– Мама, что ты делаешь?
– Готовлю тебе настоящий завтрак. Ты совершенно о себе не заботишься.
– А где Ашу?
– Эта лентяйка? Я ее уволила. Уверена, она у вас воровала.
Утреннее хорошее настроение, возникшее после просмотра эксклюзивных кадров «Города и деревни», мгновенно улетучивается.
– Что ты сделала?
– Я сказала ей, что она может уходить. Вместо положенного предупреждения я выплатила ей недельное жалованье. Полторы тысячи рупий. Между прочим, заплатила из собственного кошелька.
– Мама, как ты могла принять такое решение?
– Кто-то же должен был его принять. Она вас грабила напропалую, не говоря уже о том, что и как готовила.
– Господину Нандхе нужна специальная диета. Ты вообще представляешь, как сложно в наше время найти хорошего повара? Кстати, ты видела моего мужа?
– Он ушел рано. Сказал, что работает над очень важным и сложным делом. И решил не завтракать. Тебе следует взять его в руки и доказать, что завтрак – главнейшее дело. Мозг не может хорошо работать, если желудок пуст. Я не перестаю удивляться, как глупы могут быть так называемые образованные люди. Если бы он попробовал мои дал и роти…
– У моего мужа не все в порядке со здоровьем, он не может есть такую пищу.
– Ерунда! Это превосходная питательная еда. Ваша безвкусная городская пища приносит ему только вред. Посмотри, он же чахнет на глазах. Бледный, постоянно утомленный… Конечно, откуда тут возьмутся силы на что-нибудь… ты понимаешь, что я имею в виду. Ему нужна сытная, честная сельская пища. Сегодня утром, когда твой муж зашел сюда, я подумала, что гляжу на создание, похожее на тех – как их там, – хиджры или ньюты, которых показывали по телевизору сегодня утром.
– Мама!.. – Парвати с силой опускает руки на столешницу. – Он мой муж!
– Да, только что-то это незаметно, – заявляет госпожа Садурбхай. – Извини, но мне нужно было когда-нибудь сказать тебе все напрямую. Целый год вы уже муж и жена, однако я не слышу колыбельных песен. Парвати, я должна задать тебе вопрос: с ним все в порядке? Такие вещи несложно проверить, существуют врачи специально для мужчин. Я видела объявления в воскресных газетах.
Парвати встает, в изумлении качая головой.
– Мама… Нет. Я иду к себе в сад. Там я пробуду все утро.
– Но у меня тоже есть свои дела. Мне нужно кое-что купить к вечеру. Кстати, где ты держишь деньги на покупки? Парвати?.. – Но та уже ушла из кухни. – Парвати? Тебе стоит попробовать мои дал и роти…
Кришан сегодня занимается тем, что укрепляет саженцы, подвязывает вьющиеся растения, укрывает сеянцы от приближающейся грозы. За прошедшую ночь стена облаков подошла ближе, и Парвати Нандхе кажется, что она вот-вот накроет ее своей непроницаемой чернотой, раздавит вместе с садом и со всем их домом. Жара и высокая влажность угнетают ее, но она не может пойти вниз… пока не может.
– Вы приходили вчера, чтобы повидаться со мной? – спрашивает Парвати.
Кришан отключает систему полива.
– Да, – отвечает он. – Когда я увидел, как вы встаете и убегаете, то подумал…
– О чем вы подумали?
– Может быть, я что-то сказал не так или сделал или же крикет…
– Матч мне понравился. Я с удовольствием сходила бы еще раз…
– Английская команда уже уехала. Их отозвало правительство. Здесь война, поэтому оставаться у нас в стране считается небезопасным.
– Да, если идет война…
– А почему вы так поспешно ушли?
Парвати расстилает дхури на земле в беседке, благоухающей ароматами цветов, раскладывает подушки, валики и устраивается среди них.
– Идите сюда и сядьте рядом.
– Но, госпожа Нандха…
– Никто не видит. И даже если бы увидели, никто не обратит никакого внимания. Идите сюда, посидите рядом со мной.
Она хлопает ладонью по земле. Кришан снимает рабочую обувь и устраивается рядом с ней на боку, подперев голову рукой. Парвати лежит на спине, скрестив руки на груди. Небо яркого сливочного цвета тяжело нависает над ними куполом нестерпимой жары. Женщине кажется, что стоит просто протянуть руку, и она окунется в этот плотный воздух, такой молочный и густой.
– Что вы думаете о саде?
– Думаю? Что мне о нем думать, я просто его делаю, вот и все.
– Ну, как человек, который его делает, что вы о нем думаете?
Кришан переворачивается на спину. Парвати чувствует, как ее лица касается теплый ветерок.
– Из всех моих проектов это самый грандиозный, и я думаю, что горжусь им больше, чем всеми остальными. Полагаю, если его увидят люди, то это мне очень поможет в карьере.
– Моя мать считает, что сад недостоин меня, – говорит Парвати. Раскаты грома сегодня раздаются уже совсем близко. – Она думает, что мне следует насадить деревья от любопытных взглядов. Ряды фикусов, как в садах в пригороде. Но и без деревьев здесь у нас достаточно уединения, не так ли?
