– А то! – убежденно ответил Нижегородский. – Прелесть, не правда ли? – смотрел он на закрывшуюся за девушкой дверь. – И вообще, Саввыч, не такие уж мы с тобой гурманы. А? В конце концов, здесь полно ресторанов и домашних столовых. Вот, например, «Штефани» – чудесное кафе и совсем неподалеку. В крайнем случае наймем еще какую-нибудь старушку.
– Ну да, эдакую миссис Хадсон? – язвительно заметил Каратаев.
Конечно, нанять они могли десяток миссис Хадсон да еще дюжину мистеров Бэрриморов в придачу. Но Савва продолжал требовать неукоснительного соблюдения аскетизма. Во всяком случае, там, где они проживали. Хочешь оттянуться – поезжай туда, где это делают все, а здесь будь добр не оттопыривайся. Что до запущенного сада и слегка обшарпанных стен их жилища, то они вполне соответствовали этим его требованиям. Никто бы не предположил, что здесь обитают два миллионера, планирующие, не «прогореть» ли им на очередной махинации тысяч на пятьдесят, только чтобы не вызвать ненужной зависти и подозрений у знакомых биржевиков по поводу своего бесконечного везения.
Второй этаж их дома представлял собой две совершенно раздельные квартиры, объединенные общими холлом, столовой и гостиной, наполовину заставленной книжными шкафами. В распоряжении каждого оказались по две комнаты, небольшая спальня, ванная, туалет и широкий коридор с окном в конце, прозванный Нижегородским прогулочной палубой. На первом этаже размещались комнаты для прислуги и всякие подсобные помещения. Здесь же была и кухня, причем обеденные блюда подавались наверх в маленькую раздаточную комнату с помощью специального лифта с ручным приводом.
– Неплохо бы подыскать толкового секретаря, – предложил как-то Вадим, выйдя в гостиную в своем византийском халате и вытирая полотенцем мокрые волосы.
– Тебе мало одной Нэлли? – поднял брови Каратаев, просматривавший доставшуюся им вместе с домом небольшую библиотеку.
– Ну я же не в том смысле. Заметь, я сказал секретаря, а не секретаршу. – Вадим бросил полотенце на диван и стал причесываться. – Кстати, не знаешь, где можно купить приличный фен или что-то в этом роде?
– Спроси у своей протеже. Но, думаю, таких изысков здесь еще не водится. Хотя в парикмахерской я уже видел что-то подобное. – Каратаев захлопнул книгу. – Так что там про секретаря?
– Что, что… – Нижегородский сосредоточился на ликвидации маленького угря или прыщика, внезапно обнаруженного на его проспиртованном одеколоном лице. – Придется часто ездить в Берлин, а иногда и за границу, делать междугородние звонки, рассылать письма. Жить, одним словом, деловой жизнью преуспевающих представителей среднего класса.
– Среднего класса, говоришь? – усмехнулся Каратаев. – Это с десятью-то миллионами? Вы, господин Пи-карт, плохо разбираетесь в классовом устройстве общества.
– Ну… мы консерваториев не заканчивали, диссертациев не писывали. – Вадим вынул из кармана халата маленький пузырек и прижег ранку. – А секретарь все-таки не помешал бы. Не гонять же садовника за билетами или конвертами. Толкового же парня и в командировку можно послать,
– А не боишься, что он постепенно кое о чем станет догадываться? А, Нижегородский? Особенно если не дурак. Секретарь ведь не экономка, он поневоле сунет нос в наши тайны. Ты лучше подумай, где найти хорошего адвоката.
К счастью, опасения Каратаева насчет миловидной экономки не подтвердились. Нэлли вполне прилично готовила, была чистоплотна и между зубцов выложенных ею на столе вилок ему ни разу не удалось обнаружить засохших остатков вчерашнего обеда.
Второй неожиданностью для него стало то, что и Нижегородский вдруг повел себя в отношении ее не так, как можно было предположить. Он как-то терялся и не походил сам на себя. Первое время при появлении экономки Вадим стушевывался, а его акцент становился еще заметнее. В такие минуты Каратаев, звякая ложкой по тарелке или просматривая газеты, искоса поглядывал на товарища, но ничего не говорил.
Нижегородскому все-таки удалось уговорить компаньона нанять секретаря. Где-то в университете он разыскал молодого человека – тот работал там лаборантом на кафедре органической химии – и однажды представил его Каратаеву.
Парень был долговязым, конопатым и каким-то нескладным. Звали его Пауль, причем Вадим, сначала за глаза, а потом и так, стал именовать его просто Пашей.
– Ты его загружай, не стесняйся, – советовал он Каратаеву. – Из университета он уволился и получает у нас втрое больше. Но пацан толковый.
– И главное, урод.
– А это при чем?
– А что, совсем ни при чем? Ведь ты специально подобрал такого, общение которого с нашей Нэлли не вышло бы за рамки служебных отношений.
