Командир батареи Платов, как на капитанском мостике, встанет у бинокулярного искателя. Все четыре пушки на секунду опустятся, чтобы скинуть свои чехлы, опять, спокойно нацеливаясь, устремятся в небо, и от каждой из них прозвучат голоса:
Первая готова!
Третья готова!
Вторая…
Прошло только двадцать секунд!
Командир батареи резко, отрывисто скомандует:
Над первым! Темп пять! - И услышит четыре ответа:
Цель поймана!
Под током уже работают синхронные кабели; высотомер считывает изменения высоты; на планшетепостроителе откладывается скорость цели; получив отсчеты высоты и от командира взвода поправку на баллистические, метеорологические и топографические условия: «Больше 180!», командир батареи Платов коротко произносит:
- Высота сорок шесть - сорок!
Тогда командир огневого взвода, высчитав по логарифмической линейке действительную скорость цели, докладывает:
Скорость сто восемнадцать! И командир батареи утвердит:
Скорость сто восемнадцать!
И как только вражеский самолет влетит в зону обстрела, сосредоточенная кудрявая девушка, олицетворяющая собой первый номер планшета-построителя, совместив стрелками разное время полета снаряда и цели, доложит:
Есть совмещение! Платов скомандует:
Огонь!
А на всю эту истонченную технику, предваряющую команду «огонь», уйдет только пяток секунд. Ибо секунда промедления батарейцев была бы торжеством врага.
Но все полтора года войны торжествует не враг, а Платов, и это потому, что никто из его людей ни разу нужной секунды не потерял.
20 декабря. Вечер. Кушелевка
К вечеру вместе с группой зенитчиков отправляюсь поездом, а затем пешком в штаб 189-го зенитного полка, на торжественный вечер пятилетия полка и вручения орденов.
Небывалая в эту пору оттепель. Самые короткие в году дни затягиваются сумерками вскоре после полудня. Перебравшись по неверному льду речки, идем полем, разбрызгивая лужи и мятый снег, - в шинелях, в полном боевом снаряжении. Впереди всех шагают старший лейтенант Платов и замполит батареи лейтенант Серпиков. Приближаемся к темнеющему впереди, размалеванному пятнами маскировки дому. Это - село Кушелевка.
В ярко освещенном чале вставший из-за стола президиума генерал вручает Платову за бои на Неве орден Красного Знамени. И Платов, тая волнение, лаконично отвечает:
- Служу Советскому Союзу!
Командир полка подполковник Зенгбуш вызывает лейтенанта Серпикова, и этот никогда не терявший самообладания богатырь спотыкается, входя на трибуну, и веселые люди в переполненном зале шумно ободряют его. Все видят, что, приняв орден Красной Звезды, Серпиков, тут же горячо расцелованный Зенгбушем, волнуется так, что губы его дрожат. Он начинает говорить, но, запнувшись на словах: «И обещаю еще сильнее…», молчит, чуть не плачет с досады, что нужные слова вдруг исчезли. Сердится «а себя и, рубанув воздух кулаком, резко поворачивается к генералу, срывающимся голосом заканчивает: «… громить немецких захватчиков!»
Генерал улыбается, зал рукоплещет, и Серпиков, спрыгнув с трибуны, спешит спрятаться за шинели сгрудившихся у стены бойцов.
Орден Отечественной войны II степени вызывает у всех тайную, но добрую зависть к старшему сержанту Байширу - командиру орудия. Медалью «За боевые заслуги» награждены младшие командиры Пилипчик, Исаенко и Конопатский.
Радость их - праздник всей батареи, сегодня и завтра, так же как и вчера, ежеминутно готовой встретить неумолимыми снарядами всякого, на любой высоте летящего к Ленинграду врага.
21 декабря
К утру я вернулся в Ленинград на быстром «пикапе»…
Н. Тихонов в ДКА перелистывает где-то добытую старинную книгу «О баталиях Петра у Шлиссельбурга и Выборга», «Юрнал об атаке города Риги», «Реляция о действиях Голштинии»…
Все раскисло, размякло. Идет дождь, снег растаял. Удивительная и пренеприятная оттепель - вторая уже в декабре. Для блокированного Ленинграда - плохая погода. Ладога не замерзает. Трассы нет. Город живет запасами. Чем это угрожает при продолжении такой же погоды - попятно!
26 декабря
Пять дней подряд упорно работал над фронтовыми очерками и отправлял их в ТАСС. Написал брошюру для Политуправления фронта. Сдал.
Получил из Ярославля авторский экземпляр изданного там небольшого сборника моих фронтовых рассказов и очерков и номер «Ярославского альманаха» с моими фронтовыми записями.

Пулеметы идyт на фронт
28 декабря. ДКА
Вчера провел день на одном из оборонных заводов.
… Прохожу в заводские ворота под двойным покровом - военной тайны и темной декабрьской ночи.