– Да-да, конечно. Да…
– Странно… Как будто уединение действительно доступно только нам. Там, в пригороде, у них обнесенные стеной сады, засаженные фикусами, и чарбаг, но всем известно, чем вы занимаетесь в любую минуту.
– Во время матча что-то произошло?..
– Я просто совершила глупый поступок. Очень глупый. Я думала, что каста – это то же самое, что и класс.
– И что же случилось?
– Я показала всем, что не принадлежу к их классу. Кришан, моя мать хочет, чтобы я уехала с ней в Котхаи. Она говорит, что беспокоится за меня из-за войны. Она боится, что на Варанаси могут напасть. На Варанаси никто не нападал уже в течение трех тысяч лет. На самом деле ей просто хочется держать меня в качестве заложницы и требовать от господина Нандхи миллион разных вещей: дом в пригороде, автомобиль с шофером, ребенка-«брахмана»…
Она чувствует, как напрягся Кришан.
– И вы поедете?
– Я не могу уехать в Котхаи и не могу перебраться в пригород. Но, Кришан, я не могу оставаться и здесь, на этой крыше. – Парвати садится, прислушивается. – Который час?
– Одиннадцать тридцать.
– Я должна идти. Мать скоро вернется. Она и за миллион рупий не согласится пропустить очередную серию «Города и деревни».
Парвати стряхивает пыль и мелкую гальку с одежды, поправляет полы сари, перекидывает длинные прямые волосы через левое плечо.
– Извините, Кришан. Мне не стоило вас так нагружать своими проблемами. У вас своя работа – растить мой сад.
Она бежит босыми ногами по тропинке. И через несколько мгновений снизу раздаются первые аккорды мелодии-заставки к «Городу и деревне».
Кришан переходит от грядки к грядке, продолжая подвязывать саженцы.
Господин Нандха отталкивает тарелку, не прикоснувшись к еде.
– Я не могу есть подобную пищу.
Госпожа Садурбхай не убирает тали, а продолжает упорно стоять у плиты.
– Это хорошая и честная деревенская еда. Что вас не устраивает в моей стряпне? Почему вы отказываетесь есть?
Господин Нандха тяжело вздыхает.
– Пшеница, бобовые, картофель… Углеводы, углеводы, углеводы. Лук, чеснок, буйволиное масло. Тяжелые, очень тяжелые специи.
– Мой муж… – начинает объяснять Парвати, но господин Нандха перебивает ее.
– У меня «белая» диета. Она доскональнейшим образом скалькулирована и сбалансирована по аюрведическим правилам. Куда делся лист с подробным описанием моей диеты?
– Туда же, куда и кухарка!
Господин Нандха хватается за край стола. В нем это накапливалось уже очень давно, подобно муссону, собиравшемуся в его нервных клетках. Еще до нежданного пришествия госпожи Садурбхай, вторгшейся в его жизнь, подобно элитной гвардии Саджиды Раны; еще до достопамятного совещания, когда политическая реальность посягнула на его призвание и чувство долга; даже еще до того, как он открыл коробку с изображением Калки, Сыщик Кришны уже был преисполнен ощущением, что почти в одиночку ведет борьбу с безумием, что он единственный стоит на защите порядка наперекор набирающему силу хаосу. И пусть все другие капитулируют, он все равно останется непреклонен и будет высоко держать меч, с помощью которого он в конце концов по кончит с эрой Кали – Кали-югой. Но теперь она проникла и сюда, в его дом, на его кухню, кружит вокруг его стола, обхватывая своими белыми слепыми корнями его несчастную жену.
– Вы приезжаете в мой дом, переворачиваете его с ног на голову, выгоняете мою кухарку, выбрасываете мои диетические рекомендации, а я прихожу домой после изнурительного рабочего дня, и вместо нормальной еды мне подают какую-то бурду, которую я не могу есть!..
– Но, дорогой, мама ведь хотела как лучше, – говорит Парвати, однако у господина Нандхи костяшки пальцев уже побелели от негодования.
– Там, откуда я приехала, сыновья уважают матерей, – провозглашает госпожа Садурбхай. – Вы меня совершенно не уважаете, считаете невежественной и суеверной крестьянкой из деревни. Вы выше небес вознеслись со своей персоной, важной работой, европейским образованием, жуткой заунывной западной музыкой, безвкусной «белой» едой, которую могут есть только младенцы, а для настоящих мужчин, занимающихся настоящей работой, она хуже отравы. Вы думаете, что вы – гора, что вы лучше меня, лучше своей жены, моей дочери. Я это прекрасно вижу. Ошибаетесь, вы – не фиренджи! Если бы белые увидели вас, то подняли бы на смех – посмотрите-ка, бабу думает, что он европеец! Могу заверить: никто не уважает индийского гора.
Господин Нандха сам удивлен тому, до какой степени побелели у него костяшки пальцев. Сосуды просвечивают сквозь кожу.
