И вот он почти у цели своего путешествия. Моросил мелкий дождь, и холодный ветер шумел в ветвях голых деревьев. Вадим стал вспоминать карту города, которую Каратаеву удалось разыскать в своем архиве. Правда, это была не карта маленького Хартворда начала двадцатого века, а план одного из северных районов гигантского мегаполиса, в который превратится Лондон спустя два столетия. Тем не менее на плане была обозначена Кроупли-стрит, и хваленый английский консерватизм позволял надеяться, что это та самая Кроупли-стрит, в одном из домов которой его ждет «Призрак».
Так и вышло. Двухэтажный дом из почерневшего от времени кирпича стоял зажатый своими соседями, отличаясь от них пустыми проемами окон. В небольшом дворике, отгороженном от проезжей части улицы низким палисадом, были сложены оконные рамы, рядом стояли извлеченные из них стекла. Здание имело два подъезда с каменными крылечками. Двери уже были сняты, зияющие проемы обрамляли пилястры из серого камня, увенчанные наверху такими же треугольными портиками.
Вадим услыхал голоса. Несмотря на ранний час, внутри кто-то был. Нижегородский нарочито громко толкнул калитку и вошел во двор. В окне нижнего этажа тут же появилось недовольное лицо чрезвычайно толстой пожилой женщины. «Лора Пэррис», – узнал он хозяйку.
– Простите, мэм, я приехал разыскивать мистер Олифант, – на ломаном английском обратился к ней Нижегородский. – Он жить когда-то в этот дом.
– Какой еще Олифант? – раздосадованно проворчала тетка. – Нет тут вообще никого. Вы не видите, что дом сносят?
Она вышла во двор и в упор уставилась на иностранца. Следом за ней в дверях появился низенький старичок с тетрадью в руках.
«Чертова баба, – подумал Вадим, – эта так просто не впустит». Он достал из кармана записную книжку и сделал вид, что читает.
– Вы есть Лора Пэррис?
– Да, – удивилась хозяйка. – А вы кто такой?
– Крамер. Йозеф Крамер из Ганновера, частный детектив.
В руках «детектива» блеснула золотая монета. Еще в порту, покупая фунты и шиллинги, Нижегородский специально выменял пару гиней, бывших в эту пору в Англии уже достаточно редкими и оттого особенно желанными. Он подошел ближе. Увидав чеканный профиль королевы Анны, женщина захлопала глазами и стушевалась.
– Можно, конечно, посмотреть в домовой книге, – пробормотала она, не отрывая взгляда от желтого кружочка. – А что, этого самого Олифанта кто-то еще ищет? Он пропал лет двадцать назад, и мы с мужем давно выбросили его вещи. Да у него и не было ничего ценного – так, всякий хлам да пустые бутылки.
Вадим протянул ей монету и попросил разрешения осмотреть комнаты, где жил старый моряк.
– Это важно, – загадочно произнес он. – Это может пролить свет на одно важное дело.
С этими словами он извлек из своего саквояжа большую лупу на длинной ручке.
– Роджер, покажите господину немцу комнаты наверху, – бросила миссис Пэррис в сторону старикашки с тетрадью. – Будьте осторожны, – участливо повернулась она к детективу и пошла за ним следом, – лестница совсем прогнила. Вам повезло, вы едва не опоздали. Завтра дом начнут ломать. Здесь будут строить новую гостиницу для приезжих…
– Гостиницу? – переспросил Нижегородский. – Я бы хотел пить чай и кушать. Я только с парохода. Где я могу кушать?
– У меня, – обрадовалась женщина. – Не нужно никуда ходить. Я живу в том доме напротив и сейчас приготовлю вам завтрак.
Переваливаясь, словно утка, женщина поковыляла к калитке. По скрипучей лестнице Нижегородский вместе со стариканом поднялся на второй этаж. Он быстро сориентировался и нашел ту самую комнату, фотографиями которой вскоре запестрели бы английские газеты, если бы он не опередил рабочих. Он увидел камин, дубовые панели, темно-зеленые обои со следами от висевших здесь много лет всевозможных рамок с картинками, бронзовых подсвечников и витиеватых чугунных полочек. Скрипя половицами, следом за ним в комнату вошел Роджер.
«Как бы еще и от него отвязаться?» – подумал Вадим. Он достал из кармана шиллинг и спросил:
– Здесь есть поблизости почта? Я должен срочно писать письмо, но у меня нет… как это сказать…
– Чернил? – любезно осведомился старичок. – Конверта?
– Да-да, конверта!
– Я могу принести свой, господин Крамер. У меня целая стопка. Я живу рядом, на соседней улице.
– Вы очень любознательны… то есть я хотел говорить, любезны.
Нижегородский сунул в руки старика шиллинг и пристальным взглядом дал понять, что ждет от него немедленных действий. Когда тот удалился, он поставил на пол свой саквояж и, сменив лупу на молоток и стамеску, принялся за работу.
