Мимо открытой двери грузно протопали семь слонов, направляясь на арену; издали доносились пронзительные и зловещие звуки настраиваемого оркестриона. Бэннермен слушал юношей с необычным для него интересом и чувством, близким к отчаянию, потому что собственная жизнь, такая бессмысленная и нечистая, с жалкими, третьесортными удовольствиями, вдруг показалась ему невероятно противной. Ему захотелось, чтобы эти мальчики оказались правы. Он желал им успеха с такой же пылкой страстностью, с какой когда-то впервые влюбился в женщину.
Но когда Бэннермен заговорил, то, несмотря на всю его порывистость, интуиция подсказала ему, что, адресуясь к Кену, он на самом деле разговаривает только с Дэви.
– Вот я сидел и слушал вас, – начал он. – Конечно, мне далеко не всё ясно, но кое-что я понял, а именно: тот русский, о котором вы говорили утром, – Розинг, что ли, – он так и не смог доделать эту штуку, потому что с тех пор, как он получил патент, появилось много новых изобретений…
– Создана новая область техники – электронные лампы, – сказал Кен.
– Новая область техники – электронные лампы, – повторил Бэннермен, как бы затверживая урок. – Без которых он не мог добиться самого главного. А вся ваша система построена – на чём?
– На электронике.
– На электронике, а его система – нет. Хорошо. Но вот о чём я думаю, – прервал Бэннермен собственную лекцию. – Вы уверены, что где-нибудь там, в Европе, крупные электрические компании не нащупали эту штуковину?
– Представьте – ещё не нащупали. Мы с Дэви просматриваем все научно-исследовательские журналы, какие только можем разыскать. И нигде и признака нет, что кто-то пошел по нашему пути. Все они уперлись в тупик, так как старались достичь цели механическим путем, а это можно сделать лишь посредством электроники.
– Электроники… Но всё-таки мне что-то не верится.
В замешательстве Бэннермен инстинктивно повернулся к Дэви, но ответил ему Кен.
– Ну хорошо, объясните мне, почему такая крупная компания, как эдисоновская, не открыла радио в те времена, когда этим занимался только Маркони?
– Ладно, ладно. Где уж мне спорить с вами. Но я знаю одно: если у вас что-нибудь получится, то эта штука переплюнет кино и переплюнет радио; вы, ребятки, зажмете в кулак всю промышленность, поставляющую развлечения…
– Развлечения? – недоверчиво переспросил Кен и взглянул на Дэви. Тот промолчал.
«Значит, я был прав, – подумал Бэннермен. – Главный из них – Дэви».
– Конечно, развлечения, – повторил Бэннермен. – А вы как же думали?
– Но ведь мы инженеры. Пожалуй, мы представляли себе это как средство связи.
– Ерунда! – фыркнул Бэннермен. – Разве радио пустили в ход не для того, чтобы сорвать монополию кабельного телеграфа? А потом какой-то тип стал запускать танцевальные пластинки через самодельный передатчик. И посмотрите, что вышло из радио – вся страна превратилась в большой мюзик-холл. Вы, инженеры и изобретатели, никогда ничего не знаете наперед. Преподнесите людям любое новшество, и они рано или поздно ухитрятся приспособить его для развлечения. Если я скажу «паровой двигатель», что вы прежде всего вспомните – силовую установку? Нет, пароходики для приятных экскурсий. Что вы хотите, люди – это люди, им хочется повеселиться. Посмотрите, как они ломятся в этот не бог весть какой цирк; что ни город, что ни год – одно и то же: люди просят, вымаливают хоть немного ярких красок, немного шума, немного иллюзий. Что вам, жаль, если они лишний раз повеселятся?
Кен засмеялся.
– Нам не жаль. Мы просто об этом не думали.
Бэннермен покачал головой.
– Чем бы вы ни занимались, вы должны удовлетворять главные человеческие потребности, будь то пища, любовь, развлечения или даже воровство. Да, даже воровство! И не следует об этом забывать. Я знал одного человека… Так, случайное знакомство, – поторопился добавить Бэннермен; это было довольно близко к правде, и он решил, что безукоризненно честен с мальчуганами. – Этот человек сделал своей профессией потворство скрытой тяге к воровству, свойственной многим людям. Он всего-навсего намекал, что можно поживиться на чужой счет, если бы только у него были необходимые средства, чтобы завертеть дело. И было страшно, понимаете, страшно глядеть, как охотно раскошеливались так называемые честные коммерсанты, чтобы снабдить его этими средствами. И, конечно, собрав средства, тот человек смывался, и это сходило ему с рук – не мог же честный коммерсант заявить полиции: меня обворовали, пока я собирался залезть в чужой карман. А тот человек просто удовлетворял человеческую потребность. И от клиентов не было отбою – люди валили к нему со своими долларами, как они валят в этот цирк. Угадайте тайную человеческую страсть – и вы будете купаться в золоте! Вот чем вы владеете, мальчики. Черт возьми, в вашей штуковине и слава, и богатство, и райская жизнь – всё вместе!
Он увидел, как загорелись глаза Кена. «Ага, – подумал. Бэннермен, – вот его слабая струнка. А что другой?» А другой смотрел на него серьезно и угрюмо.
