Да, в стеклянных сосудах, наполненных формалином, плавало не что иное, как их экскременты. Братья Гоги – точнее, братья Гог – объяснили Пибу, что они разработали грандиозный проект по передаче своих физиологических данных грядущему человечеству. Когда наконец история отправит легионеров архангела Михаила в сточную канаву, откуда им не будет возврата, пытливые умы смогут изучать, как менялось состояние братьев благодаря их органическим выделениям. Они установили специальные калоприемники в туалете подвала исключительно для их индивидуального пользования. Ключ от двери туалета они носили на шее. Каждый из братьев посещал его по крайней мере один раз в день, запасшись чистой банкой и пачкой листков, только что выплюнутых принтерами, – чаще всего это были какие-нибудь комиксы. Они не покидали помещения, пока не получали драгоценное сырье, хотя бы им и потребовалось провести там час или даже два. Затем они заполняли банку формалином и приклеивали бумажку, сообщающую дату и час испражнения. После чего ставили все это на полку с чрезвычайно серьезным видом.
Едва сдерживая отвращение, Пиб поинтересовался, не боятся ли они, что однажды у них не хватит места или банок. Младший из братьев Гог ответил, что у них весьма большой запас сосудов, что к моменту их смерти полки, возможно, будут стоять и в сарае, что, конечно, можно обивать стены и более изящным образом, но что они ни в коем случае не должны прерывать эксперимент, если хотят придать ему систематический, научный характер. В их каждодневном ритуале было нечто литургическое: они передавали собратьям частицу себя с таким же великодушием и искренностью, с каким это делали некогда Будда под баньяном или Христос на кресте. Вот чем объяснялся тот непонятный запах, который царил в доме.
У Пиба пропал аппетит. Не только из-за банок, стоящих вдоль стен, и их малопривлекательного содержимого, но и потому, что Задница исчезла из его жизни. Теперь, когда уже исчезли родители, сестра, Саломе. Он с неимоверным упорством оставлял далеко в прошлом тех немногих людей, которые его согревали хотя бы своим теплом. Из его жизни дорогие существа пропадали, а те, что появлялись, походили на призраков. Казалось, он совсем утрачивает чувство реальности. Его существование казалось ему зыбучими песками, сновидением, и было совершенно ясно, что общество братьев Гог, их цветные, взрывающиеся пальбой экраны, их пронумерованные экскременты и совиные лица никоим образом не помогут ему вернуться в реальность. Он хватался за Стеф, как за единственную – после родителей и Саломе – соломинку. Задница была связующим звеном с миром, учила алфавиту и грамматике того языка, на котором в нем можно общаться. Пиба покидало последнее мужество, он чувствовал, что ни сил, ни желаний, ни мыслей больше нет, что он не способен понять, что ему делать. Он пропускал мимо ушей бесконечную монотонную болтовню братьев о том, как мегаломаны волей-неволей привели нашу планету к полному упадку.
Западная элита – из числа прелатов, бизнесменов и ученых – отказалась делиться своими богатствами; яростно защищая свои владения, границы и привилегии, они превратились в жестоких, слепых, зашоренных и глупых людей. Хотя они и закончили самые престижные интеллектуальные учебные заведения, вовсе не они возглавили массовые движения, прокатившиеся по всему миру после событий 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. Элита лишь определяла стержень Зла, культуру Зла, религию Зла, полагая, что достаточно сосредоточить усилия на уничтожении организаций террористов, чтобы решить сложную, глобальную проблему, чтобы излечить язвы, кровоточащие уже несколько веков. Элита предала мечу и огню земли, укрывающие Зло, свергла кучку диктаторов, защищавших Зло. Но, полагая, что укрепляет свои позиции, она всего-навсего раздула огонь ненависти народов, доведенных до нищеты, отчаяния и стыда. Тогда, боясь, что ее вытеснят со своей собственной территории, она пустила в ход всю свою изобретательность, чтобы отвратить от себя разбушевавшееся насилие. В этой игре Европа, с ее устаревшими гуманными идеями и вечным процессом созидания, потерпела великое поражение. Непосредственно гранича с исламскими государствами, она первая приняла на себя их атаки и не смогла больше оставаться пробуждающимся царством, державой с большим будущим. Вероломные американские братья тем временем, хитро обманывая ближайшие к сатанинским заправилам ислама круги, одним ударом убивали сразу трех зайцев: подрезали крылья столь же хорошо, а может быть, и лучше, чем они, оснащенному противнику; ослабляли многомиллионную армию фанатиков Джихада, сохраняли свое собственное господство в остальном мире – иначе говоря, в Азии, которая, в восторге подражая Европе, окончательно лишилась мозгов. Потрясая то Библией, то банковскими счетами, американские поборники Добра не учли только, что их маневр вызовет цепную реакцию, что религиозное мракобесие и хаос воцарятся на всей планете, что сами они все же потеряют свои капиталы, свои привилегии, свое потомство, будут вырезаны и по большей части истреблены теми, кого собирались удерживать в нищете. Они оставляли за собой, подобно Аттиле или ядерной бомбе в Хиросиме и Нагасаки, разоренную землю, на которой не могло больше вырасти ни одной былинки. Это было похоже на Апокалипсис.
