«Кто от клещей не застраховался, на стипендию может не рассчитывать!!»
Хоть это был и сон, но всё же очень похожий на правду.
Бракин совсем было уснул, когда знакомый голос раздался у входа в собачник.
– Эй, циркач! Ты здесь, что ли?
Бракин поднял морду. В проеме маячила незнакомая фигура, но по запаху Бракин сразу узнал собачника Колю.
Бракин подумал, открыл оба глаза, зевнул и кратко тявкнул.
Рыжая встрепенулась, во все глаза глядя на Колю.
– А я уж думал, тебя «верные друзья» увели! – радостно сказал Коля.
«Нет, – ответил Бракин. – Меня решили в полуклинику сдать. Для опытов».
– А ко мне жить пойдешь? – спросил Коля, присаживаясь на корточки.
Бракин поморщился: вокруг было разлито столько собачьих нечистот, что ему стало неудобно за своих сородичей.
Бракин поглядел на перемазанные Колины брючины и тявкнул. Он хотел сказать: «Пойду, – но только вместе вот с этой, рыженькой».
Коля подумал.
– Ай, ладно, – сказал он, поднимаясь. – Айдате оба. Как-нибудь отругаюсь. В гараже будете жить, что ли. По очереди.
Бракин покосился на Рыжую. Та уже сидела, перебирая от нетерпения лапками, преданно глядела на Колю.
«Сучка, блин. Одно слово», – подумал Бракин. И нехотя поднялся с нагретого места.
За воротами уже было потише: корреспонденты разъехались готовить «специальные» эксклюзивы, любители животных тоже постепенно рассосались.
На полигон медленно надвигались ранние зимние сумерки.
– За мной! – скомандовал Коля и двинулся к дороге.
Бракин плёлся за ним и думал: "У него, поди, «Запорожец». Или, в лучшем случае, «Ока». Хорошо, если не «инвалидка»…
Но он ошибся – и ошибся крупно: на дороге, явно поджидая Колю, красовалась «японка» кремового цвета.
Бракин чуть не сел от удивления. Поглядел на Колю с уважением. «Видно, на бродячих собаках тоже можно деньги делать», – кратко резюмировал он для себя.
Коля открыл заднюю дверь.
– Давайте, лезьте.
Но тут Бракин решил проявить твёрдость. Чтобы он – всё пузо в дерьме! – полез в этот храм из кремовой кожи? Не-ет, хоть он уже и не совсем человек, но человеческое достоинство пока ещё при нём.
Рыжая непонимающе вертелась возле него, не решаясь прыгнуть первой в распахнутую дверцу.
Коля потоптался. Потом сообразил:
– А! Ты ведь интеллигент! Ну, извини, – не учёл.
Он достал из багажника старый коврик, развернул и постелил в салоне.
– Устроит? – спросил лаконично.
Бракин деликатно тявкнул, толкнул сначала Рыжую, потом влез внутрь сам.
Коля оглядел их, присвистнул.
– Не, ты всё же циркач, как я погляжу! Только из какого цирка – не ясно. К нам цирк в последний раз осенью приезжал.
Бракин сдержанно тявкнул. Цирка он не любил. Тем более собачьего.
После шикарной машины он был готов ко всему: к двухэтажному краснокирпичному особняку, чугунной ажурной ограде, охраннику у входа… Но Коля, покуролесив по горбатым улочкам неподалеку от грязной речушки Ушайки, остановился перед обычной «деревяшкой» с металлическим сараем-гаражом и черемухой под окном.
Бракин в недоумении огляделся. Ему еще не приходилось бывать в этом районе. Типично деревенская улица, хотя и асфальтированная, штабеля горбылей у ворот, деревянные заборы, вороньи гнезда в кронах старых тополей.
Коля открыл дверцу, выпуская собак. Двинулся к гаражу, но был остановлен воплем:
– Ты опять??
В калитке стояла осанистая женщина с газетой в руке. Из-за её спины, со двора, донёсся радостный разноголосый лай.
Коля промолчал, боком подошел к гаражу, стал открывать висячий замок.