Снова Бэннермен попытался разгадать выражение глаз Дэви и вдруг понял: в них чувствовалась такая настороженность, словно Дэви готов был сорваться с места и убить Бэннермена, если тот протянет свои грязные лапы хоть на дюйм ближе к чему-то, что было бесконечно дорого юноше. Бэннермен придержал дыхание, сознавая, что ещё никогда в жизни он так не боялся сказать что-нибудь невпопад. «Слушай, мальчик, – взмолился он про себя, – клянусь тебе, для меня всё это значит не меньше, чем для тебя. Я не хочу никакой дешевки. Я тоже хочу, чтоб это был высший класс!»
– Как вы считаете? – обратился к Дэви Бэннермен.
– Что скажет Кен, то и я, – спокойно ответил Дэви и, помолчав, добавил:
– Только вы ещё не сообщили, каковы ваши намерения.
– Вопрос прямой и заслуживает прямого ответа, – сказал Бэннермен, стараясь выгадать время. – Я навел о вас справки, ребята. Я был у Нортона Уоллиса. Почему вы мне не сказали, что он дает тысячу долларов?
– Дело в том, мистер Бэннермен, – поспешил ответить Кен, – что наша работа должна говорить сама за себя. Мы хотим, чтобы люди поверили в нас, в нашу идею, а не в чьи-то деловые расчеты.
Бэннермен лукаво и одобрительно подмигнул ему.
– Иными словами, вы не знали, что он хочет вложить деньги?
Кен засмеялся.
– Вы ведь ещё не сказали, каковы же ваши намерения, – напомнил он Бэннермену.
– А вы ещё не сказали, сколько вам нужно.
– Пять тысяч долларов, – быстро проговорил Дэви.
Бэннермен поджал губы. «Им нужно тысячи три, а то и меньше, – подумал он. – Мальчишка просто хочет меня отпугнуть».
– Сумма большая, – медленно произнес он. – И что дадут вам эти деньги?
– Возможность восемь месяцев работать, не отрываясь, и приобрести оборудование, чтобы сделать годную для эксплуатации лампу-экран, – сказал Дэви. – Большая часть денег уйдет на испытательный прибор и насосное оборудование для работ, требующих высокого вакуума. Жалованья мы возьмем себе ровно столько, сколько нужно на еду.
– Восемь месяцев – значит будущей весной. К производству, следовательно, мы можем приступить через год, считая с нынешнего дня. Отлично, но прежде всего надо установить, стоящая ли штука эта ваша идея, или нет. Сам я не могу судить. Что если я соберу несколько авторитетных специалистов, которым вы всё это объясните?
Кен насторожился.
– Ладно, если только и мы признаем их достаточно авторитетными.
«Он сейчас смотрит на меня точь-в-точь, как его брат, – подумал Бэннермен. – Дьявольски любопытно, как работает эта парочка?»
– Что ж, – сказал Бэннермен, – в этом городе есть крупные специалисты, профессора инженерного факультета. Я по опыту знаю: любой профессор за плату согласится рассмотреть идею, касающуюся его специальности, и дать свое авторитетное заключение. Точно так же, как адвокат или врач. Что вы скажете, если я на днях соберу нечто вроде комиссии и попрошу её уделить вам часика два?
– Ничего не имею против, – ответил Кен. – А ты, Дэви?
– Как ты скажешь, так и будет, Кен.
– Это не годится, Дэви. Давай будем откровенны. Нехорошо обижать мистера Бэннермена.
– Дело в том, – сказал Дэви, – что если нам придется раскрыть свои замыслы, то мы имеем право принять меры защиты.
– Он прав, – сказал Кен, поворачиваясь к Бэннермену. – У нас нет заявки на патент. Мы сильно рискуем, соглашаясь обнародовать свое изобретение. Единственное, чем мы можем себя защитить, – это немедленно взяться за работу. А чтобы взяться за работу, нам нужны деньги. Мистер Бэннермен, если профессора найдут наш план годным, беретесь ли вы достать нам эти пять тысяч долларов? – И прежде чем Бэннермен успел ответить, Кен повернулся к брату. – Это тебя устраивает, Дэви?
– Как ты скажешь, так и будет, Кен.
– Это тебя устраивает? – настаивал Кен.
– Вполне, – ответил Дэви.
– Итак, мы задали вам прямой вопрос, мистер Бэннермен, – сказал Кен. – Что вы на это ответите?
– Отвечу «да». – Интуиция подсказала Бэннермену, что надо соглашаться быстрее. – Берусь.
Дэви встал и улыбнулся, а Кен сказал:
– Значит, договорились. Устраивайте экспертизу, мистер Бэннермен.
