Оборотнем, что ли? Ну, что ж тут сказать… Не без оснований.
Хотя, по идее, могла бы сначала сказать: мол, березовые нам самим не помешают, дед-то все лежит, болеет, а мне одной трудно три раза в сутки печь топить. А если, мол, только березовыми, – так можно всего два раза, – утром и вечером. Дед, как заболел, мерзливым стал, – требует, чтоб в доме всегда тепло было…
Но нет, Ежиха просто молча перетаскала дрова.
Запомним и это.
Бракин набрал охапку сосновых поленьев, пошел к своей двери. Краем глаза заметил, как в хозяйском окне шевельнулась занавеска: Бракину даже показалось, что он заметил востроглазое лицо Ежихи.
Поднявшись к себе, он отпихнул ногой радостно бросившуюся к нему Рыжую. Свалил дрова у печки. Разделся, заварил чаю, насыпал Рыжей сухого корма, растопил печь. И долго сидел перед закрытой дверцей, глядя в щель на пляску веселых огненных человечков.
Темнело. Рыжая подошла, потерлась о ногу Бракина.
Бракин не отозвался.
Стало совсем темно. Но Бракин по-прежнему сидел возле печки на табуретке.
А когда в окне показался объеденный с одной стороны бледный лунный диск, Бракин встал, оделся, свистнул Рыжей: пойдем, мол, – и открыл дверь.
Рыжая, истосковавшаяся по воле, с визгом и лаем понеслась вниз по лестнице. Внизу обернулась, дожидаясь хозяина.
– Пошли, – сказал Бракин, выходя в калитку на улицу.
Он неторопливо побрел по горбатому переулку. В руке он держал пакет – словно собрался в магазин. Рыжая весело неслась рядом, то отставая, чтобы пометить столб или дерево, то уносясь вперед, затевая с цепными псами короткую собачью перебранку.
Когда они оказались возле дома очкастого старика, Бракин приостановился. Неподалеку горел фонарь, и задерживаться здесь надолго было ни к чему.
– Вот этот дом, – сказал Бракин вполголоса.
Рыжая насторожилась, высоко подняла одно ухо.
– Здесь живет тот, кто нам нужен.
Рыжая в недоумении оглядела забор.
– Да, здесь, – кивнул Бракин.
Присел на корточки, взял морду Рыжей в руки, – она аж взвизгнула от счастья, – и тихо сказал:
– Сторожи здесь. Дождись, когда хозяин вернется. И потом последи, сколько можешь. Устанешь, замерзнешь, – беги домой. Я буду тебя ждать.
Он поднялся, заметив впереди, в начале переулка, фигуру прохожего.
– Да смотри, не очень тут светись, – быстро предупредил Бракин. – От старика всего можно ждать. Чуть что – прячься, огородами уходи!
Он хмыкнул. И пошёл быстро, не оглядываясь.
Рыжая сидела несколько секунд в прежней позе: недоуменно подняв ухо. Потом встряхнулась, помчалась вперед, – и с лаем налетела на прохожего.
– Да отстань ты! – огрызнулся прохожий.
Рыжая полаяла еще для порядка, и побежала дальше, стараясь не слишком удаляться от дома таинственного старика.