– Ну, Саввыч! От тебя ничего не утаишь, – развел руками Нижегородский и, отвернувшись, добавил: – Все видит!
Паулю отвели для работы небольшую комнатку на первом этаже, где Каратаев засадил его за ворох ежедневных газет. По их материалам тот должен был составлять для шефа несколько типов отчетов: коммерческая информация, политика, спорт и игорный бизнес, светская и уголовная хроника и что-то там еще. Для Нижегородского Паша выполнял гораздо более живые и потому менее скучные поручения. Обладая хорошим почерком, он писал под его диктовку короткие письма, отсылал их на почту, ездил за билетами, вызывал такси, учился сам водить машину, заказывал обеды в ресторанах, когда требовалось богато сервировать стол, и делал многое другое. Ночевать Пауль всегда уходил домой.
…В новом доме они отпраздновали католическое Рождество, встретили Новый год, затем отпраздновали православное Рождество и снова встретили Новый год, но уже по юлианскому календарю. Отдав таким образом дань и христианскому Западу, и не менее христианскому Востоку, компаньоны снова вошли в привычный уже для них ритм жизни, который со стороны с большой натяжкой можно было назвать деловым. Но это только со стороны.
Пятнадцатого января – это была среда – Нижегородский от нечего делать водрузил на столе в гостиной шахматную доску, белые клетки которой были набраны из пластинок мрамора, а черные – из темно-зеленого с золотистыми крапинами змеевика. Расставив фигуры из белого серебра и черненой бронзы, он занялся решением вычитанной им в «Шахматном вестнике» трехходовки. Он долго тер подбородок, что-то мычал, пролистывал журнал, вероятно, в поисках ответа, но, похоже, только потратил время впустую.
– Слышь, Каратаич, у тебя в очешнике, надеюсь, есть шахматные программы? – спросил он вечером соотечественника.
– Должны быть. Что, карты тебя уже не устраивают?
– Все меня устраивает, просто, мне кажется, тут ошибка и эта задачка не решается, – кивнул Вадим в сторону шахмат. – Хочу проверить.
Савва активизировал свой очешник, создав для товарища отдельную клавиатуру и дисплей. Задачка оказалась решаемой. Нижегородский еще немного повозился с программой, затем взял журнал и весь какой-то таинственный удалился к себе.
Утром следующего дня он куда-то исчез. Вернулся только к вечеру и выглядел уставшим, но чрезвычайно довольным. Каратаев подозрительно посмотрел на компаньона. «Или выиграл сотню в покер, или, что гораздо хуже, опять что-то задумал», – решил он.
– Ну? – спросил Савва. – И где ты был целый день? Звонили из Берлина по поводу каких-то твоих биржевых распоряжений, а я не знал, что им сказать.
– Разберемся, – отмахнулся Нижегородский. – Лучше скажи, как ты относишься к массовой шахматной культуре?
«Началось, – погрустнел Каратаев, – целый месяц ни черта не делал и, похоже, не собирается».
– Мы, Саввушка, организуем массовый шахматный забег. Игра по переписке, слыхал о такой? Возможно, мы будем первыми! Шахматы сейчас на взлете, и грех этим не воспользоваться. Короче, я обо всем договорился. Журнал «Шахматный вестник» берет на себя организационно-рекламную часть, «Мюнихер тагеблат» – ежедневную публикацию хода игры, ну, а мы с тобой ведем саму игру и стрижем купоны. Все правовые вопросы я утрясу буквально в два дня, спецсчет в Баварском банке уже открыт, так что в первых числах февраля, я думаю, мы начнем.
– Да что начнем-то?! – молитвенно сложив руки, возопил Каратаев. – Объясни ты толком!
Суть задуманного Нижегородским состояла в следующем. «Шахматный вестник» публикует правила заочного «Шахматного марафона», принять участие в котором мог каждый желающий. Для этого необходимо было перечислить на указанный счет сто марок, после чего зарегистрироваться в редакции журнала и получить индивидуальный номер и секретный код. Код был нужен для того, чтобы никто из посторонних не мог вмешиваться в ход игры. До пятого февраля – даты, когда игра начиналась, – все участники от публики (а им предоставлено право играть белыми) делают свой первый ход. В специальные ящики, установленные в разных местах города, они опускают карточки с личным номером, кодом и сделанным ходом. Ровно в полночь карточки изымаются и свозятся в редакцию. «Мюнихер тагеблат» печатает таблицу первых ходов в своем номере, а уже вечером, в специальном листке-приложении публикует ответные ходы устроителей этого шоу. До полуночи участники должны сбросить в ящики новые карточки со вторым ходом и так далее. Таким образом, ежедневно на всех досках белые и черные делают по одному ходу, и вся игра должна будет завершиться самое большее за пять-шесть недель. За победу белые получат тысячу марок, удесятеряя свою первоначальную ставку, ничья обеспечит им возврат их кровной сотни, проигрыш, понятное дело, не будет компенсирован никак.
