Твоей «сестре» стоило об этом подумать еще до несчастного случая…
– Эй, какого черта?…
Но Тони уже выхватил у мужчины пистолет из-за пояса.
– А в-третьих, – продолжал торговец, – моя чертова крыша ни на кого не падала. Эти стропила от соседнего дома, где живет мистер Леонел Варга. Полагаю, обломки моей крыши разбросаны где-то возле Эверглейдс.
– Дело дрянь, Щелкунчик! – сказала женщина из-под обломков.
Мужчина стрельнул в нее взглядом и отвернулся.
– Моя работа требует быстро распознавать людей, – поделился с ними Тони Торрес. – Этим отличается хороший продавец. Если она твоя сестра, то я близнец Мела Гибсона. – Косоротый пожал плечами, а Тони продолжил: – Штука в том, что она не ранена. И ты ей никакой не брат. Ваш план меня обобрать накрылся медным тазом и официально аннулируется.
Мужчина зло набычился:
– Это все она придумала…
Тони велел ему убрать стропила с напарницы. Женщина поднялась, и торговец отметил, что она привлекательна и с виду не дура.
– Заходите в дом, – сказал он, шевельнув стволом дробовика. – Черт, после этого сволочного урагана дом от улицы не отличишь, но все равно заходите. Я желаю услышать вашу историю. Посмеяться не повредит.
Женщина оправила платье:
– Мы сильно ошиблись. Просто отпустите нас, ладно?
– Уже смешно, дорогуша, – улыбнулся Тони. Он развернул «ремингтон» к дому и нажал на курок. Заряд пробил в двери гаража дыру с футбольный мяч. – Кого? – сказал пьяный торговец, приложив к уху ладонь. – Слыхали? Пали из двенадцатого калибра – никому дела нет. Никто не выглянет, никто не поможет. Знаете почему? Ураган. Тут просто сумасшедший дом.
– Чего вы от нас хотите? – В вопросе косорылого звучало больше любопытства, чем тревоги.
– Я еще не решил, – ответил Тони. – Давайте-ка сначала навалтузимся.
За неделю до урагана Феликс Моджак скончался от гадючьего укуса в щиколотку, и его дышавшее на ладан дело – импорт диких зверей – унаследовал племянник Августин. О дядиной смерти тот узнал дождливым утром, когда жонглировал. Все окна в доме были открыты, из стереосистемы ревели «Черные вороны». Босой, в одних ярко-синих спортивных шортах, Августин стоял в гостиной и жонглировал в такт пятью человеческими черепами. Чем быстрее получалось, тем радостнее становилось на душе.
На столе в кухне лежал конверт от банка «Пэйн-Веббер» с чеком на 21 344 доллара и 55 центов. Августин в деньгах не нуждался, и они его не интересовали. Ему было почти тридцать два года, и жизнь он вел максимально простую и бессодержательную. Дивиденды от «Пэйн-Веббера» он переводил на свой счет либо иногда отправлял на благотворительность, политическим кандидатам-вероотступникам и бывшим подружкам. Но ни гроша не давал адвокатам отца – пусть старик сам утрясает свои долги, когда выберется из тюрьмы.
Жонглирование было его личным развлечением. Черепа – наглядными пособиями и медицинскими образцами, их ему добывали приятели. Когда Августин подбрасывал их в воздух – три, четыре, пять черепов – и они, описав плавную дугу, перелетали из руки в руку, он ощущал в них биение ушедших жизней. Это приносило необъяснимое и, вероятно, нездоровое возбуждение. Августин не знал имен их бывших владельцев, не ведал, как они жили и умерли, но, прикасаясь к черепам, он вбирал от них силу.
В свободное время Августин читал, смотрел телевизор и бродил по диким местам, что еще оставались во Флориде. Еще не разбогатев, когда Августин плавал на рыболовном судне отца, и позже, когда учился в юридической школе, он лелеял в себе некую смутную ярость, истоки которой сам он определить не мог и не был уверен, что стоит. Иногда ярость эта проявлялась в желании что-нибудь сжечь или взорвать – многоэтажный дом, новое шоссе или что-нибудь вроде.
Теперь же, когда у него появились и время, и деньги, Августина не тянуло на столь радикальные поступки; к тому же ему не хватало надежных знаний по взрывному делу. Чувствуя себя виноватым, он жертвовал значительные суммы на благие дела – например, клубу «Сьерра» и Обществу охраны природы. Честолюбивая тяга к благородному насилию оставалась безвредной фантазией, а его самого несло, как щепку, через коловращения жизни.
Прикосновение к смерти, обогатившее Августина, не снабдило его видением великого предназначения и космической судьбы. Он плохо помнил, как рухнул тот проклятый «Бичкрафт». Разумеется, он не увидел никакого ослепительно белого света в конце прохладного тоннеля, да и покойные родственники не звали его с небес. Кома после несчастного случая запомнилась только мучительной и неутолимой жаждой.