Рыжая вернулась нескоро. Уже луна почти закатилась, лишь краешком освещая угрюмый, погруженный в безмолвие мир, когда Рыжая, стуча коготками, взлетела по лестнице и тявкнула под дверью.
Бракин открыл, присел: Рыжая кинулась ему на руки, стала лизать в лицо, в нос, в губы. Холодная, засыпанная снегом, дрожащая от холода и испуга.
Бракин сел поближе к печке, погладил Рыжую, взял ее морду в ладони, заглянул в глаза.
– Ну, что ты видела? Рассказывай.
Рыжая взвизгнула.
И Бракин словно провалился в её глаза и на какое-то время стал ею, – маленькой симпатичной рыжей собачонкой, бродившей вдоль заборов, обнюхивая чужие метки, и облаивая редких прохожих.
Потом и прохожих не стало. Мороз усилился. В окнах старика было темно, и Рыжая решилась: перескочила через забор в том месте, где ветром намело высокий сугроб, почти по самый забор, – покружила по маленькому дворику, и нашла себе местечко под навесом, где стояли лопата, метла, и лежали еще какие-то вещи, тщательно укрытые брезентом. Рыжая легла в уголок, одним боком – к брезенту, свернулась клубочком и замерла.
Она дремала, когда на улице послышался шорох шин, хлопок открываемой автомобильной дверцы.
– Вот спасибочки, – до самого дома доставили, – раздался старческий дребезжащий голос. Голос был притворным, лицемерным, – Рыжая, это сразу почувствовала. Как, впрочем, чувствуют притворство в голосе почти все собаки, кроме умственно отсталых, – а таких, кстати, немало среди собак благородных, искусственно выведенных пород, – генетически модифицированных, как принято теперь говорить.
– Большой привет градоначальнику, Александру Сергеичу, – проскрипел старик, хотя дверца захлопнулась и машина уже отъехала.
Скрипнули железные ворота, старик быстро прошел в дом.
Но свет не зажег.
Более того: дом оставался тихим, безмолвным, словно в нем и не было никого.
Рыжую это насторожило. Хозяева, возвращаясь домой, хотя бы включают свет, выходят во двор.
Этот не вышел. Может быть, он так устал, что сразу же лег спать?
(Тут Бракин покачал головой. Такое возможно, но… невозможно. Уж в сортир-то он должен был сходить. Правда, многие одинокие старики пользуются по старинке горшками, – стесняться некого, а на улицу зимой, особенно если ночью прихватит, чесать не шибко-то охота).
Короче говоря, Рыжая незаметно для себя уснула.
А проснулась внезапно: почувствовала, что она во дворе не одна. Открыла глаза – и взвизгнула от испуга: прямо над ней, на фоне звездного неба, нависало громадное лохматое чудовище, от которого грозно пахло зверем, кровью, диким лесом.
И не просто кровью.
Зверь стоял над ней, глядя обманчиво лучистыми глазами, широко расставив массивные лапы, нагнув гигантскую серую, серебрившуюся под звездами, голову.
Зверь молчал, и дышал тихо-тихо, чуть слышно.
Рыжая, не долго думая, тут же перевернулась на спину, выставив безволосый живот, стала загребать передними лапами и повизгивать. Визг был натуральным: уж очень она испугалась.
Серебристое чудовище постояло еще с минуту, принюхиваясь и размышляя.
А потом – исчезло.
То есть, наверное, оно так быстро отскочило, перемахнув через забор, что Рыжая, опрокинутая на спину, просто не успела уследить.
Во всяком случае, Рыжая снова осталась одна. Перед ней был небольшой двор, аккуратно вычищенный, подметенный. Снег казался голубым, а лед на бетонной дорожке отсвечивал вороненой сталью.
Тогда Рыжая осторожно поднялась, бесшумно прошла к переднему углу дома, нашла там лазейку, вылезла в палисадник. Обошла дом кругом, по тропинке вдоль штакетника добралась до соседнего дома, перепрыгнула, – и едва не попала в зубы поджидавшего её цепного пса. Пёс, хоть и поджидал, но от такой наглости просто ошалел: Рыжая едва не свалилась ему на голову. Пёс даже отскочил, и с замедлением, гремя цепью и клокоча гортанью, кинулся в атаку.
Атака не удалась: Рыжая была воспитана улицей, и прытью превосходила всех. Она ловким маневром уклонилась от страшных челюстей сторожа, прыгнула к сугробу, перескочила через забор и оказалась уже на Стрелочном переулке.
В переулке царили мрак и тишина, и Рыжая, не чуя под собой ног, стремглав кинулась домой.
– Та-ак, – задумчиво протянул Брагин, ссаживая Рыжую с колен.
Подставил ей чашку с магазинным студнем, прошелся по комнате, и лег.
Луна закатилась. Мансарда погрузилась в полную тьму. Рыжая еще долго чавкала и стучала хвостом в знак благодарности, а потом, повозившись, устроилась на своем половичке и задышала тихо и ровно.