Минут через пятнадцать Вадим уже швыркал горячим чаем в комнате гостеприимной вдовы, расспрашивал о ценах на жилье, землю, стройматериалы и о видах на погоду. В боковом кармане его укороченного макинтоша лежал кожаный кисет, в каких моряки хранят трубочный табак. Излишне говорить, что вместо табака в кисете находился продолговатый белый кристалл почти правильной формы, похожий на кусок покрытого тончайшим инеем льда. Впервые за последние, как минимум, два десятилетия к нему прикоснулась теплая рука человека.
Прощаясь, Нижегородский спросил: не припомнит ли миссис Пэррис, не было ли у старого моряка какого-нибудь камня, похожего на кристалл соли?.. Нет-нет, мадам, ничего ценного, просто кусок минерала, о существовании которого помнит его внук. Это нужно для идентификации личности… Не было?.. Вы уверены?.. А ваш муж не имел ничего подобного? Например, талисман?
– Определенно нет, – отвечала вдова. – Он никогда не интересовался никакими там камнями. Фабиан Самуэль Пэррис был деловым человеком.

В тот же день Нижегородский вернулся в Лондон. Он впервые бродил по улицам английской столицы, долго рассматривал Парламент, сверял часы по Биг-Бену (он любил сверять время по башенным часам), после чего отправился на Тауэрский мост смотреть на вечернюю Темзу. По пути, несколько раз присаживаясь на лавочку в каком-нибудь сквере, он доставал алмаз из кисета и внимательно его разглядывал. Неужели вот этот кристалл из атомов обыкновеннейшего углерода может стоить огромных денег и цениться выше человеческой жизни? Не из-за него ли поплатился головой старый моряк, и имел ли он вообще отношение к камню? Каким образом алмаз попал на обреченную «Лузитанию»? Лайнер будет идти из Америки, значит, камень должен побывать в Новом Свете. Впрочем, теперь уже не должен: они с Каратаевым сразу решили как можно быстрее превратить алмаз в россыпь бриллиантов, для чего на этом свете как раз и существует город Амстердам – мировая столица ювелиров.
Через сутки владелец пока никому еще не известного алмаза сошел на берег в устье реки Амстел, нанял конный экипаж и попросил доставить себя в гостиницу поближе к центру города. Устроившись в номере, под окнами которого почти недвижно стояли мутноватые воды канала Херенграхт, и обменяв английские фунты на голландские гульдены, он отправился на поиски Якоба ван Кейсера – мастера грани, смело бравшегося, несмотря на относительную молодость, за колку самых дорогих алмазов, на что мог отважиться далеко не каждый ювелир первой гильдии. Перед отъездом Каратаев поведал Вадиму, что 10 февраля 1908 года, когда, выполняя заказ Эдуарда VII, Джозеф Ашер приступил к исторической распиловке «Куллинана», он даже лишился чувств, посчитав, что допустил ошибку.
Дом ювелира, как и многие дома в этом городе, оказался плотно вставленным в сплошной ряд строений, тянущихся бесконечной шеренгой вдоль канала. По количеству окон в каждом из трех его этажей можно было определённо сказать, что хозяин – человек весьма состоятельный. Пять окон в ряду встречались здесь достаточно редко. На винно-красном фасаде особняка великого Рембрандта их, к примеру, только четыре.
– Это дом господина ван Кейсера? – спросил Нижегородский, когда молодая женщина в классической униформе горничной открыла ему дверь. К счастью, в этом городе многие понимали по-немецки.
– Да, как о вас доложить?
– Пикарт. Я хотел бы получить консультацию.
Женщина в длинном темно-коричневом платье с белым фартуком, кружевными манжетами и таким же воротничком, пригласила его пройти в дом и подождать в прихожей. Нижегородский осмотрелся и еще раз убедился, уже по внутреннему интерьеру, что дом принадлежит преуспевающему ювелиру. Стены высокого вестибюля были до самого потолка забраны резными панелями из темного, почти черного дерева. С них на посетителей смотрели такие же темные портреты каких-то людей в старинных одеждах вперемешку с идиллическими сельскими пейзажами, непременным атрибутом которых были виднеющиеся вдали старинные замки и церкви. «Старые голландцы», – догадался Нижегородский, смутно, впрочем, понимая смысл этого искусствоведческого термина.
В вестибюль вошел человек лет сорока пяти. Он был в фартуке мастерового и на ходу вытирал руки тряпкой.
– Это вам нужна консультация? Прошу вас сюда.
Они прошли в комнату с конторкой, книжными шкафами и большим письменным столом. Ювелир уселся за стол, предложив посетителю снять плащ и располагаться в кресле напротив.
– Слушаю вас.
– Вы господин ван Кейсер? – спросил Нижегородский.
– Господин ван Кейсер работает сейчас в мастерской. Моя фамилия Бирквиг, я его помощник и готов принять от вас заказ, если он соответствует профилю нашей фирмы. Мы занимаемся только камнями, оправы не наша специализация.
