Но и он ради них готов на все. Недавно двух телефонистов рядом с Фомичевым завалило землей (об этом мне рассказали сами телефонисты). Фомичев, не обращая внимания на близкие разрывы снарядов, разрыл землю и вытащил обоих красноармейцев.
Когда Фомичев видит гитлеровца, то ни азарта, ни волнения не испытывает.
- Нет того, чтоб я звал его «гадом» или какнибудь еще, а просто: «Вот показался!» - и мысль: «Как, каким способом, каким приемом его лучше убить?»
22 июля эгого года с двумя разведчиками - ефрейтором Синебрюховым и красноармейцем Малышевым - Фомичев вышел за боевое охранение шестой стрелковой роты нашего 286-го полка. На той территории до войны был совхоз «Молочный». Остались от него кирпичи да разрушенные силосная и водонапорная башни.
Разведчики перебегали от одной груды кирпичей к другой. Впереди, под деревянным домиком, закопался штаб разведанного перед тем Фомичевым минометного батальона 250-й фашистской испанской дивизии (эти данные были подтверждены пленным). Фомичев заметил: из штаба вышли офицер с солдатом и по траншее к переднему краю, чтобы достичь своих боевых порядков, но есть следующей траншеи, им предстояло перебежать лощину - метров пятнадцать. Видны были только их головы да плечи.
- Залез я на разрушенную силосную башню, встал с полуавтоматом за обваленными кирпичами, метрах в трех-четырех от земли. Синебрюхов, с приказанием без моей команды не стрелять, занял позицию в груде кирпичей, метрах в двадцати от силосной башни, а Малышев - тут же, около меня, внизу. Приказал ему следить за Синебрюховым и за мной, если ранят - помочь и в траве не прозевать врага, который мог бы к нам подкрасться.
Наблюдаю в четырехкратный мой перископ. Офицер, выйдя из траншеи, заметался, озираясь; присматривается, прислушивается. А тихо - выстрелов нет.
Показал он рукой на лощину солдату, сам отпрянул метра на два назад. Солдат боязливо осмотрелся, сорвался, побежал. Синебрюхов говорит мне тихо: «Комвзвод! Почему же не стреляем?» Я: «Не тронь!»
Только солдат пробежал, остановился, и офицер побежал. Полевая сумка у него блестела целлулоидом, когда он выбегал. Офицерские погоны с двумя широкими лычками посередине, каска с кокардой на баку (а у солдат - простая), молодой, без усов. Пробежал он метра три - я ему пулю врезал в грудь, он руки раскинул, упал на спину.
Солдат тут присел. И его не видно было минут двадцать. Но я жду, уверен: пойдет к офицеру на помощь. Вижу: ползет по траве (я не отнимал глаз от перископа), подполз, помедлил, стал на грудь к себе поднимать. Выпрямился в рост, сделал шаг, и тут я ему в спину нулю, и еще три по тому месту, куда он упал. Посмотрел, подозвал Синебрюхова:
«Вот, если б стал солдата стрелять, то упустил бы офицера, а так - обоих взял1 »
Показал Малышеву. И стали мы выходить к своей траншее, в боевой порядок наш С веселым настроением! Встретился нам старший политрук Маталин, я дал ему перископ, все рассказал.
Это были мои двенадцатый и тринадцатый гиглеровцы.
На днях в снайперской охоте вдвоем с Синебрюховым, разведав из воронки от снаряда новый дзот, Фомичев убил трех немцев. Оставил Синебрюхова:
- Обстреливай, не давай убирать трупы! - А сам пошел за командиром, привел его в траншею: доказать, что действительно убил немцев Затем пополз обратно, к воронке Синебрюхова.
- Подполз я к нему, спросил: «Ну как? Все тихо?» - «Из пулемета вели огонь сюда!» - «Ладно, говорю, перебежим вперед в ту воронку!»
