– А как у вас со здоровьем? – неожиданно спросил Нижегородский.
– А что? – насторожился Копытько. – Уже прикидываете, во сколько обойдется вам моя рента?
– Вовсе нет. Я просто хотел для начала предложить вам как следует отдохнуть. Съездить на курорт, расслабиться.
– Это куда же?
– Ну, например, в Висбаден, – Вадим посмотрел на Каратаева, как бы ища поддержки. – Я сам там частенько бываю и очень рекомендую. Погреетесь в источниках, попьете воду. В конце концов, пообщаетесь с соотечественниками, ведь там собирается много русских. Может быть, даже познакомитесь с какой-нибудь одинокой дамой и заведете курортный роман.
Упоминание о соотечественниках и особенно о дамах Якову Борисовичу явно пришлось по душе. Выражение упрямого несогласия сползло с его морщинистого лица. Он даже заерзал на стуле.
– Вы добрый человек, Вадим Алексеевич. Конечно, отдохнуть мне не помешает…
– Ну и отлично! – хлопнул в ладоши Нижегородский, поднимаясь. – Завтра же и выезжаем. Я завезу вас в Висбаден, а сам поеду дальше на виноградники. В вашем распоряжении, о счастливчик, будет целый месяц. Тем временем я разберусь с делами в Эльзасе и Берлине, и ближе к декабрю мы снова вернемся к этому разговору и все решим.
Вадим вызвал Пауля и велел ему отправляться на вокзал за билетами.
– Полторы тысячи марок на месяц, думаю, вам хватит.
– А это не слишком? – воскликнул Каратаев, когда Копытько удалился. – Я о полутора тысячах. Обычный человек зарабатывает столько за полтора года.
– Не будь жмотом, Саввыч. За эти деньги целый месяц тебе никто не будет здесь мешать и ты наконец начнешь писать свою книгу. Ты не забыл о нашем плане? Бестселлер должен быть готов к будущей весне, так что давай пошевеливайся – война не за горами.

– Так вы принципиальный противник азартных игр? – спрашивал Нижегородский Якова Борисовича уже в поезде. – Жаль, я хотел дать вам выигрышный номер.
Копытько возлежал на мягком диване. Он блаженствовал. Еще неделю назад он был изгоем, и вот теперь его везут в мягком «пульмане» на какие-то там воды и источники. Ко всему прочему он откуда-то узнал, что в некоторых висбаденских термах мужчины и женщины ходят голышом. При упоминании же об игорных домах он сморщил лицо и выразил свое презрение игрокам всех мастей.
– Выигрышный номер, вы сказали? Это в рулетку, что ли? Откуда вы можете знать выигрышный номер?
– Из газеты. – Вадим извлек из кармана небольшой блокнот и вырвал из него листок. – Вот тут я все записал. Через четыре дня, двадцать шестого, в небольшом казино на привокзальной площади должен произойти один эпизод, который на следующий день будет описан в тамошней газете. Так вас это интересует?
Далее Нижегородский пересказал содержание газетной заметки о том, как один почтенный юнкер из Восточной Пруссии устроит в игровом зале скандал. Он потребует заменить крупье, которого обвинит в жульничестве. Крупье заменят, разгоряченный юнкер поставит все свои деньги на красный цвет, а выпадет черный. И не просто черный, а номер «17», о чем автор заметки не поленится сообщить.
– И что дальше? – заинтересовался Копытько.
– Дальше? Вам хочется знать, что было, то есть будет, дальше? – удивился Вадим. – А зачем? Главное во всей этой истории – информация о выигрышном номере и предшествующей его выпадению ситуации. А что будет дальше, я не помню. У вас есть возможность прийти и лично пронаблюдать за дальнейшими событиями, если интересно.
До Копытько наконец дошел смысл сказанного. Он взял из рук соотечественника бумажку и помахал ею в воздухе.
– Это уже не азартная игра, Вадим Алексеич, это точный расчет. И много у вас таких историй в активе?
– Нет, да и эта не дает стопроцентной гарантии.
– Как так?
– Очень просто: мы здесь уже почти два года, и каждая секунда нашего пребывания чревата нарушением исторической последовательности. Но, если описанный скандал все же состоится, есть резон поставить на «17» марок сто.
– Почему же только сто?
– Чтобы не спугнуть удачу.