Поправившись, Августин не вернулся в беличье колесо юридической школы. Страховые выплаты обеспечивали удобное бесцельное существование, какому позавидовали бы многие молодые люди. Но все же Августин был глубоко несчастен. Как-то ночью в приступе депрессии он бесчеловечно очистил книжные полки от произведений талантливых писателей, умерших слишком рано. Среди них был и его любимый Джек Лондон.
В подобных случаях требуется женщина, которая приведет мужчину в порядок. Но она до сих пор не появилась.
Однажды танцовщица, с которой он встречался, застала его в спальне – он жонглировал черепами. Девушка решила, что он нарочно хочет проверить ее реакцию. Смешным это ей не показалось, она его назвала извращенцем и переехала в Нью-Йорк. Примерно через год Августин, сам не зная почему, переслал ей чек от «Пэйн-Веббера». На эти деньги бывшая пассия купила себе «тойоту-супра» и прислала фотографию, где она сидела за рулем и с улыбкой махала рукой. Интересно, подумал Августин, кто ее снимал и как он воспринял новую машину.
Братьев и сестер у него не было, мать жила в Неваде, отец сидел в тюрьме. Самым близким родственником являлся дядя – Феликс Моджак, импортер диких зверей. Мальчиком Августин часто наведывался на его маленькую запущенную ферму в жутком захолустье. Здесь было интереснее, чем в зоопарке, потому что дядя позволял ухаживать за зверьми. В особенности он поощрял общение племянника с экзотически змеями, поскольку сам их панически боялся – и, как выяснилось, в обхождении с рептилиями был фатально некомпетентен.
Повзрослев, Августин все реже виделся с деловитым дядей. Прогресс ополчился на Феликса: продвигавшаяся на запад застройка полуострова вынуждала его переезжать с места на место. Похоже, никто не желал возводить начальные школы и торговые центры в двух шагах от клеток с дикими кошками и кобрами. Когда в последний раз Феликсу пришлось перемещать зверей, Августин дал ему на переезд десять тысяч долларов.
К моменту смерти дяди в реестре обитателей фермы числились: 1 африканский лев, 3 пумы, кастрированный черный буйвол, 2 кадьяка, 97 попугаев (в том числе ара), 8 нильских крокодилов, 42 черепахи, 700 разнообразных ящериц, 93 змеи (ядовитые и неядовитые) и 88 макаков-резусов.
Животные содержались на ранчо в девять акров неподалеку от федеральной тюрьмы на съезде с Кром-авеню. Через день после похорон Августин туда отправился. Он предчувствовал, что дядя вел дела небрежно, и осмотр фермы укрепил его подозрения. Изгородь покосилась и заржавела, дверцам клеток требовались новые петли, бетонные ямы для рептилий не чистились и не осушались месяцами. В сарайчике из толя, служившим Феликсу конторой, Августин обнаружил документы, подтверждавшие дядино небрежение и к таможенным правилам Соединенных Штатов.
Феликс был контрабандистом, и это не стало открытием. Августин только порадовался, что дядя выбрал для контрабанды экзотических птиц и змей, а не что-либо иное. Однако дикая природа бросала ему свой вызов. Тюки с марихуаной не требовали кормежки, как медведи и пумы. Тощие и голодные – это еще мягкая характеристика постояльцев нелегального зверинца. Августин ужаснулся состоянию некоторых зверей и понял, что их изможденность – результат недавних финансовых затруднений дяди. К счастью, два молодых мексиканца, служившие у Феликса, любезно согласились поработать еще несколько дней после его кончины. Они загрузили холодильники сырым мясом для крупных плотоядных, закупили коробки корма для попугаев и обезьян, пополнили запас белый мышей и насекомых для рептилий.
Тем временем Августин отчаянно искал покупателя – сведущего человека, который бы хорошо заботился о животных. Он был так занят этим делом, что не обратил должного внимания на сообщения о тропическом шторме, набиравшем силу в Карибском море. Даже когда шторм перерос в ураган, Августин, увидев телевизионную сводку погоды, посчитал, что все произойдет, как обычно бывало на исходе лета, – стихия уйдет от Южной Флориды на север с господствующими атлантическими течениями.
Когда же стало ясно, что ураган шарахнет прямо по округу Дейд, времени действовать почти не осталось. Августин угрюмо думал о том, что сотворит за несколько часов ветер, несущийся со скоростью сто миль в час, с захудалой фермой покойного дяди. Утро и часть дня он не слезал с телефона, пытаясь отыскать безопасное убежище для животных. Интерес собеседников неизменно угасал, стоило упомянуть черного буйвола. Уже в сумерках Августин поехал на ферму укрепить брезент и растяжки клеток и вольеров. Предчувствуя бурю, медведи и большие кошки ревели и метались в клетках. Попугаев охватила паника; их неистовые вопли привлекли крупных ястребов, и те расположились на соснах по соседству. Августин провел на ферме два часа и понял, что дело гиблое. Он отправил мексиканцев домой, а сам добрался до ближайшего пункта Красного Креста, чтобы переждать шторм.