По едва Фомичев вскочил, пригнувшись хотел перебежать пятьдесят метров до следующей воронки, немецкий снайпер угодил ему в левую руку, в которой была винтовка. Фомичев все же добежал до воронки, упал в нее.
- И он сразу из миномета по этому месту. До двадцати мин! Не попал. Синебрюхов со мной сидел. Приказал я ему занять ячейку (в пятнадцати метрах впереди была вырытая нами раньше ячейка), разведать и уничтожить этого снайпера. Синебрюхов уполз вперед, а я перевязал себе руку и наблюдал из воронки за действиями Синебрюхова и за немецким передним краем.
Снайпер этот находился на нейтральной полосе, тоже в ячейке. Минут через тридцать - сорок, убедившись, что все тихо, стал он отходить к своим боевым порядкам. Я наблюдал в перископ. Вижу: Синебрюхов этого снайпера в спину убил, он упал на бруствер вместе с винтовкой и остался лежать.
Стали мы выползать к нашим, в траншею. И пришел я на НП, вызвали военфельдшера Кукину, она сделала перевязку. - Прервав рассказ, Фомичев кивнул в сторону, красноармейцу, возившемуся у печки: - Да не топи ты больше… и так - баня!
Затем расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вытянул плотную пачку документов, перебрал их; задержавшись на одном из них взглядом, как бы про себя промолвил:
- По всей боевой и политической подготовке мои взвод управления к празднику годовщины Октября занял в полку второе место. Это я так, между прочим… А вот, - Фомичев раскрыл снайперскую книжку, - я сказать хочу: скучно мне будет, если к Новому году у меня не наберется полусотка гитлеровцев в этой книжечке! Если б мне ежедневно ходить за боевые порядки, то я, конечно, и не полусоток бы насбирал, но основное же дело у меня - разведка!
Сунул документы в карман, замолчал, задумался…

На командном пункте полка
29 ноября. День
Сегодня я покидаю гостеприимных артиллеристов. Пойду пешком, потом буду «голосовать», авось и попадется какой-нибудь попутный грузовик, а нет - дойду до трамвая.
Я так много писал эти дни, что не только мозг устал, а и рука болит, на пальце - мозоль от пера. Надо разобраться в записях, подготовить и отправить корреспонденции.
Командир полка гвардии полковник И. А. Потифоров только что сообщил мне радостную весть, полученную на КП по телефону: наши войска начали наступление в районе Ржев - Вязьма совершили прорыв, перерезали обе железные дороги. Настроение у всех приподнятое, слышу высказывания: «… а скоро освободят Смоленск, там у меня остались родные», «… а скоро и блокаде ленинградской конец!».
Всего десять дней назад прозвучал необыкновенной силы удар нашей артиллерии под Сталинградом, и Красная Армия хлынула на врага. Весь взволнованный советский народ живет этим событием. Артиллеристы радуются особенно: это прежде всего их праздник! Подумать только: за один лишь первый день огнем нашей артиллерии там уничтожено и подавлено больше ста пятидесяти вражеских батарей!
Над всеми веет ожидание новых быстрых успехов. Инициатива явно везде переходит к нашим войскам.
О делах на юге сообщения «В последний час» не было. Значит ли это, что мы там приостановились? Думаю- нет.
Сталинград, Ржев, Африка, потопленный позавчера утром французский флот в Тулоне - какой диапазон событий!
Землянку, в которой за работой я провел бессонную ночь, замело снегом так, что утром я с трудом открыл дверь. Снег мягкий, почти оттепельный, пушистый, небо - серее его. На переднем крае - тихо, немцы вчера па этом участке не обстреливали нас из орудий. Мы сейчас молчим тоже.
Беда с табаком - эта беда теперь общая на всем фронте. За сто граммов табаку спекулянты дерут в Ленинграде два фунта хлеба!.. Начальник штаба подполковник Митрофанов наполнил своим «горлодером» мою жестяную коробочку, я курил много, сейчас опять курить нечего. Нет и спичек.