Двадцать четвертого октября Нижегородский снова приехал в Эльзас. Здесь повсюду кипела работа, и слова оберуправляющего о том, что урожай тринадцатого года войдет в историю, похоже, имели под собой основание. Но в историю входили не только удачи виноделов.
Двадцать восьмого октября Вадим заехал по делам в расположенный в тридцати пяти километрах на северо-запад от Страсбург Цаберн. Уже под вечер он шел по центральной улице городка и вдруг понял, что что-то не так. В нескольких местах он увидал скопления людей, которые размахивали руками и что-то живо обсуждали. Вадим подошел к одной из групп и прислушался. Он скоро понял, что местные жители ругают пруссаков, немцев вообще и в особенности немецких солдат, которых они обзывали самыми обидными прозвищами.
– Простите, что случилось? – спросил он стоявшего в стороне пожилого человека, который, услышав вопрос, с явным недоверием посмотрел на Нижегородского. – Я чех, – поспешил заверить Вадим на намеренно корявом немецком. – Вацлав Пикарт. – Он дотронулся до козырька своей кепки. – Я тут проездом…
– Чех – это хорошо, – сразу подобрел горожанин. – А то от бошей совсем житья не стало, они считают нас людьми третьего сорта, а сами все как один бетшиссеры Те, кто страдает ночным энурезом (нем.).

.
В конце концов Вадим узнал, что в местном гарнизоне один из прусских офицеров назвал солдата из здешних «лягушатником», что делать в Эльзасе категорически запрещалось. Солдат пожаловался своим знакомым. Узнав о недовольстве туземцев, тот самый лейтенант – барон фон Форстнер – то ли спьяну, то ли от врожденного слабоумия заявил, что ежели что, он выведет свою роту на улицы и прикажет стрелять. А тут еще выяснилось, что этот самый лейтенант после крепких возлияний действительно имел обыкновение мочиться по ночам под себя. Узнав, что его обзывают бетшиссером, он совсем озверел. А поскольку последние сорок три года в Эльзасе была расквартирована шестая часть всей прусской армии, то не пристало немецкому солдату уступать здесь каким-то лягушатникам. В итоге к ночи весь город пришел в неповиновение, и власти не придумали ничего лучшего, как арестовать десять или пятнадцать наиболее крикливых цабернцев.
«А Савва ни о чем таком не говорил, – недоумевал Нижегородский. – Неужели этого нет в сценарии? Уж не от моего ли „Роршвира“ у лейтенанта случилось расстройство мочеиспускания? Бедняга впал в депрессию и разнервничался. Во дела!»
Через сутки Нижегородский был уже в Берлине. К этому времени все газеты рейха обсуждали «Цабернский инцидент». Полковник цабернского гарнизона, чтобы разрядить обстановку, подал в отставку, однако кайзер ее не принял, дав понять всем, что прусская армия есть личная армия императора и ни одна собака не смеет на нее тявкать. Канцлер Бетман-Гольвег сначала потребовал отставки полковника и чистки всего офицерского корпуса группы войск в Эльзасе, однако, получив высочайший отлуп, развернулся на 180 градусов и принял сторону монарха. Кончилось тем, что парламент вынес канцлеру вотум недоверия (который не мог иметь никакого практического значения) и на том все успокоилось. Нижегородский позвонил Каратаеву.
– Савва, ты в курсе последних событий?
– Ну.
– Я имею в виду эту бучу в Эльзасе.
– Я так и понял, и что?
– Как что? Ты хочешь сказать, что так и должно быть?
– Разумеется.
– Тогда какого лешего ты меня не предупредил? – возмутился Вадим. – То ты подмечаешь всякие мелочи, вроде очередного воспаления императорского уха, а тут чуть ли не революция, да еще в зоне наших коммерческих интересов, а я узнаю о готовящемся вместе со всеми, как последний идиот!
– Я разве не говорил? Извини. Ты лучше скажи, зачем ты надоумил этого болвана Копытмана играть в рулетку? Ты знаешь, что он уже давным-давно в Мюнхене?
– Давным-давно? – удивился Нижегородский.
– Да. Этот дурак проиграл все деньги на третий же день, стащил у кого-то не то талер, не то гульден, был пойман с поличным и посажен в участок. Там он наплел, что является компаньоном знаменитого винодела Нижегородского (он так и сказал – Нижегородского!) и назвал наш адрес Пришлось посылать в Висбаден Пауля и везти этого профессора сюда, пока он снова не влип в какую-нибудь историю. Теперь он целыми днями торчит здесь и обвиняет во всем тебя. Мне ничего не оставалось, как выделить ему кладовку и засадить за обработку биржевых ведомостей. Так что давай приезжай, а я уеду куда-нибудь подальше от всех вас. Теперь моя очередь.
По возвращении Нижегородский нашел Якова Борисовича сидящим на лавочке возле дома. День был не по-ноябрьски теплым. Рядом, в ворохе собранных Гебхардом опавших листьев, деловито копался Густав.
– Быстро же вы обернулись, – сказал Вадим неудачливому курортнику. – Вам не понравилось тамошнее общество? Я слыхал, что нынче в Висбадене была великая княгиня…
– К черту княгинь и к черту этот ваш Висбаден с его водами и рулетками! – обиженно заговорил Копытько. – Вы дали мне неверный номер, Нижегородский.
– Да ну! – Вадим отдал чемодан ожидавшему Гебхарду и присел рядом.
– Я вам говорю. Вместо семнадцати выпала пятерка. Красная пятерка. Тот тип выиграл, а я по вашей милости проиграл.
– А сколько вы поставили?
– Тысячу, конечно! Не десять же марок.
– Действительно, – согласился Нижегородский, – десять марок – это не по-нашему. А как вы сделали ставку?
– Обыкновенно.
– И все же? Опишите в деталях.
Копытько задумался.
– Ну… сначала я поинтересовался, могу ли поставить тысячу…
– У кого поинтересовались?
– У нового крупье, разумеется. Правда, Анна Григорьевна меня отговаривала… Чего вы смотрите? Я был не один. Когда я сказал, что сейчас этот тип учинит свару… ну… тот самый толстяк, о котором написано в заметке, мне, понятное дело, не поверили…
– Кто? Анна Григорьевна?
– И она, и ее племянник, как бишь там его звали?.. – Копытько наморщил и без того морщинистый лоб. – Ну, неважно…
– Так вы там еще и сеанс угадывания мыслей устроили?
– А что такого? Я же не сказал им всей правды…
Из дальнейшего разговора выяснилось, что, проиграв тысячу марок и придя через полчаса в себя, Яков Борисович вознамерился отыграться. У него еще оставалось марок четыреста. Их хватило часа на полтора, после чего противник азартных игр возненавидел их еще больше.
– Говорят, вы теперь при деле? – желая сменить грустную тему, спросил Вадим. – В чем состоит ваша задача?
Оказалось, что Савва поручил Копытько выписывать из определенного набора газет данные котировок акций около пятисот германских и иностранных компаний и фирм. Эта работа не требовала особого владения языком. Нужно было отыскивать в большой, разлинованной Паулем тетради строку с названием фирмы и вписывать в нужные клетки соответствующие этой фирме данные. Раз в неделю Каратаев заносил тысячи цифр из тетради в компьютер, и специальная статистическая программа осуществляла их обработку. Полученные результаты сравнивались с точно такими же, но рассчитанными по архивным (историческим) данным, на основании чего делались выводы о произошедших отклонениях. Все это, по утверждению Каратаева, позволяло отслеживать «перекосы», «сдвиги», «растяжки», «перетоки» и прочие деформации, которые, к великому сожалению компаньонов, неуклонно увеличивались.

