акриловые ванны цена
Обменявшись парой слов с подошедшим официантом, Леана развернулась и вышла наружу, зябко поеживаясь в своем не по погоде тонком свитере.
– Ленка!
Она обернулась резко, словно готовясь отразить нападение. И выражение ее лица в отсветах фонарей показалось мне напряженным и испуганным. Впрочем, оно тут же смягчилось.
– Трой…
– Извини, я опоздал.
– Нет, это я поторопилась. Часы у меня, как всегда, спешат…
В подтверждение ее слов, перекрывая гул машин и голосов, донесся мелодичный перелив боя курантов, расположенных на башне через дорогу. Мы слушали его, вглядываясь друг в друга. Выжидающе, осторожно, будто пробуя тонкий лед.
Прошло два года. Срок небольшой и одновременно бесконечный.
Она укоротила свои длинные волосы, шея обнажилась, и оттого казалось, что осанка ее стала более горделивой и уверенной. А может, уверенности ей прибавили события, случившиеся за это время, когда из девчонки с красками она превратилась в профессиональную и востребованную художницу.
– Я… я рада тебя снова видеть, – негромко произнесла Ленка. Ледок хрустнул и пошел трещинами. Плеснулась черная ледяная вода. Все еще ледяная.
Не все так просто.
– Лен…
– Погоди… – Она снова вздрогнула от холода. Тонкий свитерок и джинсы не грели. – Ты не против, если мы начнем официальную часть чуть позже? Минут через десять? Я не успела закончить одно срочное дело… Выскочила, чтобы тебя перехватить… – Она запнулась.
– Да, – с некоторым облегчением отозвался я. – Конечно.
– Это здесь же. В Галерее…
На дверях Галереи висело объявление: «Администрация приносит свои извинения, но в связи с подготовкой новой экспозиции Галерея временно закрыта. Ждем вас десятого числа».
Рыжеватая девушка возле входа надевала пальто. Глянула на меня с любопытством, едва заметно улыбнулась.
– Лен, тебя искал какой-то человек, – проговорила рыжая, набрасывая на шею полосатый шарф. – Я сказала, что ты будешь позже…
– Да, спасибо, – отозвалась Леана рассеянно.
– Он еще сказал…
– Саня, потом, – отмахнулась Леана, и рыжая Саня озадаченно вздернула брови и адресовала мне вопросительный взгляд.
В Галерее пахло деревом, скипидаром, красками и сандалом. Сверху доносился едва слышный разговор и смех, но Ленка повела меня в другую сторону. Через главный зал, освещенный лишь несколькими точечными источниками света. Почти все полотна на стенах накрывали чехлы, но даже по фрагментам я иногда угадывал давно знакомую «Летнюю рощу», или «Изумрудных стрекоз», или «Рыбу-ключ»… Старина «Зеленый грифон» презрительно щурился на стене напротив.
Привет, беззвучно сказал я ему. Грифон остался прежним. А Ленка изменилась. Но что в ней стало другим, кроме прически, мне еще предстояло узнать. Или не узнать…
– Ты так на меня смотришь…
– Просто вспоминаю, какая ты.
– Теперь я другая.
– Вижу.
Она незнакомым жестом отодвинула челку со лба. Косынка на шее шевельнулась, и под ней сверкнуло пурпурно-красным. Я пригляделся и озадачился.
Под косынкой у Ленки притаился простенький кулон – красный полудрагоценный камешек с заключенным в его сердцевине заклинанием защиты от проникновения . В мысли ли, в чувства ли… Безделушка. Любой грамотный маг пробьет эту защиту как бумагу. Чтобы создать полноценную завесу, требуется магия высшего уровня, и стоить такой оберег будет бешеных денег. Вряд ли это по карману пусть даже перспективной художнице. И взамен она купила этот кулон… Зачем?
Потому что не доверяет тебе. Или боится.
Очень весело.
Не выдержав, я взял ее за руку. Пальцы ее дрогнули, она застыла, распахнув глаза, и сразу же обмякла.
– Лен, это же я…
Мы ловили воспоминания друг друга как бабочек. Стараясь накрыть ладонью и не повредить, прислушиваясь к щекотным прикосновениям.
– А помнишь, как мы ездили на Ветродуй? – И в памяти распускалась изумрудная зелень весенних предгорий, и натянутая струна канатной дороги с сиденьями в виде разных птиц, отчего издалека казалось, что странная стая послушной вереницей летит к вершине.