Автовокзал

– Ну, всё, старичок, извини… Куда тебе дальше – не знаю.
Костя сидел перед псом на корточках. Тарзан глядел на него молча и пытливо, словно вслушивался в слова и пытался их понять.
– Город большой, ёшкин корень, – ищи хозяина, если сможешь.
Тарзан понял, напрягся, приподнял голову и басовито гавкнул.
Костя погладил его по покатой голове с белыми пятнами над глазами.
– Вишь ты, сразу понял, как про хозяина услыхал, – сказал Костя и поднялся. – Ладно. Иди, брат, ищи хозяина. Ищи!
Он еще потрепал Тарзана за ухом и повернулся. Но успел сделать лишь несколько шагов, как почувствовал: что-то неладно.
Он обернулся. И увидел, как, рассекая вечно спешащую толпу, прямо к Тарзану идут два милиционера.
Один из них на ходу отстегивал от пояса газовый баллон, другой что-то кому-то докладывал по рации.
А Тарзан по-прежнему смирно сидел, склонив голову, смотрел на Костю. И милиционеры заходили на него с двух сторон, с опаской. Тот, что говорил по рации, уже положил руку на кобуру.
– Ну, чего расселся? – неожиданно для себя громко спросил Костя. Хлопнул себя по ноге: – Ко мне!
Радостно тявкнув, Тарзан вскочил и кинулся к нему.
Милиционеры на мгновение замерли, потом почти официальной походкой направились прямо к Косте.
– Здравия желаю, – хмуро сказал один, оглядев Костю и чутьем уловив, что перед ним – не просто шпак, а человек, имеющий какое-то отношение к военной форме и погонам, хотя Костя был в «гражданке». – Ваша собака?
– Моя, – ответил Костя.
– Почему без ошейника и без поводка?
– А разве обязательно? – простодушно спросил Костя. – Вы извините, мужики, я только что с Северов, и собака со мной, оттуда. Мы здешних порядков не знаем.
– Порядки везде одинаковые, – проворчал милиционер. – Собаке в общественном месте полагаются ошейник, поводок, ну, и хозяин, соответственно.
Костя улыбнулся как можно простодушнее. Развел руками.
– У нас они так бегают, вольно…
– Это где это «у вас»? – подозрительно спросил второй.
– На Васюгане.
Милиционеры переглянулись и первый спросил:
– Документы какие-нибудь есть?
Костя молча вытащил служебное удостоверение.
– А… летун, значит, – сказал милиционер. – В отпуск вырвался?
– Ну да. На несколько дней.
Костя ждал, пока удостоверение переходило из рук одного патрульного в руки другого.
– Поня-ятно… – протянул первый. – Черт знает… Штрафануть тебя полагается.
– Штрафуйте, – согласился Костя.
Милиционер со вздохом огляделся. Лицо его просветлело.
– Вон большой магазин в пятиэтажке, «Спутник» называется, – видишь?
– Конечно.
– Ну, так чеши туда, там есть собачий отдел. Быстренько купи ошейник и поводок.
Костя удивленно спросил:
– Ну?
– Вот тебе и «ну»! – передразнил милиционер. – У нас тут с собаками сейчас строго. Всех бесхозных – на свалку, хозяев штрафуем. Между прочим, разрешено против собак оружие применять.
– А как же собак выгуливают? – поинтересовался Костя.
– А кто как – это не наша забота, – хмуро улыбнулся милиционер. – По ночам, в основном…
– Так что, мне в Колпашеве правду говорили? – сказал Костя. – Карантин тут из-за бешенства?
Милиционер не ответил.
– Санёк, – обратился он к напарнику. – Походи вокруг, пооглядывай, как бы кто лишний не увидел. А я пса покараулю.
Он снова взглянул на Костю:
– Чего стоишь? Дуй в магазин!
Второй вмешался:
– А дальше он как?
Первый мгновенно понял, снова повернулся к Косте:
– Ты на колесах?
– Нет. На частнике из Колпашева ехал…
– Ну, тогда совсем плохо… Ни в какой транспорт тебя не пустят. Так что: либо пёхом – переулками, либо на такси. Если сможешь договориться.
– Так строго? – снова удивился Костя.
– У нас всегда строго. Ну, давай, мы подождем.
Костя кивнул, приказал Тарзану:
– Сидеть! Ждать! – и помчался.
Через пару минут прибежал назад с новенькими, еще в упаковке, ошейником и поводком.
Но ни милиционеров, ни Тарзана на месте не оказалось. Текла по тротуару спешащая от автовокзала к железнодорожному и обратно толпа, на площади в очередь подъезжали «маршрутки». Над железнодорожным вокзалом электронное табло показывало время.
«Ёшкин кот! Как сквозь землю провалились!» – и Костя трусцой побежал вдоль остановки, потом свернул к вокзалу. Заглядывал во все уголки, обежал вокзал кругом, даже за заснеженные кусты заглянул. Пропали, – да и только!
«Обманули, сволочи! Не захотели штрафовать, – пожалели…».
Костя остановился и с тоской стал оглядывать набитую народом и машинами привокзальную площадь.

Тверская губерния. XIX век.

…К полудню село будто вымерло. Барин и барыня слышали, что в селе идет коровий мор: мрут и коровы, и овцы, и прочая живность. Говорят, даже собаки сбесились, и их, кто поумней, запер с глаз подальше.
День был пасмурный, сумеречный. Шла вторая неделя октября, и дождик, то усиливаясь, то сходя на нет, превратил эти недели в сплошные тягостные сумерки.
Староста накануне приходил, докладывал, глядя в сторону:
– Вы, Егорий Тимофеич, не бойтеся, вам ничего не сделают. А только завтра чтоб света в доме не зажигали. Ни в свечах, ни в печи.
– Вот как? – насмешливо спросил Григорий Тимофеич и позвал жену:
– Аглаша! Иди-ка послушай. Нам крестьяне завтра велят в темноте и холоде сидеть.
Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.
– Не серчайте, Егорий Тимофеич – а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.
– А попа? – спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к ее розовому личику. – Попа звали?
Староста исподлобья взглянул на нее.
– Поп тут не при чем. Поп уже с крестным ходом ходил, кадил и молитвы пел, – толку мало. Да он наши обычаи знает, – сам из крестьян.
– И что же это за обычаи? – почти игриво спросила Аглаша.
Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.
Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:
– Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.
– Не объяснит! – вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос:
– А не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к теще. Будто бы теще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.
Григорий Тимофеич молча, все более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.
– Демьян Макарыч! – наконец сказал строго. – Вы сюда пришли шутки шутить?
– Нет-с, и в мыслях не было! – староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.
– Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?
– А живой огонь будет, – сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: – Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнем коровью смерть и убить.
Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.
– Послушай, Демьян, – сказал почти ласково.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47