Нижегородский вынул из кармана алмаз и положил на середину стола.
– Что это? – удивился помощник.
– Это я хочу спросить у вас: что это?
Бирквиг небрежно протянул руку к камню, взял его большим и средним пальцами и, подержав секунду, снова положил. Он еще раз проделал эту процедуру, видимо, прикидывая вес кристалла. Вадим пристально следил за руками и выражением лица помощника ювелира, переводя взгляд с его тонких пальцев на глаза. Бирквиг сложил губы трубочкой, приподнял брови и щелкнул каким-то выключателем. Прямо перед ним в столешнице вспыхнул яркий прямоугольник – очевидно, под матовым стеклом зажглась лампа. Бирквиг извлек из ящика стола большую лупу, положил камень на стекло и принялся его изучать. Он крутил алмаз в лучах проходящего света, затем включил небольшую, но чрезвычайно яркую настольную лампу, поменял лупу и продолжил изучение камня в отраженном свете. Затем он поскреб одну из боковых граней каким-то стерженьком и, прищурившись, долго разглядывал это место сквозь совсем уже маленькую линзу. Проделывая все эти манипуляции, помощник ювелира коротко вскидывал глаза на Нижегородского, и они встречались взглядами. Наконец он встал, поднес алмаз к окну и, отдернув плотную штору, призвал на помощь лучи весеннего полуденного солнца.
– Откуда у вас этот камень? – спросил Бирквиг вкрадчивым голосом.
– Он у меня с детства, – спокойно отвечал Нижегородский. – Во всяком случае, лет с двенадцати. А что?
– И вы не знаете, что это?
– Послушайте, господин… э-э-э… Бирквиг, я, собственно говоря, затем к вам и пришел, чтобы узнать, что это за штука такая, а вы сами спрашиваете меня об этом уже второй раз. – Вадим разыграл нетерпение и посмотрел на часы. – То, что это не стекляшка какая-то, мне понятно.
– В таком случае я попрошу вас подождать.
Помощник ван Кейсера положил алмаз на стол и быстро вышел, затворив за собой дверь.
«Уж не за полицией ли он направился? – подумал Нижегородский. – Черт его знает, какие у них тут порядки».
Он прождал минут пять. Наконец дверь отворилась и в комнату вошли двое. Первым был человек лет тридцати в темно-синем халате, какие носят лаборанты. Шейный платок с алмазной заколкой и туго обтягивавшая высокий лоб шапочка какого-то магистерского фасона не оставляли сомнений – это был глава фирмы «Якоб ван Кейсер». Он коротко взглянул на Вадима: «Goede middag» Добрый день (голл.).

, – кивнул и быстро прошел к столу. Помощник тем временем выставил на столик конторки аптекарские весы и приготовил коробку с гирьками.
Ван Кейсер взял в руки камень.
– Ное heet je? Spreekt u Nederlands? Как вас зовут? Вы говорите по-голландски? (голл.)

– спросил он через несколько минут.
– Мое имя Вацлав Пикарт, – ответил Нижегородский по-немецки.
Ювелир впервые внимательно посмотрел на него, кивнул и тоже по-немецки сказал:
– Это алмаз, господин Пикарт. Редчайший алмаз. Признаюсь вам откровенно: я впервые держу в руках такое чудо. – Он помолчал, отдал камень помощнику для взвешивания и спросил: – Вы говорите, что он у вас давно?
– Двадцать лет. Мой отец привез его из своей последней поездки и почти сразу умер.
– А кем был ваш отец?
– О-о-о, кем он только не был, господин ван Кейсер, – откинувшись в кресле, Вадим приготовился рассказать заранее сочиненную им историю. – И где он только не побывал. В последний раз – это было в девяносто втором – он вернулся из Англии. В ужасном состоянии. Что там произошло, мы так и не узнали, только он был ранен в голову, по приезде сразу же слег и вскоре умер. Этот камень мы нашли в его вещах. Конечно, мы не могли и предположить, что он представляет хоть какую-то ценность. Я колол им орешки, играл с друзьями, пока мать не отобрала его у меня и не спрятала. Она сказала, что это память об отце и через несколько дней вышла замуж за нашего деревенского хлебопека.
Вадим растроганно вздохнул и замолчал.
– Что же было потом? – спросил ван Кейсер.
– Потом? – попытался собраться с мыслями Нижегородский. – Совсем недавно я наткнулся на него в чулане. Он валялся в ящике с гвоздями, весь был в пыли и ржавчине, и я чуть было снова не забросил его куда подальше. Но что-то остановило мою руку. Я вспомнил отца, то, какими глазами смотрел он на кристалл, когда я поднес его как-то к его постели. За несколько дней до смерти отца хватил удар, лишив не только движения, но и речи. Он мог лишь вращать зрачками и тяжело дышать. Бедный папа. Верите, теперь, когда я снова нашел камень и сжал его в руке, по мне словно пропустили слабый заряд электротока! Я отмыл его и взял с собой в служебную поездку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69