– А помнишь, как мы бегали к Мемориалу? – И ночь обволакивала объятием – душным, пыльным и полным пряных летних запахов, хотя тогда уже стояла осень. Вздымались неестественно черные осколки камней. И скользили страшные тени внутри Периметра…
– А помнишь, как мы сняли комнату на побережье? – И снова весна, самый конец, звенящий, свежий, растрепанный и жизнерадостный. И какие-то сумасшедшие, исполнявшие немелодичные, но на редкость смешные куплеты на нашей улице, которые веселили так, что даже мы ненадолго отвлекались друг от друга, от своего упоительного счастья…
Мы так много вспомнили, передавая прожитые дни друг другу как солнечных зайчиков. И, как солнечные зайчики, они ускользали мгновенно, бесследно, не успев согреть.
– Почему ты не сказал мне, что ты маг? – Словно наждаком провели.
Мы оба разом подобрались. Ленка смотрела выжидающе, положив подбородок на знакомо переплетенные пальцы, а я попытался объяснить то, что не смог тогда:
– Понимаешь… С тобой я не думал об этом. Наверное, впервые в жизни… Мне не нужно было быть магом, чтобы…
– Неправда. – Карие глаза потемнели. В них затаилось сомнение, как горечь в кофе. – Ты не можешь об этом забыть ни на минуту.
– С тобой могу… мог.
Она зажмурилась. Ресницы сомкнулись. И я вспомнил, как щекотали губы ее упругие, мокрые и соленые ресницы, когда она плакала. Ленка не отстранилась, когда я притянул ее к себе. Но хрупкие позвонки под тонким свитером обозначили дугу, готовую вот-вот распрямиться.
Снова одуряюще близко, как раньше. А запах ее волос остался прежним – легким, чистым, неуловимо цветочным. Только теперь к нему примешивался незнакомый темный аромат. Новые духи?
– Если бы ты тогда сразу сказал правду… – едва слышно прошептала она, поднимая лицо, но не открывая глаз. – Все было бы по-другому…
Ее губы сомкнулись с моими, передавая странный горьковатый полынный привкус. Наше дыхание смешалось. А уже в следующее мгновение Ленка скользнула в сторону, высвобождаясь из объятий.
Удержать ее я не успел. На миг все вокруг словно заволокло черной дымкой, закружилась голова. Я поморщился, прижав пальцы к переносице, где запульсировала острая, ломкая боль. Полынный привкус стал резким и обжигающим.
– Ленка, что…
Дымка расползалась медленно и неохотно, но восприятие оставалось нечетким и фрагментарным. Вот Ленка напряженно и пристально всматривается в мое лицо. Глаза у нее лихорадочно блестят, а губы шевелятся, но слова едва достигают сознания.
– …Попробуй пожить как все… высокомерие и ложь…
– Не понимаю, – с усилием отзываюсь я, стараясь сфокусировать зрение.
– …Чары. Не беспокойся, действие временно. Станешь как прежде. Но до этого попробуешь на вкус, каково это – родиться обычным…
Незнакомая злость искажает Ленкины черты до неузнаваемости. А губы ее обметаны черным пунктиром остаточного заклинания. Некрасиво. В опрокинутой чашке покачивается лужица не до конца пролившегося кофе. В нефтяной жидкости пляшут огоньки отраженных ламп. Нестерпимо яркие. Ленкино лицо внезапно оказывается прямо передо мной. Глаза больные и встревоженные. В них отражаюсь я.
За Ленкиной спиной задвигались тени. Пугающе громадные, заслоняющие собой все вокруг. Руки у теней длинные и цепкие. Тени оттаскивают Ленку в сторону, и ее лицо из недоумевающего становится просто испуганным.
– …Не так! Вы же сказали, что просто… – кричит она отчаянно.
Звуки глохнут, завязнув в мороке.
Я пытаюсь встать, но безуспешно. Свет меркнет. На этот раз надолго.
…Когти у боли как мечи кочевников-ахара – изогнутые, с зазубринами, и каждый зубец черен от яда. Боль насадила на свои когти, пронзив плечи и спину, и соскочить с них немыслимо.
Руки заломлены назад и вверх. Плечи вывернуты, и позвоночник изогнут. Боль струится через него.