Слепит глаза яркий электрический свет, герметически запертый в залах высоких цехов. Жужжание моторов и ритмический грохот станков сопровождают меня по всем коридорам. Вхожу в ту конторку, где за маленьким столиком сидит спокойная и властная ленинградская женщина - начальник цеха конвейерной сборки. Против ее столика на бетонном полу стоят в ряд, как выстроенные готовые к походу солдаты, строгие металлические тела только что отвороненных новеньких пулеметов. Их кожухи свеже крашены белой краской - зима!..
На столике начальницы цеха табак «Золотое руно» - подарок наркома лучшим производственникам завода, доставленный из Москвы самолетом.
- Товарищ Романова, можно у вас завернуть?
И юноша в растопыренной шапке-ушанке, в синем пиджачке хитро щурится на дразнящую его нюх желтенькую коробку.
А сколько сегодня собрал? - вскидывает на него темные глаза женщина.
Одиннадцать…
А должен был?
Ну уж дайте свернуть авансом… За двенадцатым-то дело не станет!
- Смотри!..
Накурившись сладкого табака, юноша спешит из конторки в соседний цех. Р. М. Романова, оставшись одна с полусотней пулеметов, пристально смотрит на них. О чем она думает? О своих родителях, погибших в Ленинграде от голода? Или об этих мальчиках, спасенных работой в цехе?
А в моем воображении на миг возникает поле ночного сражения и пятьдесят дуг трассирующих очередей. Доносящийся из соседнего цеха грохот помогает представить себе шум боя. Сколько гитлеровцев полягут на белом снегу, когда эта полусотня пулеметов пропустит свои первые боевые ленты?..
Эти пулеметы сейчас будут увезены прямиком на фронт. На бетонном полу тотчас же выстроятся другие. Больше бы, еще больше бы их, так, чтоб горечь души сменилась удовлетворением.
… Смех, шум, возня, звонкие голоса, борьба. Такой ералаш бывает в школьном коридоре, в десятиминутном перерыве между двумя уроками… Неиссякаема энергия молодежи! Чем напряженнее школьник только что вчитывался в учебник, тем непринужденней и беззастенчивей эта возня, в несколько минут разряжающая усталость.
В дверях цеха, с десятком пулеметных замков в руках, появляется долговязый «дядя Ваня».
- По местам, ребята! - строго говорит он. - Передохнули. Хватит!
Еще минута, и у своих рабочих мест, вдоль всей ленты конвейерной сборки, стоят мастера слесарного дела - внимательные, сосредоточенные, молчаливые. Они уже не ученики ремесленного училища. Они - рабочие оборонной промышленности, суровые, неутомимые ленинградцы. В их руках, накрепко срастаясь, металлические детали приобретают формы боевого оружия. Бригада Василия Швыгина снимает с верстаков, ставит на стеллажи готовые станковые пулеметы марки ПМ - Л1 /1 («пулемет максим - ленинградец один-один»). В цехе не бывает ни промедления в работе, ни брака. За это отвечают бригады Родионова и Комарова, вся комсомольская молодежь. Об этом напоминает широкий, во всю стену плакат: «Добился успеха, закрепи его, непрестанно усиливай помощь родной Красной Армии».
Высокорослый, худощавый, в куртке и кепке человек с бледным лицом, Иван Иванович Морозов, знает все тайники души этих юношей, почтительно влюбленных в него, знает их труд и их шалости, их горести, большие и малые, их надежды и мечты Он говорит мне, что маленький Ваня Головин ни на сотую долю миллиметра не ошибается, подтачивая деталь, потому что Ваня Головин был недавно на фронте, вместе с другими делегатами возил туда образцовый свой пулемет и сам стрелял из него по мишени. Стояли вокруг взыскательные, строгие командиры. А Ваня Головин, годный каждому из них в сыновья, умело и спокойно целился в спичечный коробок Не умел еще Ваня придать своим словам внушительность, его голос еще слишком звонок Но, принимая от него только что выверенный и отстрелянный пулемет, бойцы и командиры разговаривали с Ваней так уважительно, с такой душевной теплотой, что взрослое сердце юного мастера переполнилось гордостью и страстью к дальнейшей работе.
И как мог бы Головин после этого «подвести» в труде дядю Ваню, который воспитал его, обучил его страшному для врагов родины мастерству?
В полном лишений декабре прошлого года немногие оставшиеся на заводе рабочие, под руководством заместителя начальника цеха и начальника сборки Морозова, изготовили первый свой пулемет и назвали его «ленинградец». Сделали его, как Морозов говорит, «по чутью», не ведая технологического процесса, потому что связи с Большой землей, с пулеметными заводами страны не было
Пригласили специалистов - боевых командиров, инженеров, опытных мастеров, повезли первый экземпляр своего изделия на отстрел. «Король пулеметов», отладчик Микешин, тридцать пять лет проработавший на лучших оружейных заводах страны, не поверил Морозову, что этот пулемет целиком изготовлен здесь, в подобных условиях.
