А поскольку других улик нет, официальные власти приносят ему свои извинения.
Справа медленно подкатил крытый «Ситроен» с красными, как у паровоза, спицами колес и занавесками на окнах. Задняя дверца отворилась, Вадим хотел было уже отойти в сторону, чтобы не мешать, но откуда-то из глубины авто высунулся Каратаев.
– Давай полезай! – быстро сказал он. – Очки не потерял? Что ж ты их не надел? Мы стоим здесь уже четвертый час, ждем, когда тебя выпустят.
– А ты откуда знал, что меня отпустят сегодня?
Нижегородский уселся на заднее сиденье, захлопнул дверцу, и машина тут же тронулась.
– Откуда-откуда, – проворчал Савва, – позвонил твоему следователю. Он меня заверил. Смотри, не кури здесь.
В машине сильно пахло бензином, канистры с которым стояли под ногами прямо в салоне. Каратаев был одет в костюм цвета хаки полувоенного покроя. На поясе закрытого кителя ремень, на голове что-то среднее между кивером и жестким австрийского фасона кепи. Вадим посмотрел на водителя – тонкая шея, аккуратно уложенные под фуражку волосы.
– Вини?!
– С освобождением, Вацлав, – ответила молодая женщина, на секунду повернув голову.
– Я не верю своим глазам! Это действительно вы?
– Она, она, – заверил Каратаев, беспрестанно оборачиваясь. – Только охи со вздохами оставьте на потом.
– А машина откуда?
– Купили у одного турка.
Нижегородский откинулся на спинку мягкого кожаного сиденья и обмяк. Неужели все позади? Неизвестность, тягостное ожидание, сомнения… Больше месяца в одиночной камере. И все же как ни сгущал краски Каратаев, а результат их действий налицо: сегодня, четвертого августа 1914 года, Первая мировая война не началась.
Через десять минут они выехали из города и устремились на север.
– Куда мы едем? – спросил Вадим компаньона.
– В Вену.
– А почему не на поезде и не сразу домой?
– Потому, что в Австрии у нас еще дела. – Каратаев выглядел уставшим. – Документы тебе вернули?.. Тогда порядок. С поездами, Вацлав, – Савва акцентировал имя Вацлав, давая понять, что для Вини они по-прежнему Пи-карт и Флейтер, – с поездами сейчас лучше не связываться: все паровозы отданы под воинские эшелоны, а пассажирские экспрессы возят офицеров или стоят в резерве в тупиках. – Он еще раз посмотрел в заднее окно. – Вроде чисто. Ты бы подменил даму – фрау Винифред с утра за рулем.
Они съехали с главной дороги и устроили небольшой привал. Только теперь Нижегородский как следует рассмотрел Вини. Она была одета в мужской костюм для верховой езды: оливковые галифе с леями из рыжей кожи, высокие желтые офицерские сапоги и короткий френч с накладными нагрудными карманами. «А что, очень даже стильно», – отметил про себя Вадим. Вини вызвалась приготовить бутерброды, и компаньоны под предлогом размять ноги отошли в сторону.
– Тебя, конечно, интересует, где мы с ней встретились, – начал Каратаев. – Докладываю: несколько дней назад я приехал в Берлин и позвонил барону. Мне важно было прояснить наконец обстановку. Оказывается, Георг ничего не знал о наших приключениях, кроме того только, что мы оба уехали в Боснию. Ведь об этом ты сам сообщил ему перед отъездом?.. Ну вот. Мы встретились у него дома, и я рассказал, что ты арестован по ошибке и что меня, скорее всего, тоже ищут. Барон был очень удивлен и расстроен и минут двадцать смотрел на меня с большим недоверием. Он не забыл, как ты наплел ему когда-то про двух революционеров-отступников, разочаровавшихся в своей борьбе. К счастью, как раз в это время появилась Винифред. Оказывается, она ездила в Мюнхен, где хотела встретиться с тобой… Не перебивай, у нас мало времени. Ваши отношения обсудите потом. Так вот, ей удалось сломать лед недоверия и убедить деда, что мы хорошие мальчики, только суемся куда не просят, но это пройдет с возрастом. Короче, я заверил обоих, что поеду и вытащу тебя из кутузки, а она заявила, что поедет со мной. Ты знаешь, я не вожу эти драндулеты… В общем… по-моему, она в тебя того… Так что ты уж имей в виду. Так вот, а в Вене параллельно с «Калевалой» печатается наш секретный заказ. Пятьдесят экземпляров на немецком и по двадцать пять на английском и французском. Бернадот обещал закончить к двадцать восьмому августа. Мы разошлем их прямо из Вены по ста адресам в Германии, Австро-Венгрии, Франции, Англии, России и Сербии. Всем тем, от кого зависит, быть войне или миру, а также в десяток крупнейших газет. Главное – не опоздать.
– У нас есть деньги? – спросил Нижегородский.
– Я снял в Швейцарии двести тысяч. Они в багажнике в запасном протекторе. Только не думай, что целый месяц мы будем сидеть в Вене и сорить деньгами, – сурово добавил Каратаев.
