– Если вы дадите мне сто тысяч и оплатите проезд до Нью-Йорка, то я…
– А вы не просадите эти деньги еще на пароходе и не начнете там рассказывать лишнего? – спросил Нижегородский.
– Нет-нет. Я противник азартных игр, вы же знаете, Вадим Алексеевич. Только посоветуйте мне, куда пристроить мои средства.
– А чего тут советовать? Положите в пару-тройку самых солидных банков на Манхэттене, и все дела, – продолжал размахивать прутиком Вадим.
– Ну-у-у, – протянул Копытько, – что же я, совсем уж не буду иметь никаких преимуществ перед обычными людьми? Вы, значит, урвали по лакомому кусочку, а я живи на скудные проценты! Что вам, жалко порекомендовать старику акции там какие-нибудь?
– Да какие же акции, Яков Борисович, – Нижегородский отшвырнул прутик и откинулся в кресле, – какие акции, когда вы сами видите, что мы уже не владеем информацией. Все котировки летят к чертям, изменения курсов с данными архива совершенно не совпадают. На прошлой неделе в Ла-Манше русский «Царь» столкнулся с какой-то баржей, а ведь он вообще не должен был идти через Канал. Я вам больше скажу: я сверил данные скачек в берлинском Хопегартене за прошлое воскресенье, так нашел среди участников только два легитимных имени.
Компаньоны применяли термин «легитимный» к событиям, которые должны были произойти, не будь их вмешательства.
– Что же делать? – ныл Копытько. – Дайте хоть сводки по погоде и природным явлениям. Хотя бы лет на пятнадцать вперед.
– Э-э-э, нет! – вставил реплику Каратаев. – Начнете там разыгрывать из себя экстрасенса и обязательно проболтаетесь о своем происхождении. А там из вас и наши имена вытянут. А нам это надо?
– Ничего не дадите, я и так все расскажу, – буркнул Копытько.
– Так. – Каратаев сделал паузу. – Вам никто не поверит, да еще отправят на принудительное лечение.
На следующий день, уже за обедом в столовой, Копытько снова завел этот разговор:
– Так вы хотите, чтобы я уехал? Тогда помогите мне устроиться в этом проклятом прошлом. Сами-то небось уже наметили план действий на случай войны?
Компаньоны с удивлением посмотрели на «спасателя».
– Это, позвольте узнать, какой же план действий мы могли наметить? – спросил Нижегородский. – В драгуны нас не возьмут: у нас нет даже навыков верховой езды. А в пехоту мы сами не хотим.
– Шутите, Вадим Алексеевич? А овёсец-то небось уже скупаете потихоньку? Овёсец-то ныкче дешев. Никто ведь не знает о надвигающемся. А через полгодика его с руками втридорога оторвут. Лошадок-то миллионами погонят на войну. Что, не так?
Нижегородский поперхнулся и, плеснув чаем на скатерть, едва успел поставить кружку, после чего зашелся громким хохотом. Копытько терпеливо дождался, когда тот успокоится, и продолжил:
– А может, вы пшеничку скупаете? А? Лошадки что, они и травку поедят в случае чего, а вот люди… Через пару лет здесь ой как голодно будет.
– Да вы, я смотрю, серьезно? – удивился Вадим.
– А то я не знаю, что вы русскую пшеницу в Норвегию возите, к нейтралам. Пароходами.
– Какую пшеницу? К каким еще нейтралам? – не сразу понял, о чем речь, Нижегородский. – Как вы узнали?
– Из биржевых ведомостей. Сами засадили меня выписками заниматься, вот я и наткнулся в одной из газет на заметку о компании «Густав» и ее низкосортном товаре. И после этого вы будете утверждать, что ваша пшеница предназначается не для будущих голодающих?
Нижегородскому стоило больших трудов доказать Копытько обратное.
– Послушайте, Яков… э-э-э, Борисович, на кой черт мне ваш овес с пшеницей? Уж если бы я решил делать деньги на военных поставках, то нашел бы что-нибудь поинтереснее.
– Что же, например?
– Что, что. Что-нибудь… Вот патроны, например. Или снаряды для… этого, как его… «Длинного Макса» или «Толстой Берты».
– Этого добра и без вас наделают. Для этого есть Круппы, Нобели и еще куча заводчиков.
– Тогда танки. – Нижегородскому вдруг самому понравилась эта идея. – А что! Когда они должны появиться? Году в шестнадцатом? А мы начнем сейчас. Да не с неуклюжих ящиков, напоминающих самоходный мусорный контейнер, а сразу с «Пантер» или «Тигров».
– А может, сразу с «Т-240»? – ехидно заметил Каратаев, впервые оторвавшись от какого-то журнала.
– Нет, Савва, электроника и всякие там спутниковые системы управления огнем нам не светят, а вот «Пантера»… – Нижегородским уже овладевал вирус очередного прожекта. – Ты ведь раскопаешь чертежи? Пусть не рабочие, не заводские, а хотя бы из познавательных журналов для юных моделистов. Этого достаточно. Все равно получится нечто концептуальное. Значит, так. С пушкой проблем никаких. Начнем с пятидесятки, потом, если надо будет, увеличим. Движок… движок «майбах», из тех, что граф Цеппелин подвешивает сейчас на свои дирижабли. Ста шестидесяти лошадей для начала более чем достаточно. Что там еще? Ах, да: сварку пока придется заменить клепкой, а броню уменьшим вдвое – у противника все равно нет противотанковой артиллерии.