Ошеломление так велико, что постепенно восприятие притупляется. Нет, практически отмирает. Я камень. Мертвый, непоколебимый, вечный. Боль закогтила край сознания, но она на периферии. А я – по другую сторону…
В сводчатом зале свет мешается с мраком, рождая уродливые, замысловатые тени. Тьма здесь преобладает, но ее пожирают огоньки десятков черных и белых свечей. Желтое, липкое мерцание свечей едва разбавлено белесым холодом, льющимся из крошечных окошек под сводом зала…
Усилие, потраченное на взгляд вверх, оказывается слишком велико. Веки тяжелые и шершавые, царапают глазные яблоки. Шею прошивает раскаленная игла. Проще смотреть вниз…
Пол выложен плитками, чей узор давно затерт. В центре зала на полу мелом начерчена неправильная фигура. Углы и окружности пересекают друг друга. Сероватый мел сверкает как расплавленное серебро. Вокруг чертежа толпятся силуэты в балахонах с капюшонами. Человек двадцать. Страх и ожидание расстилаются над ними зыбким облаком. Больше страха, чем ожидания. Облако прошито его бурыми нитями.
Люди в балахонах покачиваются и тянут на одной ноте заклинание. Ими руководит некто в центре, тоже упрятанный за плащ, капюшон и маску. В прорезях маски его глаза лихорадочно сияют. Он обходит нарисованную на полу фигуру по периметру, иногда посыпая ее пылью из резной чаши. Пыль клубится в нагретом и плотном воздухе.
– …Приходи… о, возьми силу жертвы… о, верни нам силу жертвы… надели нас могуществом…
Бормотание заунывно и монотонно. Жгучие и вязкие испарения забивают глотку, липнут к коже и растекаются по ней кислотой…
– А-а! – выдыхает нестройный хор.
Трепещущие языки свечек дружно вытягиваются вверх.
Люди по команде главного начинают неуклюжими волчками вращаться. Насыщенный воздух заколыхался. Потянуло смесью запахов: дым, нагретый камень и металл. Пыль и благовония. Вонь человеческого пота и духов…
Один из волчков совсем рядом – от него несет ужасом, а запах пота мешается с ароматом дорогого мужского одеколона и табака. А от женщины рядом с ним пахнет проточной водой… Она мельком поправляет выбившуюся из-под капюшона обесцвеченную прядь – пальцы ее сухие и немолодые, на среднем остро блеснул камень в перстне…
А та, что слева, пахнет дурманом, как полуденный луг. И страха она не ощущает. Только предвкушение и шквальный восторг от происходящего…
Они кружатся, теряя равновесие и все больше втягиваясь в безумный танец. И не замечают, что воздух в центре нарисованной на полу фигуры сгустился и насытился угрозой. Запах озона пронзает тяжелую атмосферу. И напряжение растекается вокруг, заставляя даже камни содрогаться…
Я за барьером. Я пуст и равнодушен. Но я чую, как наливается жаром пространство. И люди цепенеют и останавливаются. Плечи их пригибаются от невыносимой тяжести, и кто-то явственно сипло стонет, падая на колени.
– Повелитель! – хрипит главный. – О повелитель… – Чаша с пылью или порошком выпадает из его руки и, громко звеня, катится к центру зала. Возле меловых линий, ярко вспыхнувших, чаша останавливается, будто наткнувшись на незримый барьер, и уже в следующий миг растекается лужицей расплавленного металла. – Он пришел! – ликующе возвещает предводитель, хотя голос его срывается и дрожит от испуга.
Остальные, похоже, не разделяют его восторга. Они боязливо отступают к стенам.
То, что возникло в центре нарисованной мелом фигуры, еще неотчетливо. Очертания проступают медленно, как при проявке старинной фотографии. Но уже устрашают.
Тварь шевелится и внезапно, будто только сейчас обнаружив рядом присутствие других, одним текучим движением перемещается влево. К предводителю. Тот отшатывается и закрывается полой плаща. И орет отчаянно:
– Туда! Туда! Он там!
Бесформенная голова поворачивается ко мне. Глаз у нее нет, но взгляд пронзителен и напорист.
Тварь скользит в мою строну. Воздух расступается и ломко шуршит. Я словно нанизан на проникающий взор монстра. Уклониться невозможно!
Она безумно голодна. Голод гонит ее вперед, и тварь не замечает таких пустяков, как защитные линии, нарисованные на полу. Меловые черты стираются. Плоть твари дымится, обугливаясь, но ей это безразлично. Безглазая морда замирает прямо перед моим лицом, жадно принюхиваясь. Сосущее нетерпение твари схоже с разверстой в вакуум дырой.
