Но кровь быстро, с шипением, исчезала, оставляя в снегу дыры до самой прошлогодней травы.

Черемошники

Темнело. Баба слушала радио, качая головой, и стряпала пирожки. По радио с утра только и говорили, что о зверском убийстве губернатора Максима Феофилактовича Феоктистова. Говорили о чрезвычайном положении, о том, что прилетели замминистра МВД Александр Васильев и генеральный прокурор Юрий Скуратов. В «Белом доме» беспрерывно заседала комиссия по ЧС. Временно, на период ЧП, вся власть в области передавалась председателю комиссии, и. о. губернатора Владимиру Густых. По радио передавались его выступления, решения, указания.
Баба только качала головой.
Пришла Аленка, – насилу рассталась с Тарзаном.
– В стайке его оставила? – спросила баба.
– Угу, – сказала Аленка, уплетая пирожок с картошкой.
– Привязала там?
– Не-а.
Баба вздохнула.
– А что, надо было привязать?
– Да нет. Все равно всю стайку загадит. Ты бы его на старое место посадила, в палисад. Я бы ему ящик приспособила под конуру. Цепь там осталась…
– Я уже думала, – серьезно ответила Аленка. – Нельзя его в палисад. Ему всю улицу видно, и его тоже всем видно.
– Ну и что? А как же дом сторожить, если никого не видеть? Так и воров не заметишь.
Аленка помотала головой.
– Нельзя в палисад. Он чужих людей не хочет видеть.
Баба хмыкнула:
– Это он сам тебе, что ли, сказал?
– Нет. Я сама заметила.
Баба сказала:
– Все равно в милиции уже знают. Завтра надо им справку принести. А если он людей боится – как же его к ветеринару поташшишь?
– Ветеринара можно домой вызвать.
– Ага. И заплотить. Все твои «детские» за два месяца.
Аленка быстро прикинула в уме.
– Нет, еще останется пятнадцать рублей.
Баба удивилась:
– А ты откуда знаешь?
– А посчитала в уме.
Баба промолчала. Алёнкины способности её не то, чтобы настораживали. И не то, чтобы пугали. Скорее, вызывали какое-то тяжелое, неприятное чувство.
– Да ничего, баб! – весело сказала Аленка, и потянулась за вторым пирожком. – Сейчас про Тарзана все забудут.
– Это почему еще?
– Так губернатора же убили.
Баба присела, судорожно вздохнув.
– Ну, если ты такая грамотная… – начала она и снова задохнулась; перевела дух. – Если грамотная и всё знаешь, то должна понимать: губернатора не человек убил. Его зверь какой-то растерзал.
Аленка замерла с открытым ртом.
– Значит, опять на собак подумают? – тихо спросила она.
– А на кого им еще думать? Медведей и волков пока в городе нету.
– Значит, опять облаву устроят, – упавшим голосом проговорила Аленка и положила недоеденный пирожок.
Вскочила, быстро стала одеваться на улицу.
– Да ты куда на ночь глядя? – крикнула баба.
Дверь захлопнулась.
– Вот же стрекоза, а? – сказала баба.