– Да? А почему нет? Мне необходима реабилитация…
– Отдохнешь пару дней, а в ночь на девятое августа мы должны быть в Верфенштайне.
– У Либенфельса? Это еще зачем?
– Есть идея напечататься и в его журнале. На всякий случай.
– А почему именно в ночь на девятое, а не в полдень десятого?
– Потому что в ночь на девятое в Верхней Австрии будет сильная гроза.
Через сутки они прибыли в Вену. Каратаев с Нижегородским сняли квартиру на самой окраине, а баронесса устроилась в гостинице. Весь следующий день компаньоны приводили себя в порядок и отдыхали, а утром седьмого встретились с Вини за столиком в ресторане ее отеля. Вадим был коротко подстрижен, одет в светло-голубой, наглухо застегнутый френч и черные брюки и походил на австрийского офицера, только без знаков различия. Вини тоже преобразилась, она сделала красивую прическу, а мужской костюм сменила на летнее платье с веером.
– Мадам, – нарушил неловкое молчание Каратаев, – мы с Вацлавом хотим поблагодарить вас за оказанную помощь. Без вас спасение герра Пикарта было бы практически неосуществимо. Утром на Берлин отправляется поезд, и мы могли бы проводить вас…
Фон Вирт одарила Каратаева улыбкой.
– Вы очень любезны, герр Флейтер, но я обещала дедушке лично доставить герра Пикарта в Берлин.
– С ним больше ничего не случится, обещаю. – Савва повернулся к соотечественнику: – Вацлав, ведь правда с тобой больше ничего не случится?
– Совершенно верно, Август, со мной больше ничего не случится, – отозвался Нижегородский. – Спасибо вам, Вини.
– Ах так! Хотите от меня избавиться? А знаете ли вы, Пикарт, что дедушка передает эльзасские виноградники мне? Разве он вам не говорил?.. Значит, еще скажет. А раз вы по контракту работаете там оберуправляющим, то автоматически переходите в мое подчинение. Сколько раз, кстати, вы были в этом году в Эльзасе? Скоро осень, и вместо того чтобы читать ваши отчеты о проделанной работе, я вынуждена выуживать вас по тюрьмам, да еще на краю света. Что вы задумали теперь? Вы хотите опять влипнуть в историю?
Компаньоны молча переглянулись, после чего Каратаев закрылся газетой, а Нижегородский, сверкнув перстнем, поднял свой бокал с вином.
– Я в историю не влип, фрау Вини, – сказал он с оттенком некоторой печальной торжественности, – я вошел в нее с парадного входа, не вытирая ног. Вот только жаль, что она, эта самая история, никогда об этом не узнает.
Баронесса пригубила вина, причмокнула, оценивая послевкусие, покачала головой, вероятно, что-то отметив про себя, после чего поставила бокал и деловито произнесла:
– Не знаю, куда вы там вошли и почему при этом не вытираете ноги, а только я несу за вас ответственность перед дедом.
– Но мадам, – не утерпел и высунулся из-за газеты Каратаев, – мы не можем сейчас вернуться в Германию! У нас дела здесь, в Австрии. Может сложиться так, что нам вообще придется покинуть Европу. Надолго покинуть. Вы понимаете?
– Нет, не понимаю. Почему?
– Почему-почему… Потому. Вы читаете газеты?
– Конечно.
– Что из последних новостей привлекло ваше внимание?
– Что привлекло? – Она задумалась. – Оправдание этой психопатки Келло, застрелившей Кальме, например. Вот вам образчик французского правосудия, которое может и рубить головы своим королям, и объявлять сумасшедших дамочек чуть ли не героинями.
– Но между этими событиями больше ста двадцати лет!
– Не имеет значения. У них это национальное.
Вини многозначительно посмотрела на Нижегородского, затем на Каратаева.
– Вы думаете, я не понимаю, зачем вы спросили меня о газетах? Вы ведь имели в виду политику? Так вот, я никогда не снизойду до того, чтобы обсуждать с мужчинами политику. Единственное, чего они способны добиться в конечном счете, – это война. И чем умнее их разглагольствования о политике, тем неизбежнее тупик, в который они всегда приходят.
– Что же вы предлагаете? Вы же не станете отрицать, что в Европе налицо серьезный политический кризис? – спросил Каратаев.
– Я предлагаю молчать. Игнорировать. Ни о чем не спорить. Если необходимо действовать, то действовать немедленно. Но нет, вы заводите разговоры, повсюду митинги, в пивных стучат кружками, в парламентах оппозиция топочет ножками, газетчики соревнуются друг с другом в красноречии, а через две недели никто уже не помнит, в чем собственно проблема. Все знают, что что-то произошло и кого-то надо непременно наказать, только не помнят кого и за что. А главное, не хотят помнить, ведь первопричина зачастую настолько ничтожна, что становится даже неловко за такое количество произведенного по этому поводу шума.