– Надменность плохо уживается с умом, – заключил Гог.
– Обыкновенный здравый смысл должен был бы подсказать кучке богатых, что надо поделиться с огромным большинством бедных, – поддакнул Магог. – И не только в демократических западных странах. Добавьте к всеобщему бардаку еще и восточных тиранов, окопавшихся в своих дворцах и подчиненных западным хозяевам. Поделившись с бедными, они бы сохранили по крайней мере хоть часть своих богатств. Но власть и собственность – это болезнь, поражающая мозг человека.
– Это – старые рефлексы пресмыкающихся, поведение победившего самца. Да. Стоило существовать несколько миллионов лет, чтобы вернуться в эру динозавров! И кто-то еще называет это эволюцией.
– А человечество было так близко к революции. Буквально в двух шагах от глобальной перемены, от всеобщего синтеза. Эти взбесившиеся как звери придурки помешали нам перейти в новую эру.
У Пиба, правда, не было никакого желания жить в эру, отмеченную духом братьев Гог. Ни малейшего соблазна быть похожим на них, приобщиться к их маниям, виртуальным разговорам, ночному образу жизни, экскрементам. Они видели себя новыми звеньями людской цепи, механизмами неизбежной эволюции, но их землистого цвета кожа, хмурые лица, глаза лемуров, дряблое тело и тошнотворная одежда выглядели неаппетитно.
Прошло три дня, но новостей от Стеф так и не было. С пистолетом наизготовку Пиб обследовал окрестности дома, стараясь не терять из вида серо-голубую волнистую крышу среди зарослей деревьев. Хотя общество его хозяев становилось все более тягостным, он не решался уйти далеко в лес, кишащий дьявольскими созданиями и полный порчи. В какой-то момент Пиб уже было решил отправиться в поселок на станцию и дойти по путям до следующего населенного пункта, но потом отказался от этой идеи, боясь разминуться со Стеф, если та надумает вернуться в дом Гогов. И боясь наткнуться на банду беженцев-головорезов, о которых рассказали братья. Каждый вечер он ложился спать, надеясь, что ночью появится Стеф, что он услышит, как скрипнет дверь и половицы, что она ляжет рядом с ним, крепко прижмется и спрячет голову на его груди. Но каждое утро он просыпался в комнате, такой же холодной и мрачной, как его душа.
– Нам надо обязательно съездить за продуктами, – сказал Гог. – У нас совершенно нечего есть. Раз твоя приятельница не вернулась, а у тебя есть оружие, придется тебе поехать вместе с нами.
Пиб так и не донес до рта кусок черствого хлеба. От только что проглоченного заменителя кофе в горле у него появился привкус плесени. Он еще не проснулся как следует и не смог сразу же отвести взгляда от цепких глаз Гога. Он уже несколько раз спрашивал себя, почему, несмотря на отсутствие продуктов, братья все время откладывают поездку в магазин, и наконец нашел ответ: как и он сам, надеются на возвращение Стеф.
Глядя на ошарашенное лицо Пиба, Гог решил, что тот не хочет ехать.
– Тебе надо тоже поработать, парень. Иначе нам придется тебя выгнать. У нас нет возможности кормить бесполезные рты.
Пиб хотел было возразить, что, во-первых, ему всего тринадцать лет, а во-вторых, – как ни завещай свое дерьмо человечеству, ни твой рот, ни твой зад от этого полезнее не станут. Тайное «я» Пиба в этот момент как раз вылезло из норы, стараясь завладеть его мыслями и показать, в какой безвыходной и абсурдной ситуации он находится. В то время как Гоги до смешного выспренно предавались культу своих выделений, он сам слишком носился со своими страхами, позволял им расти и заполонить всю душу. Словно какой-то иллюзионист его загипнотизировал и насылал видения чудовищ в той стороне, где расстилался чистый лучезарный горизонт. Как там сказала Стеф?
– Он все еще считает, что бездействие – лучший способ бороться со страхом.
Чем он рискует в конце концов? Умереть? Папа с мамой умерли, Мари-Анн умерла, Соль тоже, каждое мгновение тысячи мужчин и женщин переходят эту таинственную, неведомую грань, называемую смерть, он сам к ней все ближе и ближе и перешагнет ее, может, через час, а может, через год или через век… Так чего волноваться, чего съеживаться при малейшей опасности? Из страха быть раненым, страдать? А разве сама жизнь не ранит и не причиняет боли?