– Чем ты их кормить будешь, ирод? – повысила голос женщина.
– Да ничего… – промямлил Коля. – Прокормимся как-нибудь.
Он показал на Бракина и сказал льстивым голосом:
– Ты только посмотри, какой кобель. Экстерьер-то, а? Да за него можно кучу денег огрести!
Женщина мрачно посмотрела на Бракина. Бракин ей, видно, глянулся. Но потом она заметила Рыжую, которая пряталась за Бракиным и завопила уже в полный голос:
– А эту на что?!
– Ну… – смутился Коля. – Это вроде подруга его. Шерсть хорошая. Пояс лечебный на поясницу свя…
Он не договорил, женщина бросилась к нему, сжимая в руке свернутую газету, как дубинку:
– Пояс? Пояс? Да сколько их вязать-то можно? А шапку, ирод, не хочешь, а? Рыжую!!
Она успела огреть Колю газетой по шее, пока тот нырял в гараж.
В гараж она не пошла. Остановилась, сделавшись задумчивой, и сказала:
– И где ж они жить будут?
– Да здесь и будут, – отозвался Коля из темноты.
– Здесь? – обреченным голосом сказала женщина.
– Ну, а где ж им ещё… Больше негде.
– Ирод, – подытожила женщина, пошла во двор и с треском захлопнула калитку.
Коля выглянул. Посмотрел на Бракина.
– Ты её не бойся. Бывает. Вы ж у меня не первые. А Людка добрая. Вообще-то.
И задумчиво почесал шею.

Остаток дня Бракин и Рыжая провели в гараже, все на том же драном коврике. Издалека доносилась ругань: видимо, Коле пришлось совсем худо.
Было холодно, голодно, нещадно кусали блохи, и Бракин неумело, но ожесточенно чесался и покусывал бока и хвост. Рыжей блохи были привычны. Она дремала и изредка потявкивала во сне.
От инструментов и запчастей на полках, от канистр и бочек воняло невыносимо. От этих запахов тоже хотелось чесаться, и Бракин с тоской вспомнил свою уютную теплую мансарду в Китайском переулке.
Спустилась ночь.
Внезапно за дверью послышались шаги, скрежет замка. В гараже вспыхнула тусклая грязная лампочка. Коля подошел к собакам, поставил две алюминиевые чашки с чем-то съедобным. Рыжая мгновенно ожила, рванулась к еде, с жадностью в минуту выхлебала всё. Посмотрела на Бракина, который лежал, отвернувшись от чашки. Осторожно потянулась ко второй чашке, прижала уши – и накинулась.
Бракин вяло стукнул хвостом: жри, мол, давай, не бойся.
Коля всё это время сидел на корточках, вздыхал, сосредоточенно о чём-то думал.
Рыжая вылизала и вторую чашку. Пыхтя, круглая, как мячик, ткнулась в руки Коли. Потянулась, вильнула хвостом. Глаза у нее были узкие, замаслившиеся.
Коля погладил её по голове.
– Вот что, ребята… – сказал он уныло. – Придётся вам, понимаешь, уйти.
Рыжая ничего не поняла. Бухнулась на спину, выставив круглое, почти безволосое брюхо, вытянула лапы – просила почесать.
Бракин поднял ухо, взглянул на Колю.
«Мы понимаем», – сказал он, и Коля догадался.
– Отвезу-ка я вас обратно на Черемошки. Там вам всё же привычней будет.
Он взял коврик, постелил под задним сиденьем. Рыжая взвизгнула, видимо, предвкушая очередное развлечение, с готовностью сиганула внутрь. Бракин молча полез следом.
Коля сел за руль, выехал из гаража.
Запер ворота, снова сел в кабину.
Ехали молча, долго, петляли по бесконечным кривым закоулкам, о существовании которых Бракин и не подозревал. Свет фар выхватывал из тьмы заборы, заводские цеха, деревянные домишки, черные тополя, переметенные позёмкой трамвайные рельсы.
Наконец машина остановилась.
Коля вышел, открыл заднюю дверцу.