Такого беспросветного ужаса мне никогда не доводилось испытывать. Не потому, что страшусь за свою жизнь… Потому, что, если эта тварь доберется до меня, жизнь мне больше не понадобится.
Я задергался в путах, наплевав на боль и достоинство. Прочь!!
Бесполезно… Я, обессилев, замираю. Тварь смотрит…
…И вдруг отпускает. Обшарив все уголки моего сознания, она разочарованно отворачивается. Ярость взрывается в ней. Обманутая тварь обиженно кричит.
Посыпались камни. Огни свечей заметались. Люди заверещали, бросаясь к выходу и сдирая свои нелепые маски и плащи, от жара прилипающие к телу. Обнаженная кожа прямо на глазах покрывается пузырями.
А я даже бежать не смогу, хотя раскаленный воздух кровавит скулы.
Впрочем, они бы не успели.
Успел кто-то еще. Пространство вдруг выстыло. Температура мгновенно упала ниже нуля. Дуновение ледяного ветра всколыхнуло воздух и погасило оставшиеся свечи. Тварь завизжала и раскололась на неровные мерзлые куски. Остатки мелового чертежа на полу разнесло поземкой…
Морозный воздух напитан магией.
Веревки, которыми я привязан, обретают жизнь и начинают двигаться, словно змеи, распутывая свои витки. Когда последняя соскальзывает, я оседаю на пол, вдыхаю обжигающий холод и снова проваливаюсь в небытие.
6
Оказывается, в некоторых обстоятельствах даже промерзший пол – высшая степень комфорта. Только дрожь мешает наслаждаться им вечно…
Прямо перед носом на каменной плитке растеклась расплавленная черная клякса парафиновой свечи. Парафин затек в узор плитки и поседел от изморози. А чуть правее и дальше тускло поблескивает металлический кругляш. Монетка? Значок? Еще дальше лежит что-то бесформенно-черное… Нет, не тело. Всего лишь скомканный плащ.
До чего все же холодно… И света мало. Вместо зыбкого, подвижного огненного моря сверху льется слабенький поток, такой же выстуженный, как и все вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Ленка!
Она обернулась резко, словно готовясь отразить нападение. И выражение ее лица в отсветах фонарей показалось мне напряженным и испуганным. Впрочем, оно тут же смягчилось.
– Трой…
– Извини, я опоздал.
– Нет, это я поторопилась. Часы у меня, как всегда, спешат…
В подтверждение ее слов, перекрывая гул машин и голосов, донесся мелодичный перелив боя курантов, расположенных на башне через дорогу. Мы слушали его, вглядываясь друг в друга. Выжидающе, осторожно, будто пробуя тонкий лед.
Прошло два года. Срок небольшой и одновременно бесконечный.
Она укоротила свои длинные волосы, шея обнажилась, и оттого казалось, что осанка ее стала более горделивой и уверенной. А может, уверенности ей прибавили события, случившиеся за это время, когда из девчонки с красками она превратилась в профессиональную и востребованную художницу.
– Я… я рада тебя снова видеть, – негромко произнесла Ленка. Ледок хрустнул и пошел трещинами. Плеснулась черная ледяная вода. Все еще ледяная.
Не все так просто.
– Лен…
– Погоди… – Она снова вздрогнула от холода. Тонкий свитерок и джинсы не грели. – Ты не против, если мы начнем официальную часть чуть позже? Минут через десять? Я не успела закончить одно срочное дело… Выскочила, чтобы тебя перехватить… – Она запнулась.
– Да, – с некоторым облегчением отозвался я. – Конечно.
– Это здесь же. В Галерее…
На дверях Галереи висело объявление: «Администрация приносит свои извинения, но в связи с подготовкой новой экспозиции Галерея временно закрыта. Ждем вас десятого числа».
Рыжеватая девушка возле входа надевала пальто. Глянула на меня с любопытством, едва заметно улыбнулась.
– Лен, тебя искал какой-то человек, – проговорила рыжая, набрасывая на шею полосатый шарф. – Я сказала, что ты будешь позже…
– Да, спасибо, – отозвалась Леана рассеянно.
– Он еще сказал…
– Саня, потом, – отмахнулась Леана, и рыжая Саня озадаченно вздернула брови и адресовала мне вопросительный взгляд.
