Лиза Дурнау, укрывшаяся под навесом, внимательно рассматривает парней. Их мускулатура поистине живописна.
– Дружище, неужели непонятно: если гуру нет, значит, его нет.
– Я видел, там внутри кто-то движется, – отвечает Томас Лалл и начинает кричать снова: – Эй!.. Я вас вижу! Вы ходите, у меня к вам есть несколько вопросов.
– Послушайте-ка, может, вы все-таки проявите уважение к желанию человека остаться одному, – замечает второй мускулистый парень. У него вокруг шеи спирали из резного нефрита на кожаном шнурке. – Гуру не дает интервью. Никому, нигде и никак. Понятно?
– Я вам не какой-нибудь журналистишко и не карсевак, – заявляет Томас и начинает взбираться на надстройку.
– Лалл! – кричит ему Лиза Дурнау.
– Нет, это уж слишком!.. – восклицает первый австралиец.
Парни хватают Лалла за ноги и стаскивают вниз. Профессор с глухим стуком падает на палубу.
– Вы явно злоупотребили нашим гостеприимством, – говорит австралиец с зеленой спиралью.
Они поднимают Лалла на ноги, заламывают ему руки и ведут к мостику, соединяющему баржи. Лиза Дурнау понимает, что пришло время для решительных действий.
– Нанак! – кричит она, стоя на мостике. За решеткой и грязным стеклом появляется человеческая фигура. – Мы не журналисты. Меня зовут Лиза Дурнау, а его – Томас Лалл. Мы хотим побеседовать с вами о Калки.
Дверь открывается. Из нее выглядывает лицо, завернутое во множество шалей, лицо, очень напоминающее Ханумана, бога обезьян.
– Отпустите его.
Нанак, «врач-волшебник», снует по мостику – готовит хороший чай. После хайтековских корабельных надстроек интерьер его жилища производит странное впечатление – кругом плетеные кресла и вещи из бамбука в колониальном стиле.
– Простите меня за некоторую мою скрытность…
Нанак суетится с чайником, чашками и складным медным бенаресским столиком. Лиза Дурнау маленькими глотками отхлебывает чай и внимательно изучает хозяина плавучего дома. Ньюты не слишком распространенное явление в Канзасе. Особенности его кожи, искусно сделанные рубцы, идущие по обнаженной части левой руки, под которыми находятся подкожные механизмы искусственной стимуляции половой системы, вызывают у Лизы восторг. Она невольно задумывается над тем, что значит программировать собственные эмоции, планировать свою влюбленность и другие острые переживания, выбирать направление для надежд и страхов. Девушка задается вопросом, а сколько различных разновидностей оргазма можно пережить таким образом?.. Но самый главный вопрос, который неотвязно вертится у нее в голове, – мужчина перед ней или женщина? По форме тела, по распределению жировых отложений, по одежде – намеренному эклектическому смешению всего чего угодно, с предпочтением широкого и свободно свисающего, – ничего определить невозможно. Все-таки мужчина, решает она. Сексуальная идентичность мужчин хрупка и текуча. Нанак продолжает разливать чай.
– В последнее время нас упорно преследуют. Но австралийцы, с которыми вы встретились, меня оберегают. Очень приятные молодые люди… Да и работа, которой я занимаюсь, требует определенной осмотрительности. Хотя должен признаться, профессор Лалл, ваш визит – большая честь для скромного лекаря.
Томас Лалл раскрывает палм и кладет его на столик. Нанак морщится, увидев то, что изображено на дисплее.
– Это самая сложная операция, на которую я когда-либо осмеливался. Несколько недель работы. Пришлось чуть ли не разобрать по частям весь ее мозг. Полушария были извлечены и подвешены на проводах. Потрясающий эксперимент…
Лиза Дурнау видит, как напрягается лицо Лалла. Нанак касается его колена.
– С ней все в порядке?
– Девушка пытается найти своих настоящих родителей. Она поняла, что вся ее жизнь – сплошная ложь.
Губы Нанака складываются в беззвучное «О!».
– Но я ведь только предоставляю соответствующие услуги.
– Вас наняли вот эти двое?
Томас Лалл показывает фотографию на фоне храма, из-за которой и начались все его странствия.
– Да, – отвечает Нанак, пряча руки. – Они представляли влиятельного человека из Варанаси, Бадрината Сундарбана. Легендарная обитель Вишну… Мне заплатили два миллиона американских долларов, переведя указанную сумму на счет корпорации «Одеко». Я могу рассказать вам все подробности, если желаете. Почти весь бюджет ушел на пользовательское программное обеспечение. Разработчики эмотиков требуют больших денег, хотя должен вам признаться, что у нас они самые лучшие во всем Индостане.
– Бюджет, – презрительно выговаривает Томас Лалл. – Как у какой-нибудь пошлой телепрограммы…
Лиза Дурнау понимает, что ей пора вмешаться.
– Ее приемные родители в Бангалоре… Они на самом деле существуют?