С рассветом Августин вернулся: ферму снесло до основания. Изгородь разметало по участку, будто праздничную мишуру, рифленое железо кровли сорвало, словно крышку банки из-под сардин. За исключением дюжины одуревших черепах, все дядины питомцы разбежались и расползлись по кустарникам, болотам и, что неизбежно, предместьям Майами. Едва телефонную связь восстановили, Августин уведомил о случившемся полицию. Диспетчер лаконично известила: свободный офицер у них найдется дней через пять-шесть, поскольку из-за урагана все работают по две смены. Августин поинтересовался, куда успеет уползти габонская гадюка за пять-шесть дней, и диспетчер обещала прислать кого-нибудь поскорее.
Но Августин не мог просто сидеть и ждать. По радио передали, что ошалевшие от урагана обезьяны оккупировали жилой квартал на Куэйл-Руст-драйв – всего в нескольких милях от фермы. Августин тотчас закинул в дядин грузовичок ампульное ружье, две удавки на длинных ручках, пятифунтовый мешок с промокшим обезьяньим кормом и прихватил револьвер 38-го калибра.
Он не знал, что еще можно сделать.
Прочесывая окрестности в поисках мужа, Бонни Лэм наткнулась на мальчика с потухшим взором – владельца искореженного велосипеда. Макс вполне соответствовал его описанию придурка-туриста с видеокамерой.
– Он побежал за обезьяной, – сказал мальчик.
– За какой обезьяной?
Мальчик объяснил. Бонни спокойно оценила информацию.
– В какую сторону они убежали?
Мальчик показал. Поблагодарив, Бонни предложила помощь в развязывании велосипеда, но парнишка отвернулся, и она ушла.
История с обезьяной озадачила Бонни, но больше тревожили душевные качества ее супруга. Как он мог уйти и забыть про молодую жену? Почему его так зачаровали эти руины? Разве можно так бессердечно вторгаться в жизнь пострадавших людей?
Макс ухаживал за ней два года и вовсе не казался бездушным. Порой он вел себя по-мальчишески и эгоистично, но все мужчины такие – это Бонни знала. В целом Макс был ответственным и внимательным, не просто усердным, но и успешным работником. Бонни это ценила, поскольку два ее предыдущих кавалера весьма прохладно относились к понятию «постоянная работа». Серьезный и обязательный Макс произвел на нее впечатление своей жизнерадостной решимостью добиться профессионального успеха и финансового благополучия. К тридцати годам Бонни достигла состояния, когда хочется надежности, – она уже устала заботиться о деньгах и мужчинах, у которых их нет. Кроме того, Макс Лэм ей действительно нравился. Романтическим красавцем его не назовешь, но он был искренен – совершенно по-детски и безоговорочно открытым. Его вдумчивость – даже в постели – подкупала. Такому мужчине, считала Бонни, можно довериться.
До сегодняшнего утра, когда он повел себя как подонок.
Вначале ей казалось, что Макс сочинил предрассветную поездку в Майами как забаву медового месяца, желая продемонстрировать новобрачной – мол, он может быть безудержным и импульсивным, не хуже ее прежних дружков. Вопреки внутреннему голосу, Бонни ему подыграла. Она была уверена, что, увидев жуткие последствия урагана, Макс забудет о своих амбициях хроникера, отложит камеру и присоединится к добровольцам-спасателям, прибывавшим целыми автобусами.
Отнюдь. Он снимал и снимал, все больше входя в раж, и у Бонни лопнуло терпенье. Когда он попросил запечатлеть его на перевернутом универсале, она ему чуть не вмазала. Бонни нарочно отстала, потому что не хотела, чтобы их видели вместе. С собственным мужем!
В распотрошенном доме она увидела пожилую женщину, одних лет с ее матерью: женщина бродила по бывшей спальне, разнесенной в щепки, и звала пропавшего котенка. Бонни предложила помочь. Котенок не нашелся, зато под разбитым зеркалом отыскался альбом со свадебными фотографиями. Смахнув осколки, Бонни подняла промокший, но не разорванный фолиант. На первой странице была надпись – «11 декабря, 1949 год». Увидев альбом, старуха разрыдалась у Бонни на груди. К своему стыду, Бонни сначала огляделась – не снимает ли их Макс тайком, а потом и сама расплакалась.
Решив поговорить с мужем начистоту, она двинулась на поиски. Если он не засунет свою идиотскую камеру куда подальше, она заберет ключи от машины и уедет. Свежеиспеченному браку предстояло первое серьезное испытание.
Через два часа следов Макса не обнаружилось, и к злости стало примешиваться беспокойство. Невероятный рассказ мальчика с изуродованным велосипедом мог бы показаться забавным, но Бонни восприняла его как еще одно доказательство бездумной одержимости Макса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45