– Утром посыльный приносит нам свежий номер газеты с таблицей ходов белых, – обстоятельно разъяснял Нижегородский. – Мы сканируем ее твоим очешником, запускаем программу «Two kings» «Два короля» (англ.).

, и она в считаные секунды формирует нам таблицу ответных ходов. Мы распечатываем ее в нужном формате гарнитурой машинки «Континенталь» и отправляем прямиком в типографию. Вечером, как раз после рабочего дня, в киоски поступает «Вечерний шахматный листок». Вот и все. Да! – вспомнил Вадим. – Чтобы ты окончательно успокоился: наши имена будут храниться в строжайшем секрете. Таково условие договора. Вот теперь все.
– Да за сто марок никто не согласится с тобой играть! – воскликнул Каратаев.
– Это в надежде выиграть тысячу? – покачал головой Вадим. – Еще как согласятся. В Германии много любителей шахмат, тем более что деньги на один игровой номер можно собрать компанией друзей, семьей, школьным классом. И потом, я вовсе не делаю ставку на первый тур. Сначала мы заманим публику, дадим ей хороший шанс, а когда игра сделается чертовски популярной, повысим уровень сложности.
– А газетчики? В чем их выгода?
– Сегодня мы договорились об их фиксированной сумме прибыли. Она не так велика, но ведь главная их выгода будет состоять в увеличении тиражей. После каждого тура «Вестник» станет публиковать наиболее интересные партии с их подробным разбором ведущими шахматистами, портреты победителей и все такое прочее.
– Ну хорошо, хорошо, – смирился уже с неизбежным Каратаев, – но как ты их убедил ввязаться в это предприятие? А вдруг ты аферист? Я понимаю, когда с таким предложением выступает Капабланка или Алехин, но ты-то кто такой? Кто тебя знает? Тоже мне, массовик-затейник выискался.
– А мое обаяние? Оно так-таки ничего не стоит? – скромно поинтересовался Нижегородский. – К тому же есть один простой прием, Саввушка, позволяющий снять подозрения. Прием этот называется залоговая сумма. Я положил на особый арбитражный счет, под контроль баварского Минфина, сорок тысяч марок, которыми в случае обмана мои партнеры не только расплатятся с клиентами, но и компенсируют свои собственные издержки.
Нижегородский решил не говорить компаньону о фотомонтаже, сделанном им предшествующей ночью. На нем он был запечатлен рядом с двадцатилетним Александром Алехиным: они стояли на улице в окружении нескольких журналистов.
– Прошлый год, международный турнир в Стокгольме, – нимало не покраснев, объяснил он в редакции «Шахматного вестника». – Этот русский, как вы знаете, занял первое место. Несмотря на последовавшую неудачу в Вильно, он намерен взять реванш уже в следующем международном турнире здесь, в Германии, нынешним летом. Не знаю, как вы, господа, а я считаю, что этот парень очень опасен. Готов заключить пари с кем угодно – в Шевенингене он одержит победу. Я слежу за ним с Дюссельдорфа. Помните, как он обставил Курта Барделебена? Четыре с половиной на пол-очка! Это же нокаут! Нет, мы просто обязаны приготовить Баварию к сражению и создать в народе группу поддержки отечественных гроссмейстеров.
– Вы что же, собираетесь в одиночку играть с тысячей желающих? – изумился ведущий шахматной рубрики.
– Со мной небольшая, но сплоченная группа единомышленников. У нас особая система распределения ресурсов, – без зазрения совести уже просто парил мозги Нижегородский. – Вы скоро поймете, на что мы способны. Вы были в Петербурге в девятьсот втором? Значит, вы не видели Гарри Пилсберри, когда он вслепую играл на двадцати двух досках. Это была не игра, а спиритический сеанс, в котором шахматистам противостояла тень невидимого медиума…
Каратаев хоть и не слышал всей этой чепухи, но уже прекрасно знал, на что в этом плане способен его соотечественник. Ему ничего не оставалось, как только махнуть рукой.

На первый тур подписалось триста семнадцать участников.
– Не густо, конечно, – подытожил Нижегородский, – но для первого раза вполне. Вот, смотри. – Он положил перед компаньоном листок с расчетами. – Мы собираем тридцать одну тысячу семьсот марок. По полторы тыщи отдаем «Вестнику» и «Тагеблату», остается двадцать восемь тысяч семьсот. Так… не будем выжигами и позволим выиграть пятнадцати участникам. Следовательно, пятнадцать тысяч долой и останется тринадцать семьсот. Тридцати возвращаем их взносы за ничью, стало быть, минусуем еще три тыщи. Итого, в остатке десять тысяч семьсот марок. Ну… семьсот уйдут туда-сюда, итого:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69