Мать, женщина тихая и, видимо, слегка тронувшаяся рассудком, едва замечала, что его нет дома – в любом случае, он не слышал от нее ни единого слова упрека. Ночной холод горячил ему лоб и щеки. Как прежде.
В следующих окопах усамов тоже не оказалось. Как и мин между рядами колючей проволоки. Похоже, все эти подонки убрались в главную траншею праздновать свой дьявольский рамадан. Они беспрепятственно прошли межу Сен-Шарль, большой монолит, окруженный каменной стенкой и вкопанный в землю на расстоянии в четыре километра от каждой линии. Вокруг разрывались снаряды, однако ни легионеры, ни исламисты не хотели разрушать межевой знак. И тем, и другим был необходим этот каменный блок, чтобы ориентироваться в небытии из камня и грязи.
В следующем окопе, первом на вражеской территории, они перегруппировались. Легионеры называли его рвом Аллаха. Вырытый и оборудованный исламистами, он мало отличался от европейских фортификаций. С начала войны второй пехотный брал его раз пятьдесят и столько же раз отдавал обратно, не выдержав натиска усамов. В этой узкой трубе царил тот же запах грязи, пороха, страданий и смерти, что в траншее Сент-Андре. Впрочем, слабый аромат пряностей в холодном воздухе – кориандра, перца, кардамона – заставлял предположить, что исламистские подонки питались несколько лучше, чем воины архангела Михаила.
Лейтенанты сгрудились вокруг него, чтобы обменяться первыми впечатлениями.
– Ни единой ящерки, господин капитан, – тихо произнес ближайший к нему офицер. – Даже странно, во рву Аллаха все как будто для нас подготовлено.
– Ни одной мины! – с сильным немецким акцентом воскликнул другой. – Можно подумать, что эти ублюдки не заглядывали сюда целую вечность.
– Наверное, мины взорвались при обстрелах, – предположил третий.
– Все же эта тишина настораживает, – обронил четвертый.
Они вновь перекурили и как следует взбодрились водкой. Теперь от линии усамов их отделяли два или три километра. Глаза у всех по-прежнему блестели, но уже от усталости и тревоги. Выбравшись из рва Аллаха, они ступили на лунную почву, усеянную воронками и каркасами сгоревших танков.
Поднимаясь с пистолетом в руке по небольшому холмику, он уловил в тумане какое-то движение и какие-то звуки. Дурное предчувствие заползло ему в душу, но он отогнал его, передернув плечами. Обернувшись, он увидел, что в своем пылу значительно оторвался от солдат. Лишь четверо взбирались за ним на холм. Они шли, как один человек, словно связанные невидимой нитью. Тронутый их сплоченностью, он приветливо помахал им. И увидел в их глазах ужас.
Причину он понял, когда из тумана и темноты возникли сотни черных силуэтов.
Сотни усамов. Быть может, тысячи.
Кошмар, этим ублюдкам пришла в голову та же мысль. Наверное они тоже не выдерживали сидения в траншее. И решили сделать вылазку в ночь рамадана. Хотя весь день не пили и не ели. Слишком слабы они, чтобы драться.
Огонь ненависти сверкал в их глазах сильнее голода, сильнее любого религиозного догмата. Лица под касками были искажены изумительной яростью. Свирепостью хищников.
Он хотел подать сигнал к отступлению. Крикнуть «Медведю», чтобы быстрее возвращался в берлогу. Пробившая ему горло пуля разнесла в клочья и слова его, и грезы о славе.
За его спиной четверо солдат рухнули, как подкошенные, избавившись навсегда от всех своих страхов.
31
Удары весел заглушались шумным течением реки и грохотом грузовиков на мосту. Ветер разносил ядовитые миазмы выбросов из труб химических заводов. Сидя на носу лодки, перевозчик энергично орудовал веслом, и мускулы на его оголенных руках вздувались, как узлы на виноградной лозе. Несмотря на его усилия, лодку сносило вниз, к устью Дуная.
Пиб опасался, что суденышко камнем пойдет ко дну под тяжестью слишком многочисленных пассажиров. На пристани Зелев, полуразрушенной и изъеденной ржавчиной, в лодку погрузилось около дюжины человек в плоских шапках, с недоверчивым взглядом и замкнутыми лицами. Воротники курток у всех были подняты. Они рассчитались за переправу без единого слова, отдав деньги не перевозчику, а юному официанту из ресторана, который появился за пятнадцать минут до полуночи и потребовал у Стеф оговоренные двести евро. Пибу показалось, что другие заплатили меньше, намного меньше.
– Грузовик любое направление на тот берег, – шепнул официант. – Везти, куда скажете.
Стеф показала на других пассажиров.
– А эти? Почему они не пошли по мосту?
– Они румыны, эмигранты, террористы, возвращаться к себе, чтобы воевать легионеров, понятно?
Бороться с легионами архангела Михаила было трудно в любом месте Европы, но схватка с ними в Румынии означала почти самоубийство. Стеф и Пиба окружали люди с серьезными решительными лицами – трагические маски тех, кто пересекал границу, не надеясь на возвращение. Глаза их туманила ностальгия. Они уже жалели, что покидают эту землю, где дышали, ходили, говорили, любили, ненавидели.
Разноцветная подсветка моста в Рузе постепенно уплывала все дальше. Перевозчик перестал грести и застыл, вслушиваясь в темноту. Властным жестом он приказал умолкнуть одному из румын, который тихо переговаривался с соседом, затем поставил весло поперек течения, направляя лодку к берегу. Днище заскрежетало о камни, и метров через тридцать лодку вынесло на грязный пляж. Перевозчик явно нервничал и беспокойно озирался по сторонам. В обратный путь он отправился сразу после высадки пассажиров. Румыны двинулись по узкой тропинке, проложенной в густых зарослях.
– Что будем делать? – выдохнул Пиб.
– Пойдем за ними.
Тропинка вела в бывшую промышленную зону, подвергшуюся разрушительной бомбардировке. Румыны уверенно ориентировались в лабиринте разбитых и заросших кустарником дорог. Луна показывалась временами, бросая мертвенно-бледный свет на призрачные строения, загадочные металлические конструкции, обвалившиеся крыши, опрокинутые краны.
Румыны свернули на другую дорогу, почти похожую на настоящую, и остановились около административного здания – одного из редких строений, уцелевших под бомбами. Одни расселись на ступеньках, другие прислонились к металлической ограде, и все дружно закурили.
– Что они делают? – прошептал Пиб.
– Ждут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51