Он терпеть не мог подобных типов, подобные заведения, подобные шмотки, мебель, квартиры – во всем этом было столько безвкусицы, столько доказательств превосходства порока, это проливало столько помоев на непорочный покров христианской Европы.
– Что толку, что ты сменил имя и скрыл настоящее место рождения? Настоящим христианином ты так и не стал.
– Но тот, кто родился в северной Африке, и гнусный араб, как вы говорите, не обязательно мусульманин, – возразил Жозеф.
Какая-то женщина, полуобнаженная, хлопотала в соседней комнате, судя по всему – на кухне. Этот мерзавец заводил себе роскошных красоток, тогда как сам он вынужден был уже больше тридцати лет терпеть одно и то же страшилище, и их совместное проживание в двух тесных, темных и сырых комнатах было мало выносимым. Его заработок инспектора полиции – извините, гражданского помощника легионеров – не позволял ему купить еще одну квартиру, просторную, светлую, предназначенную для любви. А его вера запрещала ему разводиться, разрывать узы, скрепленные самим Господом Богом.
– Точно. Но ты должен был бы повиноваться указу и смыться вместе с другими. К тому же настоящий христианин способен предъявить мне свое свидетельство о крещении.
– У меня оно есть!
– Я имею в виду настоящее свидетельство, а не то, которые ты купил из-под полы в лавке… как бишь его там?… Эдгара.
От него не ускользнула гримаса сводника – у того судорожно дернулись веки и заходили желваки от ярости. Ему самому, хотя он и получал нищенскую зарплату, ремесло сыщика, то есть гражданского помощника легионеров, доставляло известное удовлетворение, в частности – удовольствие загнать добычу в самое ее потаенное логово. Он чувствовал себя хорьком в заячьей норе; испытывал высшее наслаждение, нарушая привычное существование тех, кто полагали себя выше законов людских и Божьих, выбивая почву у них из-под ног, отправляя их в царство теней. Этот вот лже-Жозеф, имевший наглость прикрываться именем Иисуса, этот мусульманский выродок, укоренившийся на христианской плодородной почве как сатанинский сорняк, этот сводник, поднаторевший в извращенном многоженстве, благословленном его Пророком, этот ночной портье, устраивавший оргии для развратных христианских жен, – этот паразит от него не уйдет, или пусть ему засадят пулю в лоб под всеобщие овации. Он ждал только разрешения своего шефа, окружного комиссара, или – начальника принципата, какого-нибудь ответственного из гражданских. Но напрасно: владельца небольшого притона, мелкую рыбешку приберегали, чтобы поймать на крючок крупную добычу.
– Что? Этот тихоня Эдгар продает поддельные свидетельства? – притворно удивился Жозеф.
Он едва сдержался, чтобы не вскочить с кресла и не залепить пару затрещин арабу, сидящему за письменным столом в стиле Людовика XVI.
– Да, десять тысяч евро за штуку. Тебе до сих пор их жаль, правда? Но тебе не повезло, Жозеф: Эдгар не удержался от искреннего желания очистить душу покаянием. Мы воззвали к его христианским чувствам. Знаешь, что такое исповедь? Да куда уж вам, мусульманам! У вас только один способ исправить совершенные ошибки – подорваться на этих чертовых поясах шахидов.
Жозеф вжался в кресло:
– Что вам от меня надо?
Женщина, встревоженная его резким возгласом, без приглашения вошла в комнату. Ее короткий пеньюар щедро открывал взору белоснежную кожу и кружевное пурпурного цвета белье. У кого, кроме проститутки, может быть такое тело и белье? Сколько стоили ее услуги за один раз? Тридцать евро? Или пятьдесят? Сколько лет адских мук в обмен на короткое удовольствие за тридцать серебреников?
– Если она вас интересует, господин помощник гражданских властей, я могу устроить вам свидание…
Предложение Жозефа подействовало на него как ледяной душ. С трудом сглотнув слюну, он изо всех сил старался не обращать внимание на женщину и смотреть прямо в глаза сутенеру.
– Скажи своей девке, чтобы она убиралась.
Слегка улыбнувшись, Жозеф жестом руки приказал женщине выйти; она, вздохнув, нехотя повиновалась.
– И пусть закроет дверь.
После того, как она захлопнула дверь и оставила его наедине с арабом, он снова овладел собой. Это логово было таким же просторным и светлым, как квартиры самых известных в Париже политических деятелей и представителей артистической элиты. Чему тут удивляться, если Жозеф жил в том же районе, что и они, в самом сердце французской столицы. Часть из них проживала в пятнадцатом, шестом и седьмом округе на левом берегу, часть – в шестнадцатом, восьмом и в южной оконечности семнадцатого на правом. Это составляло небольшой участок, постоянно снабжаемый током от ядерной электростанции наподобие бункера, наполовину похороненной в берег реки, залитой тоннами бетона, защищенной целой батареей противоракетных установок и охраняемой более чем тысячью вооруженных человек. Перебои электричества не затрагивали ни президентский дворец на Елисейских полях, ни большие министерства, ни привилегированные дома, сосредоточенные вокруг важных центров. Он же проживал в двадцатом округе, и каждый вечер, начиная с восьми часов, лампочки в его квартире гасли, электроприборы останавливались, и мерцающее, колеблемое пламя свечей придавало соседним домам какой-то призрачный вид, как на иллюстрациях в книге.