– О, конечно же, все выдумка, мадам. Мы потратили большие деньги на создание правдоподобной легенды. Все должно было убедительно доказывать, что она обычное человеческое существо, что у нее было детство, родители и прошлое.
– Вы хотите сказать, что она?.. – спрашивает Лиза Дурнау, боясь услышать ответ.
– Сарисин в человеческом теле, – отвечает вместо Нанака Томас Лалл, и в его голосе слышны те ледяные нотки, которые, как прекрасно известно Лизе, страшнее любых вспышек гнева.
Нанак покачивается в своем плетеном кресле.
– Совершенно верно. Извините, все это крайне неприятно. Бадринат Сундарбан занимался разработкой искусственного интеллекта третьего поколения. План, как сообщили мне ваши коллеги, состоял в том, чтобы загрузить копию на наиболее высокие когнитивные уровни человеческого мозга. Тилак служил интерфейсом. В высшей степени сложная операция. У нас получилось только с третьей попытки.
– Они напуганы, не так ли? – замечает Томас Лалл. – Они понимают, что конец близок. Сколько их осталось?
– Только три, полагаю.
– Они хотят знать, смогут ли жить с нами в мире или в любом случае должны погибнуть, но вначале понять нас. Человеческое в человеке поражает их и ставит в тупик. Для них это то самое чудо, которое способна понять Аж, вот для чего и выдуманное детство. Но сколько же ей лет на самом деле?
– Прошло восемь месяцев с тех пор, как она уехала отсюда вместе с вашими коллегами, которых принимала за своих настоящих родителей. И немногим больше года минуло с тех пор, как ко мне обратился сарисин Бадрината. О, вы бы видели ее в тот день, когда она покидала мою клинику! Девочка так радовалась, все вокруг было ей в новинку. Так называемые родители должны были отвезти ее в Бангалор. У них было очень мало времени, уровни памяти разворачивались, и, если бы они затянули с отъездом, последствия могли принять катастрофические масштабы.
– И вы бросили девочку на произвол судьбы? – возмущенно произносит Лиза Дурнау.
Она постоянно напоминает себе, что находится в Индии. Цена человеческой жизни и индивидуальности здесь совсем иная, нежели в Канзасе или Санта-Барбаре. Тем не менее у Лизы голова кругом идет от одной мысли о том, что эти люди без зазрения совести сделали с несчастной девочкой.
– Таков был план. У нас была еще одна легенда. Якобы она решила после школы попутешествовать по Индии.
– Но неужели вам никогда не приходило в голову что-то помимо всех ваших планов, легенд, развертывания уровней памяти и всякой китайской медицины? Неужели не ясно: для того, чтобы сарисин мог жить, человеческая личность должна умереть? – взрывается Лалл.
Теперь Лиза Дурнау касается его ноги. Спокойнее… Тише… Возьми себя в руки…
Нанак улыбается светлой улыбкой раздающего благословения святого.
– Дело в том, сэр, что ребенок был имбецилом. У нее не было никакой индивидуальности, никакого «Я» в принципе. Вряд ли можно говорить даже о какой-то реальной жизни в человеческом смысле слова. Это являлось необходимым условием. Мы, конечно же, никогда, ни при каких условиях не стали бы использовать в качестве носителя нормального человека. Родители девочки безумно радовались, когда ваши коллеги купили у них девочку. Они думали, что у их ребенка появится хоть какой-то шанс на нормальную жизнь. Они были счастливы и благодарили господа Вишну…
С негодующим ревом Томас Лалл вскакивает на ноги, сжав кулаки. Нанак отскакивает в сторону от возмущенного профессора. Лиза Дурнау гладит кулак Томаса, пытаясь его успокоить.
– Оставь, успокойся, – шепчет она. – Сядь, Лалл, сядь.
– Будьте вы прокляты!.. – кричит Лалл творцу ньютов. – Будьте вы прокляты, будь проклят ваш Калки и будь прокляты Жан-Ив и Анджали!..
Лиза заставляет его сесть. Нанак немного приходит в себя, но не осмеливается подойти ближе.
– Я приношу извинения за поведение моего друга, – говорит Лиза. – Это следствие переутомления…
Она сжимает плечо Лалла.
– Я думаю, нам пора идти.
– Да, наверное, так будет лучше, – говорит Нанак, плотнее закутываясь в шали. – У меня очень деликатный бизнес. Я не могу допустить подобных криков у себя в доме.
Томас Лалл качает головой, чувствуя нестерпимое отвращение к самому к себе и ко всему, что здесь говорилось. Прощаясь, он протягивает руку, но ньют не принимает ее.
Чемоданы гремят маленькими колесиками по асфальту центральных улиц. Но тротуары здесь неровные, асфальт потрескавшийся и с выбоинами, а ручки у чемоданов сделаны из скрученного пластика.