Пиб долго жевал свой сухарь, затем спросил:
– А у вас нет оружия?
Сморщенные веки на лягушачьих глазах Гога медленно сомкнулись и разомкнулись.
– Мы с Магогом совершенно не способны держать оружие в руках, нам это просто чуждо…
– А если кто-нибудь нападет на ваш дом?
Хотя Гог старался оставаться бесстрастным, от Пиба не ускользнул мелькнувший в его глазах ужас и легкая дрожь, пробежавшая по лицу. Его брат, возившийся у раковины, обернулся непривычно стремительно. Брови у него были нахмурены, губы плотно сжаты.
– Этого никогда не было, – выдавил из себя Гог, с лицом такого же серого цвета, как старая штукатурка в доме.
Пиб умолк. Бесполезно напоминать о том, что их единственный щит – это удача, и она капризна и легко улетучивается, а значит, однажды их покинет.
– Ладно, поеду с вами. Но я не уверен, что смогу защитить вас от неприятностей.
Пиб увидел в глазах братьев то же облегчение, которое испытывал когда-то сам, когда отец не уводил свое семейство в погреб при бомбежке, потому что выяснялось, что тревога была ложная. Хотя Пиб и был младше их, он вдруг ощутил себя их защитником, ангелом-хранителем и испытал всю тяжесть своего нового положения. Он нервно затеребил рукоятку пистолета, лежавшего в кармане куртки.
В гараже стоял вполне приличный джип, хотя кое-где корпус был помят и покрыт ржавчиной. Гоги с обычной тщательностью и серьезностью перелили содержимое канистры в бак. Пиб насчитал в гараже около двадцати огромных металлических и пластмассовых бидонов, стоявших по соседству с пустыми банками, которые громоздились на стеллажах.
– Наш запас бензина, – пояснил Магог. – Он поможет нам обеспечить питание генератора, если ветряки дадут сбой. Его хватит на три месяца совершенно автономного существования. Нужно постараться как можно дольше жить в состоянии автаркии.
– Если вы всерьез хотите ни от кого не зависеть, надо как-то уладить с едой, – заметил Пиб.
– Мы пытались. Завели огород, сад, кур, кроликов и все такое… Но так же способны копаться в земле не больше, чем держать оружие.
– Мы созданы, чтобы общаться, а не сражаться или обрабатывать землю, – добавил Гог. – В любом случае, скотина и овощи отнимали у нас слишком много времени.
– А что если железная дорога будет окончательно испорчена?
– Не каркай, – прошептал Магог.
Пиб устроился на продавленном заднем сидении позади места шофера, которое занял Гог. Несмотря на влажность, джип завелся с пол-оборота и, сотрясаясь всем корпусом, выплевывая черный дым, выкатился на потрескавшуюся асфальтовую дорожку, почти целиком покрытую проросшей травой и слоем хвои. Магог запер дверь гаража, местами укрепленную набитыми поперек нее досками, и замаскировал ее толстым слоем сплетенных веток, которые наверху сливались со спускавшимися с крыши зарослями хмеля. Затем он сел на место справа от водителя и стал лихорадочно пристегиваться с помощью ремня безопасности конструкцией, по сложности напоминавшей паутину.
Гог осторожно вывел машину на старую, всю в выбоинах дорогу. Первые несколько километров они проехали, не встретив никаких препятствий, кроме камней и пней, которые поцарапанные колеса машины преодолевали весьма уверенно. Потом мягкие ласкающие ветви деревьев заскрежетали о ветровое и боковые стекла, вынуждая Гога ехать с минимальной скоростью. Первый раз им пришлось остановиться посреди самого леса, до того густого, что туда не проникнуть ни лучу света, ни капле дождя, ни даже малейшему дуновению. Магог схватил пилу, которую Пиб заметил в багажнике, – он никак не мог понять, зачем она нужна, – и с неуклюжей торопливостью, выдававшей его волнение, спилил толстую ветвь, видимо, поваленную в грозу и застрявшую между двух стволов. Как только ветвь упала, Гог повалил ее под бампер и нажал изо всех сил на педаль газа.
Магог с силой подпрыгнул на сидении и пробурчал:
– В следующий раз сам так подпрыгивай!
– Напоминаю, что в прошлый раз я отдувался и туда, и обратно, – огрызнулся Гог.
– Я же не мог – у меня болела рука.
Каждый из братьев всеми правдами и неправдами старался спихнуть отпиливание веток на другого: такая физическая нагрузка страшила этих пленников сидячего образа жизни. Они препирались до следующей остановки перед дубом, лежавшим посередине дороги. Несмотря на брюзжание, Магогу ничего не оставалось, как распилить ствол и самую толстую ветвь на куски. Пиб вышел и помог расчистить дорогу, а Гог не соизволил ни сдвинуться с места, ни даже снять руки с руля – из принципа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51