В Галерее пахло деревом, скипидаром, красками и сандалом. Сверху доносился едва слышный разговор и смех, но Ленка повела меня в другую сторону. Через главный зал, освещенный лишь несколькими точечными источниками света. Почти все полотна на стенах накрывали чехлы, но даже по фрагментам я иногда угадывал давно знакомую «Летнюю рощу», или «Изумрудных стрекоз», или «Рыбу-ключ»… Старина «Зеленый грифон» презрительно щурился на стене напротив.
Привет, беззвучно сказал я ему. Грифон остался прежним. А Ленка изменилась. Но что в ней стало другим, кроме прически, мне еще предстояло узнать. Или не узнать…
– Ты так на меня смотришь…
– Просто вспоминаю, какая ты.
– Теперь я другая.
– Вижу.
Она незнакомым жестом отодвинула челку со лба. Косынка на шее шевельнулась, и под ней сверкнуло пурпурно-красным. Я пригляделся и озадачился.
Под косынкой у Ленки притаился простенький кулон – красный полудрагоценный камешек с заключенным в его сердцевине заклинанием защиты от проникновения . В мысли ли, в чувства ли… Безделушка. Любой грамотный маг пробьет эту защиту как бумагу. Чтобы создать полноценную завесу, требуется магия высшего уровня, и стоить такой оберег будет бешеных денег. Вряд ли это по карману пусть даже перспективной художнице. И взамен она купила этот кулон… Зачем?
Потому что не доверяет тебе. Или боится.
Очень весело.
Не выдержав, я взял ее за руку. Пальцы ее дрогнули, она застыла, распахнув глаза, и сразу же обмякла.
– Лен, это же я…
Мы ловили воспоминания друг друга как бабочек. Стараясь накрыть ладонью и не повредить, прислушиваясь к щекотным прикосновениям.
– А помнишь, как мы ездили на Ветродуй? – И в памяти распускалась изумрудная зелень весенних предгорий, и натянутая струна канатной дороги с сиденьями в виде разных птиц, отчего издалека казалось, что странная стая послушной вереницей летит к вершине.
– А помнишь, как мы бегали к Мемориалу? – И ночь обволакивала объятием – душным, пыльным и полным пряных летних запахов, хотя тогда уже стояла осень. Вздымались неестественно черные осколки камней. И скользили страшные тени внутри Периметра…
– А помнишь, как мы сняли комнату на побережье? – И снова весна, самый конец, звенящий, свежий, растрепанный и жизнерадостный. И какие-то сумасшедшие, исполнявшие немелодичные, но на редкость смешные куплеты на нашей улице, которые веселили так, что даже мы ненадолго отвлекались друг от друга, от своего упоительного счастья…
Мы так много вспомнили, передавая прожитые дни друг другу как солнечных зайчиков. И, как солнечные зайчики, они ускользали мгновенно, бесследно, не успев согреть.
– Почему ты не сказал мне, что ты маг? – Словно наждаком провели.
Мы оба разом подобрались. Ленка смотрела выжидающе, положив подбородок на знакомо переплетенные пальцы, а я попытался объяснить то, что не смог тогда:
– Понимаешь… С тобой я не думал об этом. Наверное, впервые в жизни… Мне не нужно было быть магом, чтобы…
– Неправда. – Карие глаза потемнели. В них затаилось сомнение, как горечь в кофе. – Ты не можешь об этом забыть ни на минуту.
– С тобой могу… мог.
Она зажмурилась. Ресницы сомкнулись. И я вспомнил, как щекотали губы ее упругие, мокрые и соленые ресницы, когда она плакала. Ленка не отстранилась, когда я притянул ее к себе. Но хрупкие позвонки под тонким свитером обозначили дугу, готовую вот-вот распрямиться.
Снова одуряюще близко, как раньше. А запах ее волос остался прежним – легким, чистым, неуловимо цветочным. Только теперь к нему примешивался незнакомый темный аромат. Новые духи?
– Если бы ты тогда сразу сказал правду… – едва слышно прошептала она, поднимая лицо, но не открывая глаз. – Все было бы по-другому…
Ее губы сомкнулись с моими, передавая странный горьковатый полынный привкус. Наше дыхание смешалось. А уже в следующее мгновение Ленка скользнула в сторону, высвобождаясь из объятий.