– Все? – равнодушно поинтересовался Каратаев.
– А что, что-то упустил? Наймем с десяток толковых инженеров, запатентуем все от концепта до последнего узла с «ноу-хау», после чего разместим заказы, лучше всего на паровозостроительных заводах, и к следующему лету построим десяток машин. Покажем их генералам и…
– И подсчитаем убытки. – Савва встал и направился в гостиную. – Ха! Ты думаешь, генералы поймут? Это тебе не вермут рекламировать. И потом, ты что, хочешь, чтобы немцы уже в следующем году взяли Париж, а через месяц Москву?
– Вот тут ты прав, – минут через пять, дымя сигаретой в гостиной, согласился Нижегородский. – Это не годится. Так мы здесь все поставим с ног на голову. Надо поискать что-то такое, что не повлияет на ход войны.
– Да не нужно ничего искать. Оставь ты хоть войну в покое. Между прочим, вчера, когда тебя не было, фельдъегерь доставил депешу из Берлина.
– Да ну!
– В августе нас с тобой приглашают на «Кильскую неделю». Состоится традиционная регата, после которой запланированы образцово-показательные стрельбы Кайзер-марине с последующим банкетом. Как всегда, ожидается много важных персон, иностранные дипломаты и всякие там атташе. Я уж не говорю об императоре. Но увы, – Каратаев вздохнул, – в августе уже будет не до банкетов. В общем, я от нашего имени письменно поблагодарил адмирала фон Ингеноля и заверил его в нашем непременнейшем присутствии.
Молчавший последние несколько минут Копытько недоуменно крутил головой, глядя то на одного соотечественника, то на другого. Наконец он не вытерпел:
– Ребята, вы что, водите здесь дружбу с адмиралами?


* * *

– А ты давно встречался с нашим Альфи? – спросил как-то Вадим компаньона.
– С Гитлером? В феврале. А что?
– А я видел его недавно. Совершенно случайно. Он шел по улице в обществе какой-то дамы. Довольно молодой и привлекательной дамы.
Каратаев отложил газету и озабоченно покачал головой:
– Это плохо.
– Что ж хорошего, – согласился Нижегородский.
– Это очень плохо!
– Так и я про то.
– Как он себя вел?
– Как обычно – болтал без умолку. Что-то об архитектуре: «Этот дом стоит не на месте, тот – вообще нужно сровнять с землей и построить новый».
– Он тебя заметил?
– Нет. Я сидел в машине в шоферских очках, а все его внимание было приковано к спутнице.
– Не хватало еще, чтобы Альфи увлекся тут бабой и не пошел на войну, – задумчиво произнес Каратаев.
– Вот именно, – поддакнул Нижегородский. – На кой нам тогда такая война.
– Нет, нет. Ты не прав. Война все равно нужна. Гитлер не создан для длительной привязанности, и его натура рано или поздно все равно проявится. Вот только без крестов и военного прошлого добиться своего ему будет намного сложнее. – Савва решительно посмотрел на Вадима. – Придется с ним повидаться.
– И что ты скажешь? «Бросьте, граф, заниматься глупостями, вас ждут великие дела»?
– Не знаю, но повидаться нужно. – Каратаев нажал кнопку звонка. – Ага! Пауль, – обратился он к пришедшему на вызов секретарю. – Ты-то как раз и нужен. Помнишь того типа… ну, того с усиками, который еще подарил нам эти картинки? – Он показал на три висящих на стене паспарту с тонущим «Титаником».
– Вы имеете в виду венского художника?
– Да. Его зовут Гитлер. Я дам тебе адрес, ты, пожалуйста, разыщи этого человека и пригласи к нам в удобное для него время. Скажи… Что же сказать? Ага! Скажи, что Август Флейтер хочет подарить ему пару книг.

Через день они собирали в дорогу Якова Борисовича. Пауль привез его с двумя огромными чемоданами, и Нижегородский недоумевал, зачем тащить через океан столько барахла.
– Вот два чека по тысяче долларов, – Вадим положил на стол перед Копытько два длинных бланка. – Здесь пятьсот баксов наличными. Остальные деньги на вашем счету в «Бэнк оф Нью-Йорк». Это на углу… Впрочем, сами найдете. Ведите себя хорошо, игорные заведения обходите стороной. А теперь подпишите-ка одну бумажку.
– Какую еще бумажку? – поднял брови наполеоновед.
Нижегородский извлек из кармана своего халата связку из двух длиннющих ключей и отпер сейф.
