Он открыл для себя тот закон естественной и человеческой природы, по которому чем ближе ты к вершине, тем вернее угодишь в пропасть. А еще понял, что воздух этих вершин пьянит сильнее, чем затхлый воздух низины. Поскольку он был не женат и недурен собой, то быстро попал за кулисы Олимпа и получил приглашение на закрытые вечеринки, во время которых маски приличия сменялись на личины извращений. Он стал предметом сексуальных увлечений дам и господ, которым нравилось поерзать на теле будущих гениев двадцать первого века. Тела мужчин и женщин, с которыми он сталкивался в постели, были похожи как две капли воды – худые, ангелообразные, «отформатированные» хирургами-косметологами. Из опыта общения с ними – когда экстравагантного, когда вредоносного, когда тошнотворного – он понял, что в области секса человеческой изобретательности нет предела. Он воспользовался своими наблюдениями на сей счет при написании второго романа, не выходя за пределы дозволенных мягких намеков. Восхитительное чувство меры, вкус к метафоре, делился своими соображениями Гаспар, – как раз то, что нужно, чтобы не раздразнить наших ярых цензоров. Издатель не ошибся: комиссия по цензуре ничего не вырезала из романа. В присутствии издательской элиты и влиятельнейших критиков он демонстрировал, как он рад, что роман вышел in extenso , но как ему вычеркнуть из памяти куски, которые он сам у себя изъял, им самим отвергнутые слова, добровольные сокращения, куда деваться от унизительного раскаяния? Он сам прошел под кавдинским ярмом внутренней цензуры, чтобы избежать постыдной процедуры публичной кастрации, и обрек себя на то, чтобы его до скончания века преследовал призрак ампутированных строк.
Гаспар каждую неделю домогался, как продвигается наш третий роман. А наш второй, младшенький, ха-ха-ха, перевалил за двадцать пять тысяч – я ведь вам говорил, вы помните, я вам это говорил? Надо ковать железо, пока горячо. Но увы – его душа, его разум молчали, он был совершенно бесплоден, не способен произвести на свет ни словечка, ни с помощью старой пишущей машинки, ни в своей тетрадке. Он был один и не знал, что делать в своей трехкомнатной квартире в самом центре Парижа, купленной в кредит при содействии жены одного банкира, из числа его почитательниц. Чего только он не перепробовал: здоровый образ жизни, регулярный сон, строгий режим дня, бессонные ночи, кофе, спиртное, голубые пилюли, пилюли желтые, розовые и зеленые, предельное удовольствие, доходящее до тошноты, полное истощение, автоматическое письмо, уединение в одном из особняков Гаспара, отведенном для авторов, обделенных вдохновением, поездки по Франции, обезображенной войной… Но ничто не заставляло вдохновенный ключ забиться. Иссушая слова, он засушил и сам источник.
Как-то раз на бурной вечеринке у одной ближайшей подруги Гаспара ему дали почитать запрещенные книги его собратьев по перу, которые не пожелали подчиниться требованиям комитета по цензуре. Эти неизлечимо больные рожали в агонии тексты, от смелости и мощи которых бросало в дрожь. Стремительно написанные, исчерканные, полные правки страницы истекали гноем, спермой и кровью. Всех их определили в изолятор и лишили средств к существованию; наиболее везучие из этих непокорных умов влачили дни в каких-нибудь жалких жилищах, менее удачливые увеличивали поголовье в концлагерях, устроенных на территории Чехии и Словакии.
– Потрясающе, правда?
Поверх страниц, которые он лихорадочно пробегал глазами, хозяйка дома бросала на него красноречивые взоры. Ближайшая подруга Гаспара была вся округлая, с обнаженными круглыми плечами, силиконовыми губами, умело приподнятой декольтированной грудью, пышными бедрами, утянутыми узким коротким платьем. Он думал, что ей должно быть лет шестьдесят пять, но выглядела она на тридцать пять. Он пытался вспомнить, не опускался ли на этот цветок во время одного из своих ночных похождений, – ведь он перепробовал столько безвкусной плоти… Ужас перед старостью вылился у нее в ни на секунду не прекращающееся сражение с морщинами и одряхлением. Лифтинг, инъекции, липосакция, гормоны, всевозможные курсы лечения, крашение волос – она активно разворачивала свои боевые действия, но начинала проигрывать войну на плохо защищенных территориях, а именно вокруг глаз и на шее.
– Как вам моя коллекция?
– А эти рукописи принадлежат вам?
Она улыбнулась той обольстительной улыбкой, которая должна была бы выразить всю силу ее привлекательности, но от которой, по закону противоречия, пошла трещинами ее зеркально гладкая кожа, обнаруживая истинный возраст дамы. Золушка вдруг вернулась в реальный мир, вновь к ней вернулись ее дряблое тело и привычные беды.