– Госпожа Садурбхай, вы гостья в моем доме…
– В хорошем доме, в государственном доме…
– Да, – отвечает господин Нандха, очень медленно и веско произнося каждое слово, словно оно ведро драгоценной воды, извлекаемое из глубокого колодца. – В хорошем государственном доме, заслуженном моим трудом и преданностью своей профессии. Доме, в котором я имею право рассчитывать на мир, спокойствие и порядок, которых требует моя работа. Вам ничего о ней не известно. Вы ничего не понимаете в тех силах, с которыми я сражаюсь, о врагах, за которыми я охочусь. Созданиях, посягнувших на то, чтобы стать богами. Это нечто, о чем вы не имеете ни малейшего понятия, но что угрожает нашим фундаментальнейшим представлениям о мире. И именно с этим я сражаюсь каждый день. И если моя жуткая заунывная европейская музыка, если моя безвкусная «белая» диета фиренджи, моя кухарка, моя домработница дают мне необходимый мир, покой и порядок в доме с тем, чтобы я мог нормально и полноценно работать, разве можно считать подобные требования неразумным капризом и прихотью?
– Нет, нельзя, – бросает госпожа Садурбхай. Она чувствует, что теряет позиции, но знает хорошее правило: тот глупец, кто погибает, не использовав своего главного оружия. – Неразумным во всем этом я считаю только то, что в вашей такой занятой жизни совсем не осталось места для Парвати.
– Парвати, мой цветок. – Воздух на кухне густой и неподвижный, словно сироп. Господин Нандха чувствует значимость и весомость каждого слова, каждого движения. – Ты несчастна? Тебе чего-то не хватает?
Парвати начинает говорить, но мать перебивает ее:
– Моей дочери необходимо чувствовать, что она жена внимательного, преданного и уважаемого всеми человека, а не скрываться на крыше дома в центре города.
– Парвати, это правда?
– Нет, – отвечает она. – Я думала, может быть…
И вновь мать не дает ей закончить фразу.
– Она могла бы иметь более широкий круг общения. Государственные служащие, адвокаты, бизнесмены, даже политики… Они бы принимали ее, а она могла занять должное место в обществе, блистать, как цветок, и все воздавали бы ей по ее красоте и достоинствам.
– Парвати, любовь моя, я не понимаю, о чем речь. Я думал, мы здесь счастливы.
– В таком случае вы действительно ничего не понимаете, раз не знаете, что моя дочь могла иметь все сокровища Моголов, но отказалась от них ради ребенка…
– Мама! Нет!.. – кричит Парвати.
– …ради достойного ребенка. Ребенка, достойного ее статуса. Настоящего наследника.
В воздухе повисает тяжелое напряжение. Господин Нандха не хочет смотреть на госпожу Садурбхай.
– «Брахмана»? Вы на это намекаете? Парвати, это правда?
Она уже плачет, сидя у противоположного конца стола, спрятав лицо в дупатту. Господин Нандха чувствует, как содрогается стол от ее рыданий.
– «Брахмана»? Генетически сконструированного ребенка? Человеческое дитя, живущее в два раза дольше нормального и стареющее в два раза медленнее. Человеческое существо, которое застраховано от рака, от болезни Альцгеймера, от артрита и от любых других дегенеративных заболеваний, которым подвержены мы все, обычные люди. Так, Парвати? Наш ребенок. Плод нашего союза. Такого ребенка вы хотите? Мы отнесем наше семя к врачам, а они вскроют его и модифицируют таким образом, что оно уже больше не сможет считаться нашим, и затем вновь соберут его и вложат в тебя, Парвати. Накачают тебя гормонами и медикаментами, способствующими деторождению, затолкают в твое лоно, и оно будет расти там, это чуждое, почти нечеловеческое существо.
– Но почему вы отказываете ей в таком утешении? – с пафосом восклицает госпожа Садурбхай, не обратившая ни малейшего внимания на аргументы зятя. – Какой достойный родитель откажется от возможности произвести на свет совершенное дитя? И вы не дадите матери подобной радости?
– Но они же не люди! – кричит господин Нандха. – Вы видели их когда-нибудь?! Я – видел. Я вижу их каждый день на улицах и в офисах. Да, они выглядят очень молодо. Но мы ведь ничего о них по-настоящему не знаем. Сарисины и «брахманы» несут разрушение всем нам. Рядом с ними мы лишние. Мы – тупик. И я – тот, кто упорно борется против нечеловеческих монстров, – никогда, ни при каких условиях не допущу, чтобы моя жена стала матерью одного из них.
Руки у господина Нандхи дрожат. Совсем плохо… Видишь, до чего тебя довели эти женщины?
Господин Нандха резким движением отталкивается от стола и встает. Он чувствует себя невероятно огромным, в несколько километров высотой, простирающимся на громадные пространства, заполняющим все здание сверху донизу, словно аватара из его «коробки».
– Я ухожу. У меня есть дела. Возможно, я не вернусь до завтрашнего утра, но когда я вернусь, твоей матери больше не должно быть в нашем доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88