Аленка подошла к дому, где жил Андрей. Стукнула в калитку. Калитка, к её удивлению, почти сразу же открылась. Андрей стоял красный, распаренный, в расстегнутой старой шубейке, наверное, доставшейся ему от старшего брата.
– Алёнка! – ахнул он. И немедленно провел под носом рукавицей. – Ты чего, а? А я тут снег вот чищу. Папка пьяный пришел, отругал. Днем снег шел, а я не почистил, забыл.
– Выйди, – сказала Аленка.
– Ага! Я счас. Мне маленько осталось. А то папка проснется, в туалет пойдет, – заругается.
И он стремительно начал откидывать снег огромной отцовской лопатой.
– Хорошо у тебя получается, – сказала Аленка, присев на корточки и оперевшись спиной о забор.
– Ну. На… это… натернировался.
Аленка промолчала.
Андрей в пять минут закончил чистить двор, сбегал домой, переоделся и выскочил.
– Так ты чего? – спросил снова, когда они оказались на улице.
– Слышал, что губернатора убили?
– А это кто? – удивился Андрей.
– Это – губернатор. Самый главный в области дядька. Его прямо перед его домом убили. Почти на куски разорвали, и даже некоторые кости разгрызли.
Андрей вытаращил глаза.
– Ну? А ты откуда знаешь?
– По радио весь день передают, и по телевизору. Ты что, телевизор не смотришь?
– Не-а. Папка хороший телевизор давно пропил, а старый только одну программу показывает, и то плохо.
– Ну так вот. Прятать надо Тарзана.
На этот раз Андрей не стал удивляться и переспрашивать. Он как-то сразу всё понял.
– А куда? – понизив голос, спросил он.
– Думать надо, – сказала Аленка.
И они оба задумались, не спеша бредя по пустому переулку.
Вдали задребезжала пустая бочка на санках: Рупь-Пятнадцать плелся за водой.
– Стой, – сказала Аленка. – А может, нам его попросить?
Андрей заоглядывался, ничего не понял и переспросил:
– Кого?
– Да вот его, – Аленка кивнула в сторону дребезжавшей бочки.
– Бомжа?! – удивился Андрей и открыл рот.
Аленка с неудовольствием посмотрела на него.
– Ну да, бомжа. Он у цыган живет, а к цыганам редко кто заглядывает. Они милиционерам платят.
Андрей опять было разинул рот. Потом сказал:
– А вдруг они его съедят?
– Кто? Цыгане? Ты что! Цыгане собак не едят. У них вон, две овчарки во дворе, добро стерегут.
– Ну, бомж съест, – упрямо сказал Андрей.
– Не съест, – твердо сказала Аленка и пошла вперед.
– Здорово, детишки! – издалека закричал Рупь-Пятнадцать.
– Здорово, – сказала Алёнка. – Стой. У нас к тебе дело есть.
– Ко мне? – удивился Рупь-Пятнадцать.
– К тебе, к тебе, – нетерпеливо повторила Аленка. – Ты слышал, что опять облава на собак будет?
– Нет.
– А что губернатора собаки загрызли – слышал?
– Да говорили вроде что-то…
– Значит, опять собак ловить будут, – понял?
– Понял, – кивнул Рупь-Пятнадцать. – Только не понял, я-то тут при чем?
– А ты нам помочь можешь. К вам ведь милиция не ходит?
– Да не видал пока.
– Ну вот, значит, цыганских собак не тронут.
Рупь-Пятнадцать сдвинул вязаную шапочку на лоб и присвистнул:
– Так вам что – собаку надо спрятать, что ли?
– Догадливый, – проворчал Андрей. Он стоял боком и участия в беседе старался не принимать.
– Собаку. Тарзана нашего, – сказала Аленка.
– А! Знаю я вашего Тарзана. Так его ж в лес увезли?
– А он вернулся! – Аленка рассердилась на себя – из глаз едва не брызнули слезы. Она даже топнула ногой.
– Ну, так какой базар! Спрячу.
– Где?
– Ну, у цыган и спрячу. Алёшку попрошу – цыганенка ихнего. Он паренёк добрый, надежный. Не продаст.
– А где он его спрячет?
Рупь-Пятнадцать снова присвистнул – на этот раз не без самодовольства.
– Да у них двор какой – видела? Как три ваших. Они ж две развалюхи соседние купили, и один участок сделали. А там сараев, стаек, погребов – немерено. У них и тайные норы выкопаны. Они там деньги хранят и разное барахло, которое наркоманы приносят – телевизоры там, видики, камеры, – ну, всю такую халабуду. За дозу все тащат. Даже мамкины шубы.
Рупь-Пятнадцать и дальше продолжал бы говорить, но Аленка внезапно погрозила ему пальцем. Рупь-Пятнадцать мгновенно закрыл рот.
Мимо них, пошатываясь, прошел прохожий, – бывший военный, который жил в самом конце переулка, почти у самого переезда.
Когда он скрылся в конце переулка, Рупь-Пятнадцать нагнулся к Аленке и они начали шептаться.