Бракин выглянул: машина стояла перед той самой пятиэтажкой, возле которой находились помойка и люк теплотрассы. Молча прыгнул из машины в снег. Рыжая удивленно тявкнула: она пригрелась и прикорнула в машине, и не понимала, зачем надо вылезать в холод и тьму.
Бракин обернулся на неё, негромко, но внятно рыкнул.
Рыжая поёрзала, вздохнула, и колобком выкатилась следом.
Хлопнули дверцы, заурчал мотор. Машина мазнула белым светом по помойке, кирпичной стене склада, и пропала за углом.
Стало темно и тихо.
Рыжая забеспокоилась, несколько раз тявкнула. Побегала вокруг, обнюхала люк теплотрассы, крыльцо, которое вело к железной двери почтового отделения, вернулась. Села напротив Бракина и наклонила голову. Как бы спрашивала: ну, в смысле, и что дальше?
Бракин взглянул в сторону переулка, помеченного реденькой цепочкой фонарей. И неторопливо затрусил мимо помойки, склада, магазинов, через площадь, где разворачивались автобусы, – прямо в полутемный горбатый переулок.
Рыжая в недоумении тявкала, то отставала, то припускалась следом. Наконец, смирилась, и покорно побежала за Бракиным.
Пройдя по одному переулку, Бракин свернул в другой, потом в третий.
Остановился перед аккуратным домиком с мансардой. В домике горел свет. Бракин сел и негромко тявкнул: здесь!
Рыжая села рядом и тоже уставилась вверх, на темный балкончик под крышей: на этом балкончике Бракин, бывало, в летние ночи любил сидеть, глядя в небо.

В двух кварталах от того места, где сидели Бракин и Рыжая, по переулку двое ребятишек тащили санки с корытом, полным снега: снег был навален с верхом, горбом.
Навстречу им выехал из ворот Рупь-Пятнадцать с алюминиевой бочкой: отправился к колонке за водой. Ему было скучно, и при виде ребятишек он остановился. Спросил:
– Чего везёте?
– А тебе-то что? – огрызнулся Андрей. Санки были тяжелые, он сопел и упирался изо всех сил.
Рупь-Пятнадцать помолчал.
– Снег мы везём! – сказал Андрей, и тоже остановился. Сам-то он тащил бы и ещё, но жалел Алёнку: часто останавливался передохнуть.
– Снег? – переспросил Рупь-Пятнадцать. – А чего его возить туда-сюда? Снегу везде много.
– Не твоё дело! – снова огрызнулся Андрей.
Рупь-Пятнадцать пожал плечами.
– Конечно, не моё. А интересно всё-таки.
– Мы играем, – объяснила Алёнка. – Игра у нас такая, понимаешь?
– Понимаю, чего ж не понять.
– А чего везём – тайна!
– Тайна – это хорошо, – сказал Рупь-Пятнадцать, вздохнул, и потащил санки с бочкой к колонке. – Тайны я уважаю. Они у всех есть. Только у меня у одного тайны нет.
Андрей и Алёнка, проводив его глазами, снова схватились за постромки. Свернули в Японский переулок – совсем короткий, почти не жилой: из пяти домов два были заколочены, третий почти развалился. Вот к нему-то и подкатили дети свой груз.
Огляделись. Вокруг было тихо, темно. Только звезды ярко сияли над головами, смутно освещая черные строения и синий снег.
Андрей перелез через почти поваленный забор. Увязая в глубоком снегу, добрался до калитки. Долго возился с ней, открывая: снег мешал. Наконец приоткрыл.
Они с трудом втиснули санки в ворота. По сугробам, завалившим двор, полезли за развалины, к сараям.
Сюда уже не доставал свет фонарей. Здесь было темно, мёртво, страшно.
– Не бойся! – шепнул Андрей.
– Я не боюсь, – ответила Алёнка.
– Я тут еще днем ящик приглядел. Вон там спрятал, в сарае. Положим его в ящик, снегом забросаем. А потом, может, и настоящую могилу сделаем.
Алёнка пожала плечами.
– У собак могил не бывает.