Кришан с Парвати пытаются двигаться как можно быстрее, поэтому через каждые несколько метров чемоданы опрокидываются, а их содержимое рассыпается. Такси проезжают мимо, не обращая никакого внимания на поднятую руку Кришана. Рядом проносятся грузовики с солдатами. То с одной стороны, то с другой, то сзади, то впереди раздается пение карсеваков. Они уже совсем близко, поэтому Кришану и Парвати приходится спрятаться в подворотне. Парвати страшно утомлена, насквозь промокла, сари прилипает к телу, волосы свисают мокрыми прядями, а до вокзала еще целых пять километров.
– Слишком много одежды, – шутит Кришан. Парвати улыбается. Он берет оба чемодана, по одному в каждую руку, и идет дальше. Вдвоем они продвигаются по улицам, стараясь держаться поближе к дверям, в которых в случае чего можно было бы скрыться, съеживаются от страха при виде военных грузовиков, стремглав перебегают перекрестки, постоянно прислушиваясь к разным неожиданным и незнакомым звукам.
– Уже совсем недалеко, – лжет Кришан. У него ноют и горят мышцы рук. – Скоро уже будем на месте…
Чем ближе они подходят к вокзалу, тем больше народа становится вокруг. Люди идут, груженные разной поклажей, едут на рикшах, на телегах, на автомобилях. Человеческие ручейки сливаются в потоки, а те – в широкие реки из человеческих голов.
Парвати хватается за рукав Кришана. Стоит здесь потеряться – и все пропало. Кришан, сжав в кулаках пластиковые ручки, которые, как ему теперь кажется, сделаны из пылающих углей, упорно пробивается дальше. Он смотрит вперед, только вперед, мышцы шеи напряжены до предела, зубы сжаты. Кришан думает только о вокзале и о поезде, о поезде и о вокзале – и о том, что с каждым шагом они все ближе к желанной цели, и скоро он сможет наконец освободить свои исстрадавшиеся руки от невыносимого груза.
Теперь Кришану приходится немного замедлить шаг, чтобы войти в ритм движения толпы. Парвати прижимается к нему, боясь отойти даже на дюйм. Мимо протискивается женщина, у которой чадра полностью закрывает лицо.
– Что ты здесь делаешь? – шипит она. – Это ты навлекла на нас все беды!..
Кришан чемоданом отталкивает женщину, боясь, что ее слова могут распространиться по толпе и навлечь на них гнев окружающих. Он начинает понимать, что происходит: мусульмане покидают Варанаси.
– Как ты думаешь, мы сможем сесть на поезд? – шепчет Парвати.
И тут до Кришана доходит печальная истина: мир не изменит своего привычного движения из восторга перед их любовью, толпы не расступятся перед ними и не пропустят дальше, история не даст им прощения, которое она в конце концов дарует всем литературным любовникам. В их бегстве нет ничего романтического, ничего возвышенного. Они глупые, наивные молодые люди, запутавшиеся в собственных эгоистических иллюзиях. Сердце у него сжимается, когда улица поворачивает на привокзальную площадь, а потоки беженцев сливаются в такое грандиозное людское море, которое Кришану до сих пор никогда в жизни не приходилось видеть. Оно больше, чем любая из тех толп, что по окончании матча вы ходят со стадиона Сампурнананда.
Кришан уже видит сияющий купол входа в вокзал, громадные стеклянные холлы у билетных касс. Видит сверкающий под желтым светом фонарей поезд, стоящий у платформы. Поезд забит под самую крышу. Но в него все еще продолжают лезть люди. Кришан замечает силуэты солдат на бронетранспортерах на фоне предрассветного зарева. Единственное, чего он не видит, – это пути сквозь бескрайнюю толпу. А чемоданы, бессмысленные, идиотские чемоданы, тянут его вниз, вдавливая сквозь асфальт в почву и привязывая к ней, словно корнями.
Парвати тянет его за рукав.
– Сюда.
Она тащит Кришана ко входу в вестибюль. У края площади давление человеческой массы несколько меньше. Беженцы инстинктивно стараются держаться подальше от солдат. Парвати роется в сумочке, вытаскивает оттуда тюбик с губной помадой, на мгновение наклоняет голову, а когда поднимает ее снова, у нее на лбу оказывается красное бинди.
– Пожалуйста, ради господа Шивы, ради господа Шивы!.. – кричит она, обращаясь к солдатам и сложив руки в традиционном индийском жесте мольбы.
Выражение глаз джаванов невозможно разглядеть под зеркальными забралами боевых шлемов, покрытыми каплями дождя. Парвати кричит еще громче:
– Ради господа Шивы!..
Люди вокруг нее начинают поворачиваться, смотрят на молодую женщину и злобно ворчат. Они теснятся, толкаются, их гнев становится все более явным. Парвати умоляет солдат:
– Ради господа Шивы!..
И тут до солдат доходит звук ее голоса. Они видят ее до нитки промокшее, забрызганное сари. Замечают ее бинди. Джаваны спрыгивают с машин и разгоняют женщин и детей, оттесняют их, не обращая никакого внимания на проклятия, которые мусульманки бросают им в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88