– Завтра в садик пойдешь, – сказала неожиданно баба, когда Аленка вернулась.
– Почему? – удивилась Аленка.
– А хватит дома сидеть. И так почти три недели просидела.
– Я же болела.
– Что болела – это ладно. А теперь не болеешь. С ребятишками там хоть поиграешь, а то все с бабой да с Андреем, женихом своим. Да ещё с собакой вот…
Аленка чуть не расплакалась. Нахмурясь, сидела за столом. Неохотно грызла карамельку.
По радио начали передавать новые распоряжения председателя комиссии по ЧС Густых. Баба сделала погромче.
– В целях безопасности, – говорил диктор, – распоряжением комиссии по ЧС на весь период чрезвычайного положения в лечебных учреждениях всех видов собственности, детских дошкольных учреждениях, учреждениях образования вводится карантин. На время карантина детям до 14 лет запрещено появляться на улице после пяти часов вечера без сопровождения взрослых. Взрослым – после одиннадцати часов. В городе организовано круглосуточное патрулирование, особенно в отдаленных районах. Патрули будут усилены за счет спецподразделений УФСБ, УВД, УИНа, Службы судебных приставов, налоговой полиции, воинских частей Томского гарнизона. Все здания государственной власти, промышленные объекты, вокзалы и другие общественно значимые, или представляющие потенциальную угрозу объекты, а также муниципальный и частный общественный транспорт берутся под круглосуточную охрану. На особый режим переведены все частные охранные структуры…
– Ур-ра, я в садик не пойду!! – закричала Аленка и бросилась обнимать бабу.

Ночью, когда Аленка уже спала, баба тихонько вошла к ней в комнатку. Постояла, подперев щеку рукой и глядя на спящую. Поправила одеяло. Еще постояла. Потом вытерла слезу и тихо вернулась на кухню.

В четыре часа утра в окно стукнули. Аленка уже не спала – ждала.
Был самый темный, мертвый час суток. Аленка тихо оделась, вышла на кухню, ощупью пробралась к двери. Открывала ее долго-долго, сантиметр за сантиметром, боясь, что дверь скрипнет.
Не скрипнула. Так же осторожно Аленка прикрыла её, прислушиваясь к мерному похрапыванию бабы. В сенях накинула куртку, влезла в валенки и вышла во двор. В переулке, за палисадником, маячила высокая тощая фигура. Это был цыганенок Алешка, паренек лет тринадцати. На нем была модная легкая куртка, распахнутая на груди, джинсы заправлены в красные полусапожки на каблуке. Непокрытая курчавая голова серебрилась в свете дальнего фонаря.
Аленка, боясь скрипнуть, медленно приоткрыла железные ворота.
– Где собака? – без предисловий спросил Алешка.
– Сейчас приведу, подожди!
Аленка побежала в стайку. Тарзан сразу же проснулся, хотел тявкнуть, но Аленка сжала ему челюсти, зашипела в ухо:
– Тихо! Ни звука, понял? Сейчас пойдешь с Алешкой и спрячешься, где он велит. И молчи, молчи! А то я тебе пасть тряпкой замотаю.
Тарзан глядел умными глазами, слушал, приподняв одно ухо.
– Я тебя потом заберу. Понял? Жди, я заберу!
Она надела ошейник, взялась за него, и повела Тарзана к воротам. Тарзан заупрямился было, но Аленка шикнула на него, и он смирился.
Алешку Тарзан сразу признал, и даже позволил ему почесать себя за ухом.
Втроем они двинулись по переулку, держась обочины, к цыганскому дому.
В доме в одном из окон горел свет. Алешка сказал:
– Ну, давайте, попрощайтесь. Я его так укрою – никто не узнает, даже отец.
– Иди с Алешкой, Тарзан! – сказала Аленка, чмокнула собаку в лоб. – Слушайся его. Он теперь твой хозяин. Иди! А я тебя скоро заберу. Жди.
Эти слова подействовали магически. Тарзан позволил Алешке взять себя за ошейник и увести. В воротах пес обернулся, бросил прощальный взгляд на Аленку, издал непонятный короткий звук.
Ворота закрылись; было слышно, как Алешка запирает многочисленные замки и задвигает засов.
И стало тихо. Мертво и тихо.
Спало все вокруг – дома, деревья, и даже звезды.
Аленка постояла еще, пока холод не пробрал ее до самых костей, повернулась. И быстро пошла домой.
Вошла без скрипа, разделась в темноте, юркнула в остывшую постель.
И сама себе удивилась: надо же! А еще совсем недавно панически, до слез боялась одиночества и темноты!
И почти тут же уснула.
Баба приподнялась за перегородкой. Послушала ровное дыхание Аленки. Перекрестилась, вздохнула, и снова легла.