Наступила зима. Каратаев действительно сдержал свое слово и уехал. Он решил провести недели три в Вене и забрал с собой Пауля.
В сочельник Савва возвратился без предварительного звонка или телеграммы. Он прошел в гостиную и, не снимая пальто, на воротнике которого капельками воды поблескивали растаявшие снежинки, с шумом плюхнулся на диван.
– Я вернулся!
Нижегородский сидел возле растопленного камина с ворохом бумаг. Он что-то помечал в них химическим карандашом и беззвучно шептал украшенными синим пятном губами.
– Я вернулся, ты слышишь?
– Да, да. И вижу тоже. – Вадим поднял с пола одну из газет и ткнул в нее пальцем. – Акции Сименса падают вторую неделю. Сильно падают. Американцы подняли пошлины на ввоз немецкой электротехники и химии. Социалисты мутят воду в Рейхстаге, а саарские углекопы опять грозят забастовкой. Ничего подобного в твоих выписках нет.
Каратаев, вздохнул, поднялся и вышел в холл. Вернувшись уже без пальто, он подошел к камину и протянул руки к огню.
– Начнется война, и все постепенно выправится.
– Ты думаешь?
– Мировая война мобилизует не только армии, но и общества, и их экономики. Она заставит всех подчиняться своим объективным законам. Это как шторм, который быстро восстанавливает дисциплину в разболтанной команде. Наш Вилли издаст несколько драконовских законов против стачек и партий, а взлет национального патриотизма ему поможет. Когда же американцы станут нашими открытыми противниками, все их пошлины потеряют всякий смысл.
Рождество они встретили вместе, а Новый год порознь. Нижегородский уехал в Берлин – предстояло внести существенные коррективы в распределение их акционерного капитала. Копытько выпросил денег и зачем-то укатил в Прагу. Каратаев остался в Мюнхене. Когда 31 декабря их настенные часы пробили полночь, он выключил свет и долго стоял один возле запотевшего окна гостиной. Его лицо освещали отсветы фейерверка: шумная толпа загулявших студентов катилась вдоль улицы, запуская ракеты.
…Как всегда, первые два месяца нового года «кайзеррайзе» Кайзер-путешественник (нем.).

проводил в Берлине. Январь начинался с награждений и раздачи титулов и званий. Самые заслуженные получали орден Черного Орла и княжеские титулы, многие другие становились графами, баронами или просто дворянами. Каратаев сверял длинные списки новых вельмож из «Имперского вестника» со своими данными.
– Ты и это контролируешь? – удивлялся такому тщанию вернувшийся Нижегородский.
– Я контролирую Вильгельма, его поступки, слова и мысли, – объяснял Савва. – Он – самая важная для нас лошадка на данном этапе.
– А потом?
– Потом посмотрим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69