Не раз обнаружив в холодильнике вместо замороженных супов, овощей, мяса и рыбы какие-то лужицы, несъедобные кашицы и бесформенные кучки, он решился избавиться от него. Как и большинство соседей, он покупал по вечерам пакеты с кубиками льда, чтобы не так быстро таяло масло и портились продукты. Жара и сырость – вот два страшных врага при хранении пищи. Его постоянная тошнота и боль в желудке, видимо, означали, что бактерий, вирусов и всяких гнусных микробов внутри него не меньше, чем проглоченной еды. Одно время он пытался победить носителей инфекций с помощью солидных порций спиртного. После чего сохранил привычку ежедневно топить свои проблемы и горькие мысли в роме, коньяке и бурбоне. Зато он никогда не притрагивался ни к БГ – голубым пилюлям, ни к другим мерзким колесам. Хотя ему не раз предоставлялся случай ими воспользоваться: некоторые из его коллег не стесняясь баловались конфискованными наркотиками. Начальство не торопилось вычищать те авгиевы конюшни, в которые превратился ВКЛОГВ – вспомогательный корпус легиона, ответственный за гражданские власти. Хотя уже давно надо было бы оздоровить ствол дерева, спилить сгнившие ветви, сжечь их или же отправить в царство теней либо в окопы Восточного фронта. Он в двадцать лет поступил на службу в старую добрую полицию доархангельских времен, чтобы защищать вечные ценности – право, справедливость, мораль, священные узы – в загнивающей Европе. Его прозвали Джон Вейн, в честь американского актера прошлого века, славившегося передовыми убеждениями и скорым судом. Он с радостью воспринял появление первых легионов архангела Михаила, этих дивизионов юношей, пришедших с границ восточной Европы, чтобы изгнать банды политиканов и сомнительных аферистов. К сожалению, война с исламским Джихадом прервала их деятельность по оздоровлению общества, и целая армия затаившихся на некоторое время пороков ту же воспользовалась этим, чтобы проникнуть в образовавшиеся бреши.
– Так что же вам нужно?
Сутенеришка оправился от испуга и, судя по всему, счел, что нападение – лучший способ обороны. Ну, ну, пой-щебечи, щегол: наглости и важности тебе придают не твоя квартира в центре Парижа, не шмотки за тысячу евро, не шлюха в красном белье, а твои связи и покровители. Ты держишь за яйца кое-кого из влиятельных шишек, ты потакаешь их порокам в обмен на обещания полной безнаказанности, да только в верхах, в секретных отделах легиона решили, что надо выкинуть гнилые фрукты из корзины. Твоих клиентов бросят на растерзание толпе, чтобы преподать наивным сердцам урок: никто не уйдет от закона – ни высокий пост, ни деньги не освобождают от обязанностей, даже если, по словам Христа, удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное. Аминь.
Пора уже вцепиться зайцу в глотку и душить до тех пор, пока он не почувствует клыки в гортани.
– Вот что, Жозеф: нам известно, что дюжина девчонок работает на тебя. Выгодное у тебя дельце.
– Не знаю, кто именно распространяет такие слухи про меня, но…
Он решительным жестом прервал его – будь любезен, не прикидывайся добрым малым, ставшим жертвой заговора, не изображай оскорбленную невинность.
– Есть куча способов заставить этих девчонок заговорить. Мы без труда получим разные признания, важные свидетельства. Содержание притона потянет от семи до десяти лет. Но оргии, организуемые для добропорядочных христианских жен и матерей семейства мусульманином, – это уже серьезнее, и гораздо серьезнее: пожизненный срок, а может, и смертный приговор – все будет зависеть от настроения судьи.
– А почему вы думаете, что я провожу подобные мероприятия?
Заяц понял, что хорек его не отпустит, что какие-то хищники, более могучие, чем его покровители, готовятся расставить огромную сеть, и пытался перестроиться, поменять тактику, старался догадаться, что стоит за словами фараона, чтобы найти какую-нибудь лазейку…
– Я не думаю, я в этом уверен. Мы побеседовали с одним из ваших… скажем мягко, танцовщиков, которого ты нанял недавно. С ветераном Восточного фронта. Кажется, женщинам нравится щупать слепых и безруких.