Удержать ее я не успел. На миг все вокруг словно заволокло черной дымкой, закружилась голова. Я поморщился, прижав пальцы к переносице, где запульсировала острая, ломкая боль. Полынный привкус стал резким и обжигающим.
– Ленка, что…
Дымка расползалась медленно и неохотно, но восприятие оставалось нечетким и фрагментарным. Вот Ленка напряженно и пристально всматривается в мое лицо. Глаза у нее лихорадочно блестят, а губы шевелятся, но слова едва достигают сознания.
– …Попробуй пожить как все… высокомерие и ложь…
– Не понимаю, – с усилием отзываюсь я, стараясь сфокусировать зрение.
– …Чары. Не беспокойся, действие временно. Станешь как прежде. Но до этого попробуешь на вкус, каково это – родиться обычным…
Незнакомая злость искажает Ленкины черты до неузнаваемости. А губы ее обметаны черным пунктиром остаточного заклинания. Некрасиво. В опрокинутой чашке покачивается лужица не до конца пролившегося кофе. В нефтяной жидкости пляшут огоньки отраженных ламп. Нестерпимо яркие. Ленкино лицо внезапно оказывается прямо передо мной. Глаза больные и встревоженные. В них отражаюсь я.
За Ленкиной спиной задвигались тени. Пугающе громадные, заслоняющие собой все вокруг. Руки у теней длинные и цепкие. Тени оттаскивают Ленку в сторону, и ее лицо из недоумевающего становится просто испуганным.
– …Не так! Вы же сказали, что просто… – кричит она отчаянно.
Звуки глохнут, завязнув в мороке.
Я пытаюсь встать, но безуспешно. Свет меркнет. На этот раз надолго.
…Когти у боли как мечи кочевников-ахара – изогнутые, с зазубринами, и каждый зубец черен от яда. Боль насадила на свои когти, пронзив плечи и спину, и соскочить с них немыслимо.
Руки заломлены назад и вверх. Плечи вывернуты, и позвоночник изогнут. Боль струится через него.
Ошеломление так велико, что постепенно восприятие притупляется. Нет, практически отмирает. Я камень. Мертвый, непоколебимый, вечный. Боль закогтила край сознания, но она на периферии. А я – по другую сторону…
В сводчатом зале свет мешается с мраком, рождая уродливые, замысловатые тени. Тьма здесь преобладает, но ее пожирают огоньки десятков черных и белых свечей. Желтое, липкое мерцание свечей едва разбавлено белесым холодом, льющимся из крошечных окошек под сводом зала…
Усилие, потраченное на взгляд вверх, оказывается слишком велико. Веки тяжелые и шершавые, царапают глазные яблоки. Шею прошивает раскаленная игла. Проще смотреть вниз…
Пол выложен плитками, чей узор давно затерт. В центре зала на полу мелом начерчена неправильная фигура. Углы и окружности пересекают друг друга. Сероватый мел сверкает как расплавленное серебро. Вокруг чертежа толпятся силуэты в балахонах с капюшонами. Человек двадцать. Страх и ожидание расстилаются над ними зыбким облаком. Больше страха, чем ожидания. Облако прошито его бурыми нитями.
Люди в балахонах покачиваются и тянут на одной ноте заклинание. Ими руководит некто в центре, тоже упрятанный за плащ, капюшон и маску. В прорезях маски его глаза лихорадочно сияют. Он обходит нарисованную на полу фигуру по периметру, иногда посыпая ее пылью из резной чаши. Пыль клубится в нагретом и плотном воздухе.
– …Приходи… о, возьми силу жертвы… о, верни нам силу жертвы… надели нас могуществом…
Бормотание заунывно и монотонно. Жгучие и вязкие испарения забивают глотку, липнут к коже и растекаются по ней кислотой…
– А-а! – выдыхает нестройный хор.
Трепещущие языки свечек дружно вытягиваются вверх.