– Ты что? – обиженно сказал Андрей. – Сама же говорила!
Он вытащил ящик из перекошенного сарая, достал оттуда же обгрызенную фанерную лопату. За сараем, в самом глухом месте, со всех сторон окруженном покосившимися заборами, бурьяном, таким высоким, что верхушки торчали из сугробов в рост человека, принялся копать в снегу яму.
Алёнка время от времени помогала ему.
Андрей скреб и скреб, пока не доскребся до мёрзлой земли.
Снял мокрую шапку, утёр ею лоб и лицо.
Потом они перевернули санки с корытом, кое-как переложили окоченевший труп Джульки в простой деревянный ящик, в котором когда-то, наверное, хранились лопаты и тяпки. Наверное, тут когда-то жила большая и работящая семья.
Ящик они забросали сверху снегом, утрамбовали. Андрей осмотрел получившийся сугроб. Припорошил его снегом. Спрятал в сарай лопату, достал растрепанную метлу.
– А это зачем? – спросила Алёнка.
– Пойдем обратно – я следы замету.
Аленка вздохнула, но ничего не сказала.
Так он и сделал.
Замел снегом и калитку, так, будто никто в нее не входил.
Постоял.
– Ну, пошли, что ли…
Когда вышли с Японского и повернули к дому, где жила Алёнка, Андрей шмыгнул носом и тихо сказал:
– Я, вообще-то, думал, что у тебя получится.
– Что?
– Ну, что… Оживить его, что ли…
Он снова шмыгнул, подождал ответа.
Алёнка ничего не ответила. Махнула рукой на прощанье и побежала к дому. «А теперь, – думала она, – мне надо искать Тарзана».
Она не видела, что на перекрестке, возле колонки, сидели в снегу и смотрели на нее две собаки: одна большая, темная, с большой головой, другая – маленькая, рыжая, с хитрой лисьей мордой.
Когда ворота, скрипнув, закрылись за Алёнкой, собаки поднялись, как по команде, и побрели в сторону Китайского переулка.

Когда Бракин и Рыжая снова подошли к дому в Китайском переулке, Еж и Ежиха спали: свет в окнах не горел, и даже лампочка перед лестницей в мансарду тоже была выключена.
Бракин потянул носом знакомые запахи. И легко перепрыгнул через штакетник. Обернулся. Рыжая, всё еще тяжеловатая после Колиного обеда, перелезла следом.
Они запрыгали по сугробам палисада, обогнули дом сзади и подобрались к лестнице со стороны огорода. Бракин на секунду задумался: закрыл ли он дверь перед тем, как уйти? И тут же вспомнил: лапой ключ в замке не повернешь.
Скачками поднялся по крутой лестнице, поскреб дерматиновую обивку тяжелой двери. Рыжая стала ему помогать: вцепилась зубами в край обивки, порыкивая, тянула рывками.
Дверь подалась, а потом и отворилась с тягостным скрипом.
Бракин ещё не знал, что ему предстоит сделать, но чувствовал, что сейчас он должен быть здесь, дома.
Он вбежал в мансарду, стуча когтями по полу. Покрутился, обнюхиваясь, потом подбежал к столу, поднялся, уперевшись лапами в столешницу и уставился в окно.
В окне поблескивали звезды.
Но вот облако сдвинулось, и из-за дымчатого края показался лунный серп.
Бракин взвизгнул от радости. Он глядел на серп, появлявшийся величественно и неотвратимо, и сияние его проникало в самую душу Бракина.
Он стал вытягиваться, расти вверх. Он даже не заметил, куда девалась шкура, – словно её и не было.
Он очнулся, только когда Рыжая залилась отчаянным испуганным лаем. Тогда он обернулся.
Ощетинившись, оскалив лисью морду и припав животом к полу, Рыжая отползала к дверям.
– Фу ты, – сказал Бракин своим собственным голосом, который показался ему странным и неестественным. – Рыжик, ты куда?
Рыжая подпрыгнула от неожиданности, зарычала, но тут же снова испугалась, повернулась и опрометью бросилась к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47