- Зачистили чужие клейма, - оказал он, - и выдаете за свой!
И, не слушая никаких убеждений, разобрал пулемет и начал с пристрастием исследовать все до последней детали. Все, однако, было сделано честно, а некоторые из деталей оказались Микешину незнакомыми Он удивился Собрал пулемет, выпустил из него несколько очередей и наконец сдался:
- Ваша правда, ребята! И от этой правды немцам не поздоровится. Поеду-ка я к вам на завод посмотреть, как вы эту работку сварганили!
Через несколько дней завод приступил к изготовлению первой серии.
… Как ни крепился Морозов, через силу трудясь в холодном и темном цеху, а все же не выдержал. Но даже в болезни не пожелал покинуть стены завода С тяжелым плевритом лежал в одной из проледенелых комнат конторы, рядом с другим, таким же как он, энтузиастом, начальником цеха Шнейеровым. Не мог больше ни возить на саночках воду от реки, ни колоть и носить на своей спине сырые дрова, ни держать в руках на морозе обжигающий пальцы инструмент. Но советы и указания приходившим к нему из цеха товарищам давать он по-прежнему мог и потому бессонничал В первые дни болезни ухаживала за больными уборщица Орлова Затем они были переведены в организованный тут же на заводе стационар. Директор завода добился для больных дополнительного питания, - это было не просто.
1 марта, едва найдя в себе силы встать, Морозов вернулся в цех и с тех пор опять работает в нем, не выходя за стены завода. Раз только в апреле отправился он пешочком через город туда, где жила его мать Но опоздал - мать лежала в постели мертвая Похоронив ее и возвращаясь на завод, Морозов плакал. В тот же день взялся за работу опять и больше уже не говорил никому об этом своем горе. Он вложил его в любовь к юношам-ремесленникам, пришедшим на завод, чтобы изготовлять пулеметы, вложил в эти самые боевые машины, каждая из которых прошла через его рабочие руки. Он претворил своеток повсюду. Вдруг, среди тревоги, включают. Взято Котельниково. Хорошо!..
И сразу опять метроном, тревога, грохот зениток…
Утром разбужен телефонным звонкам. Звонят Никитичу знакомые, живущие на улице Некрасова, говорят, что две крупные бомбы попали в два соседних дома, а у них выбиты стекла, рамы, двери. В разрушенных домах «многое еще надо разобрать и многое найти…».
Никитич быстро одевается, уходит туда…
… Мне сказали, что в Ленинград приехал Ворошилов.
Думаю, скоро начнутся большие события на нашем фронте. Оснований для таких предположений очень много…
Все оттепель. Ладожская трасса почти не работает. Кормить стали опять отвратно, все дни хочется есть. Город уже долго живет запасами, сделанными летом и осенью. Оттепель для Ленинграда - обстоятельство угрожающее…
Весь день грохочут зенитки. Немцы из кожи лезут, чтобы напакостить нам к Новому году хоть чем-нибудь…
31 декабря. ДКА
Оглядываюсь на прошедший год, думаю о предстоящем. Перечитываю мои дневники. Многое в них не записано, а записать следовало бы.
Прежде всего - о действиях Балтийского флота и Ладожской военной флотилии, в частности о великолепном подвиге маленького (сотня моряков под командованием старшего лейтенанта И. К. Гусева с батареей в три пушки и несколькими пулеметами) гарнизона островка Сухо, оберегающего Ладожскую трассу. 22 октября тридцать восемь вражеских десантных судов и вооруженных катеров, вышедших из Сортанлахти, пытались захватить островок с его маяком и тем перерезать Ладожскую трассу. Открыв огонь из двадцати 88-миллиметровых орудий и сотни 20-миллиметровых автоматических пушек, они перед рассветом внезапно напали на гарнизон, высадили десант. Гарнизон принял неравный бой и с помощью одинокого патрульного тральщика ТЩ-100 (под командованием старшего лейтенанта П. К. Каргина), кинувшегося на армаду судов противника, с ходу потопившего головной катер и баржу с автоматчиками, отбили нападение. Рукопашная схватка на островке длилась два часа. Гусев, получив пять ранений, продолжал командовать, пушки были подбиты, и большинство защитников островка геройски погибло. Но помощь подоспела вовремя: с начала боя - сторожевой катер МО-171 под командованием старшего лейтенанта В. И. Ковалевского, потом - высланные командующим Ладожской флотилией капитаном первого ранга В. С. Чероковым из Морье и Новой Ладоги канонерки, тральщики и быстроходные катера, и, наконец, пробивая туман, - авиация. Весь бой и преследование разгромленного противника продолжались двенадцать часов, потоплено было тринадцать десантных барж-паромов и шесть катеров врага, сбито четырнадцать вражеских самолетов. Ладожская трасса была сбережена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87