Люди по команде главного начинают неуклюжими волчками вращаться. Насыщенный воздух заколыхался. Потянуло смесью запахов: дым, нагретый камень и металл. Пыль и благовония. Вонь человеческого пота и духов…
Один из волчков совсем рядом – от него несет ужасом, а запах пота мешается с ароматом дорогого мужского одеколона и табака. А от женщины рядом с ним пахнет проточной водой… Она мельком поправляет выбившуюся из-под капюшона обесцвеченную прядь – пальцы ее сухие и немолодые, на среднем остро блеснул камень в перстне…
А та, что слева, пахнет дурманом, как полуденный луг. И страха она не ощущает. Только предвкушение и шквальный восторг от происходящего…
Они кружатся, теряя равновесие и все больше втягиваясь в безумный танец. И не замечают, что воздух в центре нарисованной на полу фигуры сгустился и насытился угрозой. Запах озона пронзает тяжелую атмосферу. И напряжение растекается вокруг, заставляя даже камни содрогаться…
Я за барьером. Я пуст и равнодушен. Но я чую, как наливается жаром пространство. И люди цепенеют и останавливаются. Плечи их пригибаются от невыносимой тяжести, и кто-то явственно сипло стонет, падая на колени.
– Повелитель! – хрипит главный. – О повелитель… – Чаша с пылью или порошком выпадает из его руки и, громко звеня, катится к центру зала. Возле меловых линий, ярко вспыхнувших, чаша останавливается, будто наткнувшись на незримый барьер, и уже в следующий миг растекается лужицей расплавленного металла. – Он пришел! – ликующе возвещает предводитель, хотя голос его срывается и дрожит от испуга.
Остальные, похоже, не разделяют его восторга. Они боязливо отступают к стенам.
То, что возникло в центре нарисованной мелом фигуры, еще неотчетливо. Очертания проступают медленно, как при проявке старинной фотографии. Но уже устрашают.
Тварь шевелится и внезапно, будто только сейчас обнаружив рядом присутствие других, одним текучим движением перемещается влево. К предводителю. Тот отшатывается и закрывается полой плаща. И орет отчаянно:
– Туда! Туда! Он там!
Бесформенная голова поворачивается ко мне. Глаз у нее нет, но взгляд пронзителен и напорист.
Тварь скользит в мою строну. Воздух расступается и ломко шуршит. Я словно нанизан на проникающий взор монстра. Уклониться невозможно!
Она безумно голодна. Голод гонит ее вперед, и тварь не замечает таких пустяков, как защитные линии, нарисованные на полу. Меловые черты стираются. Плоть твари дымится, обугливаясь, но ей это безразлично. Безглазая морда замирает прямо перед моим лицом, жадно принюхиваясь. Сосущее нетерпение твари схоже с разверстой в вакуум дырой.
Такого беспросветного ужаса мне никогда не доводилось испытывать. Не потому, что страшусь за свою жизнь… Потому, что, если эта тварь доберется до меня, жизнь мне больше не понадобится.
Я задергался в путах, наплевав на боль и достоинство. Прочь!!
Бесполезно… Я, обессилев, замираю. Тварь смотрит…
…И вдруг отпускает. Обшарив все уголки моего сознания, она разочарованно отворачивается. Ярость взрывается в ней. Обманутая тварь обиженно кричит.
Посыпались камни. Огни свечей заметались. Люди заверещали, бросаясь к выходу и сдирая свои нелепые маски и плащи, от жара прилипающие к телу. Обнаженная кожа прямо на глазах покрывается пузырями.
А я даже бежать не смогу, хотя раскаленный воздух кровавит скулы.
Впрочем, они бы не успели.
Успел кто-то еще. Пространство вдруг выстыло. Температура мгновенно упала ниже нуля. Дуновение ледяного ветра всколыхнуло воздух и погасило оставшиеся свечи. Тварь завизжала и раскололась на неровные мерзлые куски. Остатки мелового чертежа на полу разнесло поземкой…
Морозный воздух напитан магией.
Веревки, которыми я привязан, обретают жизнь и начинают двигаться, словно змеи, распутывая свои витки. Когда последняя соскальзывает, я оседаю на пол, вдыхаю обжигающий холод и снова проваливаюсь в небытие.
6
Оказывается, в некоторых обстоятельствах даже промерзший пол – высшая степень комфорта. Только дрожь мешает наслаждаться им вечно…
Прямо перед носом на каменной плитке растеклась расплавленная черная клякса парафиновой свечи. Парафин затек в узор плитки и поседел от изморози. А чуть правее и дальше тускло поблескивает металлический кругляш. Монетка? Значок? Еще дальше лежит что-то бесформенно-черное… Нет, не тело. Всего лишь скомканный плащ.
До чего все же холодно… И света мало. Вместо зыбкого, подвижного огненного моря сверху льется слабенький поток, такой же выстуженный, как и все вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75