Ка тоже не спал в эту ночь. Он вообще никогда не спал, только впадал в темное, бессознательное состояние, похожее на обморок. Но и в этом состоянии он многое чувствовал.
В четыре часа его холодное сердце встрепенулось, почувствовав укол непонятного беспокойства. Ка поднялся с вороха одежды и звериных шкур, медленно, словно сомнамбула, пересек комнату, открыл входную дверь.
Постоял на пороге, подняв голову к небу. Ни луны, ни звезд в небе не было видно.
Ка открыл ворота и вышел в переулок. Довольно далеко, на другом конце переулка, маячили три тени. Ка медленно двинулся вперед, не издавая при этом ни звука.
Он уже разглядел, что двое детей – подросток и девочка – ведут куда-то большую собаку. Ка чувствовал её запах. Этот запах был ему ненавистен. Теперь он был уверен, что напал на верный след. Запаха девочки он не знал, но понял, что это – та самая, с белыми косичками, которая сидела на кухне, болтая ногами.
Он дошел до перекрестка – двигаться дальше было опасно. Дождался, когда подросток и собака скрылись в воротах незнакомого большого дома. И мгновенно шагнул за ствол тополя: девочка бежала в его сторону и могла его заметить. Впрочем, нет: в такой темноте, на краю которой лишь слабо мерцал одинокий фонарь, заметить Ка было невозможно. Он сам был похож на дерево или на фонарный столб.
Девочка добежала до железных ворот. Ворота скрипнули.
Ка стоял, ожидая чего-то еще. Но все было тихо вокруг. Даже машин на Ижевской не было.
Мертвое холодное лицо Ка стало преображаться. Неприятная, жутковатая гримаса исказила его.
Это была улыбка.
На другом конце переулка послышался шум подъехавшей машины. Яркий свет фар высветил весь переулок.
Ка стоял, замерев.
Хлопнули дверцы машины. Послышались голоса.
Через минуту дальний свет переключили на ближний, в переулке сразу потемнело. Какие-то фигуры с автоматами на плечах вошли в переулок, постояли, переговариваясь. Потом вернулись в машину. Снова захлопали дверцы. Машина отъехала куда-то вбок и затихла.
Ка почувствовал исходящую оттуда угрозу. Значит, не сегодня. Нет, не сегодня.
Он повернулся, и так же медленно вернулся домой, прошел в маленькую комнату и лег на шкуры. Он закрыл глаза и снова впал в оцепенение. Но жуткая ухмылка так и не сходила с его лица.

А на автобусной площадке с погашенными огнями стоял обычный тентовый «уазик», которых в эти дни было множество реквизировано в районных и сельских администрациях и в муниципальных службах.
В машине сидели пятеро мужчин. За задним сиденьем, в ящике, был целый оружейный склад: импортное помповое ружье фирмы «Хеклер и Кох» «Король Лев», обычная нарезная «тозовка», один «макаров», простенький прибор ночного видения «Байгыш».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47