– Кое-кто из этих людей были моими друзьями в прежние времена. Но мне не надо бы вам этого говорить.
Она обвела взглядом группки людей, громко говоривших, шутивших и смеявшихся у опустевших столов с закусками, и тихо спросила:
– А вы боитесь зорких глаз и чутких ушей легионеров?
Она захохотала, откинулась назад, ухватилась за его рукав, чтобы не упасть. Наверно, она уже приняла изрядную долю спиртного, что мешало ей твердо держаться на шпильках.
– Легионеры? Да, они всесильны…
Держась за его локоть, как за выступ, она прижалась к нему. Она резко дохнула на него, словно хлестнув по лицу смесью этанола, табака и желчи. Он едва сдержался, чтобы не оттолкнуть ее. Если бы он хоть на миллиметр сдвинулся с места, она бы растянулась на блестящем паркете.
– Показать вам эти рукописи, говорить с вами об этих людях – это все равно что сообщить вам о моем возрасте. Вот оно, глупое кокетство беззащитной женщины.
Она опять захохотала, отпрянула в сторону и вновь водрузилась на шпильки к великому облегчению своего собеседника, затем схватила со столика бокал шампанского и сделала глоток. Она скривила губы от грусти, став похожей на обиженную девочку.
– Да, это были великие умы и настоящие люди, не такие, как… как…
– Как я?
Он знал это. После того, что он только что прочитал в этих тайных рукописях, он выглядел просто обманщиком. В нем снова ожил призрак второй книги, напоминая, что он продал душу демонам успеха, отречения и роскоши. Он вовсе не был писателем, искателем приключений в стране подсознания, а охотился за славой, летел, как завороженный мотылек в яркую западню, становился обыкновенным оппортунистом.
– У большинства современных авторов нет ни таланта, ни решительности, нет ни хрена, я имею в виду и женщин тоже. Вы, по крайней мере, умеете писать и подаете надежды, но боюсь, как бы вы не зарыли свой талант в землю в нынешнюю эпоху.
– Похоже, вам жаль… жаль ваших прежних друзей.
Она осушила бокал и прижала его к груди. Вокруг них люди переходили от одной группы к другой, привлеченные обрывками фраз. Громовой голос импозантного Гаспара перекрывал щебетание птичек, рассевшихся там и сям на роскошном китайском ковре. Поговаривали, что Гаспар – голубой, но никто никогда не заставал его с мужчиной, и потому некоторые предполагали, будто он специально темнит, чтобы разжечь любопытство и сочувствие дам. В данный момент он беседовал с высоким широкоплечим типом, помощником легионеров, сыщиком, пришедшим на вечеринку в обществе неприветливой, но безупречной силиконовой дамы.
– Мне жаль моей свободной и беззаботной юности, жаль времен до эпохи заражения.
– Заражения?
– Да, злоба, насаждаемая архангелом Михаилом, – это яд замедленного действия, от которого постепенно задыхается вся Европа.
Он оглянулся, чтобы убедиться, что здоровяк сыщик их не слышит. Да ты трус, заметил он про себя.
– Вам бы надо остерегаться таких признаний кому попало. Ведь я могу быть… агентом легионеров.
– Вы? – Ее усмешка была полна иронии и легкости, которые присущи лишь настоящим светским дамам. Он внезапно ощутил свое место мелкого буржуа, сына торговцев, провинциала, выскочки. – Ну, вы – не кто попало. На вас возлагают большие надежды, за вами пристально следят, о вас все известно. Вы защищены, мой дорогой…
– Защищен? Кем? Зачем?
– Мы думаем, что ветер перемен затронет прежде всего наше сознание, нашу литературу, поэтому бдительность комиссии по цензуре пытаются усыпить. Мы готовы поспорить, что вы окажетесь одним из тех, кто взломает засовы…
Она прижалась к нему и сквозь брюки сжала ему яички.
– Талант у вас есть, но хватит ли вам смелости?
Жар от ее ладони передался ему, у него даже началась эрекция. Однако эта женщина совсем не зажигала в нем желания. Сама мысль о том, что придется погрузить язык в ее рот, отвратительный, как старый самогонный аппарат, была ему противна. Что же касается перспективы погрузить другую часть тела в эту перезревшую киску…
Верзила-сыщик частенько оборачивался в их сторону и смотрел на них круглыми и зоркими глазами сокола, выпущенного на охоту.
– Через три дня один из моих знакомых устраивает вечеринку для совсем узкого круга. Я вам позвоню, как только мне сообщат точное место. Мы спустимся еще на одну ступень разврата и гнусности. Мы ведь должны время от времени доходить до самого дна, до могилы. Там можно открыть много интересного, как о жизни, так и о смерти. Приходите – я уверена, что вы найдете там вдохновение для своего третьего романа, для вашего нового триумфа.
– О, вы знаете, что…
Она наконец разжала руку и положила палец ему на губы.