– Вот эту. Зачитываю: «Я, Ярослав Копытман, своей подписью на этом документе удостоверяю, что не имею никаких претензий к господам Августу Максимилиану Флейтеру и Вацлаву Пикарту, которые на момент подписания документа являются подданным Германского императора. Я обязуюсь никогда и ни при каких обстоятельствах не называть публично имена этих людей, адреса их проживания и не сообщать кому-либо подробности, имеющие отношение к означенным лицам. Если же я вольно или невольно не сдержу своего обещания и этот факт будет подтвержден юридически, я обязуюсь выплатить указанным господам взятую у них в качестве беспроцентного займа сумму в размере пятидесяти тысяч североамериканских долларов. В противном случае займ считается безвозмездным и возврата не требует. Составлено в городе Мюнхене, Германия, Королевство Бавария, 2 июня 1914 г.».
– Зачем это? – сморщился Копытько. – Нельзя было расстаться по-простому, бумажные вы люди?
– Подписывайте. Это всего лишь обещание нас позабыть.
Экс-профессор укоризненно покачал головой, вздохнул и расписался. Каратаев, вероятно из нежелания присутствовать при прощании, сухо пожелал Якову Борисовичу всего наилучшего и, сказав, что отправляется в парикмахерскую, ушел.
– Ну-с, присядем перед дорогой, – сказал Нижегородский, опускаясь на стул. – Садись, садись, Павел, таков обычай. Вот так. А теперь вставай, нечего рассиживаться.
Они спустились вниз. Нэлли передала Паулю корзинку с провизией, и все, включая Гебхарда, вышли во двор. На улице отъезжающих уже поджидало такси.
– Довезешь его до Бремена, посадишь на пароход и дождешься, когда тот отчалит, – наставлял Пауля Нижегородский.
Возле урчащего таксомотора с открытым верхом стояли шофер и еще какой-то человек. Пауль, Копытько и Нижегородский вышли за ворота и направились к автомобилю. Увидав их, шофер распахнул заднюю дверцу, а разговаривавший с ним узкоплечий молодой человек с прямоугольными черными усиками обернулся. Узнав Нижегородского, он снял котелок и вежливо поклонился.
– А-а-а, господин… – Вадим на секунду замешкался. – Э-э-э… художник! Господин Флейтер ненадолго отлучился, так что придется немного подождать. Сию минуту, я вас провожу. Проходите пока во двор.
Шедший позади Копытько вдруг замедлил шаг и, уставившись на того, кого назвали «художником», неожиданно стал описывать большую дугу, обходя его стороной. При этом он не отрывал напряженного взгляда от человека с котелком в руке, как будто пытаясь что-то припомнить. Тот, в свою очередь, тоже воззрился на Якова Борисовича. Его брови недовольно насупились.
Нижегородский затолкал Копытько на заднее сиденье.
– Быстрей, быстрей, а то опоздаете на поезд. Пауль, из Бремена телеграфируй. На вокзал, – сказал он шоферу, захлопывая дверцу. – Прощайте, Яков Борисович. Вас ждет страна грандиозных возможностей, но избегайте столов с зеленым сукном.
Машина тронулась. Когда они вырулили на Бреннерштрассе, Копытько тронул за плечо сидевшего впереди Пауля.
– Какой был тот человек? – негромко спросил он на не очень правильном немецком, не переставая беспрестанно оглядываться.
– Ах, этот? – повернулся к нему довольный щедрыми командировочными Пауль. – Знакомый герра Флейтера. Художник из Вены. Это его рисунки висят на втором этаже в гостиной. – Видя, что герр профессор напряженно ждет чего-то еще, добавил: – Гитлер, Адольф Гитлер. Так его зовут.
При этих словах наполеоновед вздрогнул и зачем-то посмотрел на водителя. Но тот и ухом не повел, выкручивая руль и объезжая конные экипажи. Зловещее имя не произвело на него ни малейшего впечатления.
– Представляете, он был на «Титанике»! – снова повернул свое конопатое лицо Пауль. – А вы впервые отправляетесь в морское путешествие? Вам нечего опасаться: наши «Император» и «Фатерланд» каждую неделю пересекают океан, к тому же сейчас разгар лета и айсберги плавают далеко на севере.

– А что это за человек, которого вы только что усадили в такси? – спросил художник. – Он уставился на меня, словно я одолжил у него денег.
Сняв в прихожей свою шляпу, Гитлер причесался перед зеркалом.
– Это один из наших деловых партнеров, – ответил Нижегородский. – Проходите.
– Еврей?
– Да, только не надо сейчас про Мордухаев, Маркса и прочих. Это наш еврей.
– Что значит наш? – искренне удивился гость.
– Наш – это значит: кто здесь еврей, решаем мы сами. Разве не так говаривают венские антисемиты? И вообще, Адольф, простите, конечно, за нескромный вопрос: а сами-то вы кто?
– Я?
– Вы, вы.
Нижегородскому совершенно неожиданно в голову пришла одна идея. Он еще не знал, что может получиться из ее реализации, но почувствовал, что определенно что-то может.
– Вы, – еще раз повторил он. – Вот вы все говорите об арийцах и всех остальных, а сами-то вы уверены в себе самом?
Гитлер смутился. Вопрос был очень непростым. Как человек весьма заурядного происхождения, он не имел официальной родословной и ничего не мог утверждать наверняка, а тем более доказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69