– Браво! – захлопал в ладоши Нижегородский. – Вы верно подметили: раздуть из мухи слона – это и есть политика. Однако вернемся к нашему маленькому сплоченному коллективу, фрау Винифред. Мне грустно такое говорить, но нам с Августом действительно придется вас покинуть. Это как раз тот случай, когда нужно действовать немедленно.
Вини поняла, что сейчас в обществе этих двоих она лишняя. Как ни любопытно ей было узнать, что они затеяли, но обида, причиненная таким их отношением, оказалась сильнее. Она молча встала и ушла, не попрощавшись. Нижегородский долго смотрел ей вслед.
– Мы не могли поступить иначе, – сказал Каратаев.

Утром следующего дня компаньоны выехали в направлении Грайна. В клубах иссушенной жарким летом пыли их «Ситроен» мчался на запад по левому берегу Дуная, соревнуясь в скорости с догоняющим его ярким августовским солнцем. Солнце победило. Оно обогнало их и уже опускалось за горные пики Дахштайна, когда порядком измотанный Нижегородский подруливал к воротам замка-монастыря новых тамплиеров.
Заранее извещенный двумя немецкими миллионерами Ланц фон Либенфельс ожидал дорогих гостей во дворе.
– Мы к вам по очень важному делу, господин доктор, – сказал Вадим после приветствий. – Ванна, ужин и все остальное чуть позже.
Они прошли в знакомый уже обоим кабинет. Вечер был душным. Сопровождавший гостей фра Томас открыл створку высоченного стрельчатого окна и удалился. Каратаев извлек из прихваченного с собой портфеля пачку отпечатанных листов и положил ее на стол хозяина. Это был журнальный вариант «Последнего смотра императоров», сокращенный до двухсот страниц.
– Сколько времени вам понадобится, чтобы ознакомиться с содержанием этой рукописи? – спросил Нижегородский. – Мы с товарищем хотели бы напечатать ее в вашем журнале. Если я не ошибаюсь, то отдельные номера «Остары» делаются целиком одним автором, вами или кем-нибудь из ваших единомышленников?
Ланц как будто ожидал именно такого предложения и ничуть не удивился.
– Совершенно верно, каждый номер за редким исключением готовится одним человеком. Но что это? «Последний смотр императоров», – прочел он заглавие. – Научное исследование, статья?
– Боюсь, господин доктор, этому нет пока четкого определения. Описанные здесь события реальны, но они пока не произошли по той или иной причине. Как это можно назвать?
– Реальны, вы говорите, но еще не произошли?
– Именно. Понимаете, – принялся объяснять Нижегородский, – это не фантазия на тему, что могло бы быть. Это то, что было бы непременно, если бы двадцать восьмого июня в Сараеве были убиты Франц Фердинанд и его жена. И это также то, что еще может случиться (правда, уже с незначительными отклонениями), если три императора и сотня политиков с генералами не возьмутся наконец за ум.
– Так все же это фантазия, – констатировал приор, – ведь ни эрцгерцог, ни герцогиня не пострадали.
– Они должны были быть убиты, – разглядывая одну из картин на стене, с расстановкой произнес молчавший до сих пор Каратаев и обернулся. – Первая пуля должна была разорвать брюшную аорту графини Хотек, вторая – перебить сонную артерию эрцгерцога. Оба ранения смертельны.
Доктор Ланц застыл с титульным листом в руке. Он переводил удивленный взгляд с одного из гостей на другого.
– Но ведь этого не произошло…
– Не произошло потому, что мы помешали, – буднично заметил Нижегородский, склонившись над глобусом с изображением звездного неба. – Юпитер, говорите, войдет в созвездие Рыб?.. И все же, сколько времени вам потребуется на прочтение?
Ланц оценил толщину пачки.
– Для беглого ознакомления… час-полтора.
Вадим посмотрел на часы.
– Тогда в одиннадцать. Пускай Томас приведет нас сюда в одиннадцать, и вы объявите ваше решение. – С этими словами он расстегнул несколько серебряных пуговиц своего изрядно запыленного кителя и вытащил из внутреннего кармана пухлый конверт. – Здесь пятьдесят тысяч марок. Они ваши независимо от того, примете вы наше предложение или нет.
Через два часа компаньоны снова сидели в кабинете приора. Их одежда, пока они принимали душ, была вычищена слугами, а их желудки блаженно переваривали мясное рагу с листьями нежного зеленого салата. Нижегородскому даже удалось немного вздремнуть после ужина.
За окном совершенно стемнело и уже погромыхивало. Лето четырнадцатого года, как никакое другое, было насыщено грозами, которые проносились над Европой, нарушая тишину и покой «кайзерветтер» Kaiserwetter – дословно «императорская погода» (нем.).

.
Настольная лампа и два неярких бра позади кресла приора давали света столько, чтобы не потревожить полумрак, затаившийся в дальних углах кабинета. Не могли они развеять и тень, повисшую где-то высоко, под нервюрами его готического свода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69