– Я ведь вам уже сказала – я знаю про вас все.
В течение трех последующих дней он не мог выдавить из себя ни строчки. Подруга Гаспара дала ему почитать две рукописи, наказывая быть предельно острожным. Он проглотил их за одну ночь, покоренный вольностью и мощью языка. Ветер, который они рождали, не был ветром перемен, но нес в себе не менее целительное презрение, бунтарство, отвращение. Авторы прекрасно овладели законами романного жанра, оказавшегося в немилости после пришествия архангела Михаила, и раскрыли в романе свою душу – свой ящик Пандоры. Они пожертвовали своим «я», всесильным и прославленным, надеясь таким образом обмануть с каждым днем ужесточавшуюся цензуру, и стали вкладывать свои мысли в уста своих героев. Но вымысел, вместо того чтобы смягчить их слова, придавал им особую силу и убедительность, и сам при этом становился правдой. Если писатель обращается к разуму и чувствам читателя, то его герои проникают в его душу. Цензоры прекрасно это поняли, запретили публиковать эти романы и обрекли их творцов на нищету, на тюрьму, на забвение. Они заставили замолчать и те редкие голоса, которые все же прозвучали в их защиту. Под таким же гнетом пребывали кино, театр, эстрадная музыка, живопись. Что касается таких «малых» жанров, как, например, мультфильмы, то им разрешалось касаться исключительно религиозных тем. Легионеры ликвидировали Интернет, конфисковали компьютеры, книги, кассеты, диски и DVD прежних времен – гиблых времен, а затем устроили на площадях городов и деревень аутодафе, пламя которых не смогли затушить слезы вольнодумцев.
Раздался телефонный звонок.
– Это Мод, подруга Гаспара, помните?
Как не помнить даму, которая дышит вам в лицо перегаром и хватается за ваши яички, разглагольствуя при этом о великом будущем освободителя?
– Диктую адрес, как договаривались. У вас есть на чем записать?
Она все же могла бы подождать, пока он нацарапает несколько слов на клочке бумаги.
– Будьте сегодня вечером у входа ровно в 11 часов. Не раньше и не позже. У вас спросят пароль. Запоминайте, пожалуйста, с первого раза, я не буду повторять: Заратустра. До скорой встречи.
Она повесила трубку, не дав ему ни задать хоть малейший вопрос, ни попрощаться. Пароль? Ей-богу, Мод и ее приятели впадали в маразм. Подручные архангела Михаила знали, что самые блистательные умы западной Европы собираются, чтобы проводить опыты, которые, впрочем, в просторечии назывались групповым сексом. Власти закрывали на них глаза, потому что высшие чины легиона принимали в них участие и потому что эта «деятельность», хотя и была запрещена двумя П – Правом и Пикой, – все же не представляла собой опасности номер один. Потом, когда орды исламистов будут окончательно изгнаны в свои адские пустыни, легионеры со спокойной душой будут истреблять сорную траву из сада архангела Михаила. Этот пароль, стало быть, очередное кокетство стареющей женщины, ложка страха в огромной бочке безделья и скуки.
Раздраженный, он поначалу решил никуда не ходить – какой интерес снова кружиться в вихре незнакомых тел. Но через несколько часов его стало одолевать любопытство: Мод говорила о том, что они спустятся еще на одну ступень разврата, а он-то думал, что уже добрался до самого дна… Они балдели от пузырьков шампанского, от разноцветных таблеток, от светских интриг и от мелких предательств в то время, как целые семьи оказывались без крова после очередной бомбежки, как миллионы молодых людей умирали на Восточном фронте, а легион преследовал и истреблял толпы сирот, о которых никто не заботился. Они болтали, хохотали, танцевали, жадно цепляясь за бокалы с шампанским и за свои эмоции, навязчивые идеи, в то время как великая Европа, словно огромный теплоход, зажатый льдинами, трещала по швам и шла ко дну в мрачных ледяных водах. Никто не осмеливался говорить о поражении – редкие Кассандры, пытавшиеся было изрекать пророчества, быстро исчезали со сцены. Но что будет, если исламским войскам, скопившимся между Черным и Балтийским морями, удастся прорвать оборону легионов архангела Михаила и дойти до берегов Атлантики? Что станет с этими сверкающими всеми цветами радуги, щебечущими в золотых клетках пташками, с этими никчемными, насмешливыми певуньями? Ходили слухи, что исламские фанатики до смерти закидывали камнями неверных жен, оскопляли их любовников, выкалывали глаза безбожникам, отрезали язык обманщикам и руку ворам. Неужели центр Парижа заполонят кастраты, кривые, немые, безрукие и женщины, обреченные на вечное хранение тайны и добродетели под покровом паранджи?
Съев легкий холодный ужин, он вышел из дома, решив, что ему хватит часа, чтобы дойти пешком до места, указанного Мод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51