Потифоров рассказывал мне о прекрасных результатах наблюдений, проведенных с заводских труб гвардии лейтенантом Богдановым, о командире четвертой батареи Крылове и комиссаре Кустове - им и всему составу этой батареи объявлена благодарность в приказе начальника артиллерии 55-й армии.
Скольких прекрасных людей в полку я не успел повидать! Да разве успеешь?
Я все думаю об одном из этих людей, о Фомичеве, еще так недавно мирном человеке, а ныне - безжалостном, неумолимом снайпере-истребителе. Я думаю о том, что Гитлер своей чудовищной жестокостью, своими подлыми методами ведения войны вызвал к себе и к своим фашистским ордам эту жгучую, как изливающаяся лава, ненависть всех миролюбивых советских людей. Утолит эту ненависть только убежденность народа нашего в том, что на всей советской земле не осталось ни одного немецкого оккупанта, только полная наша победа.
Прощаясь со мной вчера, Фомичев заговорил о бойцах пехоты, с которыми встречается на переднем крае, о том, как они воюют, какими стали теперь по сравнению с прошлым годом.
- У всех нынче - точный расчет! В Невской Дубровке в прошлом году стреляли при каждом случае из ППД. А теперь самовольно никто не стреляет, если не получит приказания. Стреляют только снайперы. Тот, кому поручено копать лопатой, занимается только этим делом. Спокойный народ теперь! И немцы, скажу вам, не те. Под Ям-Ижорой я шел в атаку с двумя батальонами. Когда подошли к проволочному заграждению, стали набрасывать шинели, чтобы быстрей преодолеть колючку. Немцы пошвыряли оружие тут же у проволоки и все старались скрыться в траншее (там их автоматами свои встречали!). А могли бы стрелять! Трусливы сейчас: и своих боятся и наших!..
Гитлеровцы! Помните, как орали они с переднего края? Агитацией взять наших хотели! Последнее время молчат. Изверились в действии своей болтовни. Между прочим, примечательно: освещение ракетами теперь слабое, не так, как ранее. Раньше немец всю ночь бросал. Почему теперь нет? Думаю, строит по ночам оборонительные сооружения, например в Слуцком парке. И еще важно: пленные (последний перебежчик был числа девятнадцатого) говорят, что у них нет теперь агитации за взятие Ленинграда, как это было в августе и в начале сентября.
В 121-й пехотной немецкой дивизии снайперы раньше стреляли отлично. Бывало, находится наш стрелок в ячейке, винтовка у него - в амбразурке, а стоит ему спичку за щитком зажечь - и пулей убит. Теперь, начиная с августа, ни у немцев, ни у испанцев почти мет снайперов. Иные стреляют хорошо, но явно не обучены, не подготовлены: уходят из своих ячеек, плохо маскируясь; бегут к кухне - выскакивают на бруствер. И мы их бьем с хладнокровием. А наши, напротив, все лучше и лучше обучены, спокойны, выдержанны.
Иная война пошла!..
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПЕРЕД ПРОРЫВОМ
СНОВА В 67-й АРМИИ.
«КОГДА Я В НАСТРОЕНИИ».
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В ГОРОДЕ.
В ПИСКАРЕВКЕ И КУШЕЛЕВКЕ.
ПУЛЕМЕТЫ ИДУТ НА ФРОНТ
ДА ЗДРАВСТВУЕТ НОВЫЙ ГОД!
УТРО НОВОГО ГОДА.
ДНИ ПЕРЕД ВЫЕЗДОМ.
НА ВЫНОСНОМ КОМАНДНОМ ПУНКТЕ.