Бэннермен сидел неподвижно, потрясенный тем, что он сделал. Он мог бы хоть сейчас подписать чек на две тысячи долларов и остаться не только без гроша, но ещё с долгом в тысячу шестьсот долларов – долгом, который следовало выплатить много месяцев назад. Но лицо Бэннермена было безмятежно спокойным. Он просто подлаживался под настроение этих мальчуганов и старался подобрать на их настороженные вопросы такие ответы, которые заглушили бы всякие подозрения. Это тоже один из способов сделать бизнес: тут надо быть не азартным игроком, не прожектером, а чем-то средним между жуликом, играющим на доверии простаков, и мессией. Впрочем, он рисковал немногим, по правде сказать, вообще ничем не рисковал, ибо если дело обернется худо, то всегда можно вызвать Чарли «Руки-в-брюки», ныне полковника Шиффера, проживающего на Палм-Бич, и они вдвоем, мигом состряпав какую-нибудь аферу, вернут все свои деньги и даже с лихвой. Конечно, Бэннермену до смерти не хотелось бы поступать так с этими славными мальчуганами, но какого черта… «Нет, – он сердито отбросил эту мысль, недостойную его мечты о «высшем классе». – Всё будет хорошо», – уверял он себя.
Но как Бэннермен ни был потрясен сделанным, он заметил, что молодые люди были потрясены не меньше. Они вышли в дверь осторожной, скованной походкой, как ходят люди, ошеломленные до крайности.

Так они шли молча несколько минут, не замечая ни шума, ни занятных сценок, ни бьющей в глаза пестроты.
– Что ты об этом думаешь, Дэви? – немного погодя спросил Кен. Голос его звучал глухо.
– Ей-богу, не знаю.
– Тебе всё это не по душе. Я вижу. Давай плюнем на это, малыш, и пошлем его к черту.
– Потому что мне это не по душе?
– Но ведь так оно и есть, Дэви. Утром ты сказал, что мне наплевать на нашу работу, что я ею не дорожу. Ведь это неправда, ты же знаешь!
– Я просто был очень огорчен, Кен. Забудь об этом. Но в чём дело? Ты себя неважно чувствуешь?
– Признаться, да. Вот тут как-то, под ложечкой…
– Знаешь, что я тебе скажу, – медленно произнес Дэви. – По-моему, нас с тобой вовсе не Бэннермен беспокоит. Понимаешь, нам вроде бросили вызов. И мы не должны ударить лицом в грязь.
Кен обернулся.
– Ты думаешь, в этом дело? Ну, уж не знаю почему, – он глубоко вздохнул, как бы стараясь преодолеть стеснение в груди, – только мне что-то здорово не по себе.

Они ушли с территории цирка, ощущая грызущую тревогу, и ни молчание, ни отрывистые фразы, которыми они перебрасывались на ходу, не приносили успокоения. Им была обещана возможность осуществить свою мечту, но они не радовались – слишком уж всё это было не похоже на то, чего они ожидали. Они сели в машину и бесцельно поехали по залитой предвечерними лучами солнца проселочной дороге, ожидая, что пройдет это глухое смятение и наступит ясность, но сомнение точило их по-прежнему. Вдруг Кен вспомнил, что за весь день никому из них не пришло в голову позвонить Марго. Очень уж быстро развертывались события.
Они повернули назад, в город, и Остановились у первого же телефона-автомата, но Марго ушла из магазина. Время перевалило за половину шестого. Они помчались домой, но и там Марго не оказалось.
Дэви первый увидел записку от Вики. Он прочел свое имя, написанное её рукой, и его охватил приятный трепет, как будто Вики была тут же, за его спиной, и стоит только обернуться, чтобы её увидеть.
– Она пишет, что нас ждут там к ужину, – сказал он Кену. – Что за чудеса! Старик никогда никого не приглашает к столу.
Дэви подошел к телефону и назвал номер Уоллиса, держа перед собой записку, чтобы видеть почерк Вики, вызывавший в нем ощущение чудесной интимности. Вики сняла трубку прежде, чем отзвенел звонок.
– Куда же вы пропали? Ваша сестра без конца звонила сюда, всё ждала, что вы объявитесь.
– Мы были в городе, – сказал Дэви. Он не вспоминал о Вики целый день, а она, оказывается, думала и беспокоилась о нем. Он ясно представил себе её темные выразительные глаза, устремленные прямо на него, её нетерпеливо приоткрывшиеся губы, словно она хочет перебить его не дослушав. Дэви захотелось потрогать её волосы и убедиться, так ли мягки и шелковисты эти завитки на ощупь, как кажутся с виду. – Слушайте, – продолжал он, – ваша записка… Что-нибудь случилось?
– Нет, а что?
– Это до того приятная неожиданность, понимаете. Такого ещё никогда не бывало; он ведь, знаете, как жил…
– Ну, теперь он живет иначе, – засмеялась Вики. – Постойте, с вами хочет говорить ваша сестра.
В трубке послышался взволнованный голос Марго:
– Что произошло в банке? Почему вы не позвонили? И кто такой Бэннермен, который звонил сюда?
Но в глазах Дэви ещё стоял образ Вики и её устремленный на него взгляд.
– Это длинная история, – сказал он. – Мы сейчас приедем.
– Только скажи, всё хорошо или плохо?
– Кажется, хорошо. Мы, вероятно, получим деньги.
– И тебе только кажется? О, приходи скорей, оба приходите!
Нортона Уоллиса они застали на веранде одного, в напряженно неподвижной позе, как сидят слепцы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86