Он умолк, давая Жозефу время переварить информацию, и принялся созерцать лепнину на потолке. Дома он ударялся об потолок своей двухкомнатной квартирки, если резко выпрямлялся во все свои метр восемьдесят пять, и с трудом протискивал плечи и брюхо в двери ванной и сортира. Он, тративший все свое время на то, чтобы вылавливать пройдох в их роскошных норах, сам обитал в конуре. Воистину, неисповедимые пути Господни если и не жестоки, то уж точно похожи на насмешку. Он надеялся все же, что эта Господняя ирония будет его сопровождать не до самой смерти. Иногда помимо микробов его нутро терзали по ночам сомнения, они не давали ему заснуть. Тогда он осторожно садился на кровати, пытаясь не разбудить храпящее рядом страшилище – все напрасно, она всегда просыпалась, – и до рассвета думал, есть ли на самом деле жизнь по ту сторону, не был ли Бог исключительно выдумкой людей, и выбрал ли он сам хорошее дело, чтобы однажды получить вознаграждение за свои несбывшиеся надежды. Боже, избавь меня в другой жизни от ремесла шпика и христианина.
Жозеф заговорил первым, что в данном случае было равносильно капитуляции.
– Что вы хотите в обмен?
Он ответил не сразу. Слишком уж приятно видеть страх в выпученных глазах загнанного зверя.
– Нам известно, что ты оказывал, скажем так, особые услуги некоторым людям, близким к верхам.
– Я имел дело только с анонимными лицами, с посредниками. И всего пару раз. Поскольку дело пахло керосином, я быстро вышел из игры.
– Мы бы хотели, чтобы ты в нее вернулся. Чтобы ты опять наладил контакты.
– Вы хотите застать кого-нибудь с поличным?
Он слегка поклонился, с иронией отдавая дань проницательности своего собеседника.
– В нашем деле требуется особая осторожность. Мы не имеем права на промашки. Крупная добыча крайне недоверчива, хорошо защищена и опасна.
– Кого именно вы имеете в виду?
Он встал, потянулся, подошел к окну, выходившему на бульвар. Ему нравилось, как поскрипывает паркет под резиновой подошвой его ботинок. Тихий, уютный звук, ласкавший ухо в отличие от взвизгивающего линолеума в его гостиной.
– Некоторых представителей европейских властей во Франции. На данный момент мы только подозреваем их.
– А кто хочет их скинуть?
– Я не могу ответить на этот вопрос.
– Не хотите или не можете?
– Раз я не могу ответить, ты этого не узнаешь.
Капли дождя застилали стекла, и сквозь них мокрые деревья казались усталыми призраками, а редкие машины – серыми полосками.
– Я полагаю, что фанатики легиона, – произнес Жозеф.
Он обернулся со стремительностью, неожиданной при его габаритах, и испепелил взглядом араба.
– Не тебе читать мораль на предмет фанатизма! Это у тебя одни фанатики!
Сутенер широким жестом указал на комнату.
– Мой дом здесь. Я родился во Франции, мои родители, родители моих родителей родились во Франции. Я говорю по-французски, я не знаю арабского, я не способен прочесть Коран.
– Но ты и не крещеный, и не ходишь в церковь.
Жозеф встал и тоже подошел к окну. Он был невысокого роста и не широк в плечах, зато обладал бойкостью хищной птицы. Свой костюм жемчужно-серого цвета и светло-розовую рубашку он носил с безупречной элегантностью. Черт, одетый с иголочки, эдакий змий, будоражащий Еву в каждой женщине, который ежедневно изгонял человечество из райского сада.
– Я не верю в Бога, господин помощник легионеров. И я не понимаю, что вам за дело до этого. Прежде Франция славилась свободой совести.
– Вот как? По-твоему, свобода совести – толкать девушек на панель и устраивать оргии для честных матерей семейства?
– Таков закон соответствия спроса и предложения. Я же не разыскиваю этих женщин по домам. Они бы сдохли с тоски, если б им не позволяли отыграться и отомстить мужьям.
– Прости, я и не предполагал, что ты так заботишься об их душевном покое. Я-то, идиот, думал, что ты качаешь бабки и у них, и у их мужей.
Жозеф тихо покачал головой, словно что-то припоминая. Проигравший кролик оказался интереснее и трогательнее.
– Грех, господин помощник легионеров, всегда в тени добродетели.
Несмотря на дождь и ветер, он решил пройтись до дома пешком. А может, как раз из-за дождя и ветра: ему необходимо было очиститься с помощью воды и воздуха, получить новое крещение. Он не боялся пройти весь Париж с запада на восток. Он позвонил своему пугалу, проворчавшему в ответ, что ей, конечно больше нечего делать, как ждать его, что если он хочет поужинать, то пусть поторопится или съест бутерброд в какой-нибудь забегаловке. Ему как полицейскому разрешалось пользоваться мобильником наряду с легионерами, врачами, пожарниками и высокими чиновниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51