СПЕЦВОЕНКОРЫ СТРЕМЯТСЯ ВПЕРЕД
(Ленинград и 67-я армия. 30 ноября 1942-
13 января 1943 года)
Снова в 67-й армии
30 ноября
Вчера И. А. Потифоров довез меня на машине из 55-й армии до деревни Мурзинки, разобранной на дрова, а от завода «Большевик» я доехал до города на трамвае - «семерке». Сегодня был на Заневском проспекте, во вторых эшелонах 42-й армии, а оттуда - путь в 67-ю, такой же трудный, как в прошлый раз. Трамвай, грузовик, сани, а больше всего пешком - через Пороховые, Колтуши, Всеволожскую, в деревню Сельцы. Политотдел армии теперь здесь.
В 67-й, как и в 42-й, никаких существенных изменений за последние дни нет. Части 67-й - учатся. Много интересного, но военная тайна строга, и потому записывать об этом пока не следует. Запишу лучше впечатление о городе…
На Володарском проспекте, над магазинами - разбитые стеклянные вывески. Недостающие буквы криво дописаны краской: «Академическ… ая книга»… Долгие очереди у трамваев. Старик, которого два краснофлотца угостили половиной цигарки, закурив, покачнулся, как пьяный, и отошел шатаясь, глубокомысленно приговаривая: «М-да… М-да!..» Передние площадки трамвайных вагонов переполнены женщинами с дровами - ломом от разобранных домов. Баррикады на набережной, на Мало-Охтенском. Совершенно разрушенный участок города: кварталы домов полностью разобраны на дрова. Кое-где уцелели кирпичные половинки этих домов. Где - белые камни, нишей висящие в воздухе, где - умывальник, единственное выпирающее в отвесе срезанной стены. Огромные корпуса на Заневском - военный городок второго эшелона 42-й армии.
Марширующие повзводно, поротно, красноармейцы на Дальневосточном проспекте. Один взвод хором поет: «Уж мы пойдем ломить стеною, уж постоим мы головою за родину свою!». Впервые слышу эти хорошие слова, распеваемые марширующими красноармейцами. А впереди идет командир - казах, старший лейтенант.
Желтый сморщенный листок, неведомо как оказавшийся не под снегам, а на снегу. Прохожий нагнулся, взял его, жадно стал изучать с точки зрения курительных качеств: табачный голод в городе - острый, все друг у друга клянчат, все готовы отдать хлеб за табак!
2 декабря. Сельцы. Политотдел 67-й армии
Метель, свирепая. Холодная казарма.
Собираю информационный материал по отделам штаба.
С 17 по 26 ноября на «пятачке» немцы предприняли несколько контратак. Там находится подразделение капитана Феофилова и старшего лейтенанта Лукина. Феофилов тяжело ранен. Большую атаку 17-го вечером красноармейцам удалось отбить. В ночь на 19-е была новая сильная атака - полтора полка немцев с участием десяти танков и усиленной роты автоматчиков. Наши - отбили, уложили на поле боя четыреста немцев, захватили десять станковых и ручных пулеметов, автоматы, взяли пленных. Не oтстyпили ни на шаг, хотя немцев было во много раз больше. Чуть было вклинившиеся немцы были контратакованы подразделением Лукина и при поддержке артиллеристов полковника Фострицкого выбиты.
При этом немцы в своей информации лживо расхвастались. 23 или 24 ноября Ставка их верховного командования опубликовала в своей сводке вторым пунктом сообщение о кровопролитных боях на реке Нева, в котором говорится, что «доблестные немецкие войска перешли в наступление на Ленинградском фронте и имеют огромный успех пехоты, танков и артиллерии. Уничтожено много русских солдат, разрушено свыше пятидесяти дзотов, и по окончании боя ни одного русского солдата на участке наступления не осталось».
А в действительности подразделение Лукина и до сих пор там!
Я записал имена наиболее отличившихся (это замполит старший лейтенант Федорец, лейтенант Сырцов, красноармейцы Савин, Флотский, Климов, Соловьев, командир отделения комсомолец сержант Мохов) и эпизоды, их характеризующие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87