От неожиданности поворота разговора Владимира даже повело куда-то в сторону – его можно было понять!.. Мы же не на занятиях в Университете марксизма-ленинизма и не собираемся подвергать критике теорию «чистого разума»… Стоило дать вводные пояснения, чтобы хоть как-то вывести Владимира из состояния интеллектуального и эмоционального «prolapsus». Краем глаза я засек, как вспыхнул от нетерпения взор Олега – он-то был со мной солидарен полностью.
– В нашем понимании, «атрибут» – это необходимое, существенное, неотъемлемое свойство объекта. Акциденция – случайное, преходящее, несущественное свойство.
Спонтанно возникшее у Владимира косоглазие стало по легонечку выправляться, но зато Олежек еще ближе продвинулся к интеллектуальной невесомости. Но мне было уже не до контроля событий и психотерапии – я прочно оседлал хромающую, пегую кобылу философии.
– Лейбниц указывал: «Действие малых восприятий гораздо более значительно, чем это думают. Именно они образуют те, не поддающиеся определению вкусы, те образы чувственных качеств, ясных в совокупности, но не отчетливых в своих частях, те впечатления, которые производят на нас окружающие тела и которые заключают в себе бесконечность, – ту связь, в которой находится каждое существо со всей остиальной Вселенной».
Мои слушатели, слов нет, силились словить за хвост ассоциации из мирской жизни для только что выраженного мной алгоритма мышления. У Владимира это получалось совсем плохо, но все отменно понимал мой лучший друг Верещагин. Только веки и пальцы рук у него стали подрагивать, а глаза заводиться под надбровные дуги, как у женщин собирающихся грохнуться в затяжной обморок. И я выставил на стол все свои запасы премудрости:
– Лейбниц утверждал: «В силу этих малых восприятий настоящее чревато будущим и обременено прошедшим, что все находится во взаимном согласии. Ничтожнейший из субстанций взор столь же проницателен, как взор Божества. Он мог бы прочесть историю Вселенной»..
Владимир не сумел удержаться от стона, он мотал головой словно бык, только что получивший мощнейший удар током на скотобойне. Олежек балдел, даже не осознавая, что от удовольствия уже пустил теплую струйку в левую штанину брюк… «Стоп!» – фиксировался мой врачебный профессионализм. В силу анатомических особенностей в спокойном состоянии у мужчины половой член всегда находится слева, с внутренней стороны левого бедра: значит у Олега все нормально с психическим контролем, с рефлексами. Это, безусловно, меня радовало, как врача и как прирожденного альтруиста… Можно было продолжать доить философию Лейбница:
– «Время будет состоять в совокупности точек зрения каждой монады на самое себя, как пространства – в совокупности точек зрения всех монад на Бога»…
Вот теперь, кажется, Владимир выправил свой разум окончательно и стал выстраивать, отлавливать те полезные детали моих переживаний, так нужные ему для следствия. Олег с нетерпение ждал продолжения и я не разочаровал своего друга:
– «Гармония производит связь как будущего с прошедшим, так и настоящего с отсутствующим. Первый вид связи объединяет времена, а второй – места. Эта вторая связь обнаруживается в единении души с телом, и вообще в связи истинных субстанций между собой. Но первая связь имеет место в преформации органических тел, или, лучше, всех тел»…
Тут, скорее всего, настырное солдатское терпение Владимира лопнуло… Он перехватил инициативу как раз в тот момент, когда я спешно пытался оказать первую медицинскую помощь Олежеку, уж слишком глубоко ушедшему в обморок… Я пытался воспроизвести методику Николаева, принятую в акушерстве для оживления новорожденного ребенка, отказывающегося совершить первый вдох… Требуется так отшлепать новорожденного, набрызгать холодной водой на теплую кожу, чтобы у него возникла эмоция сильнейшего негодования, и он, выйдя из синюхи, закричал что есть мочи…
Тут-то Владимир и перехватил инициативу разговора, теперь он выжимал из меня подробности. И я заговорил, как на духу:
– Швартовка в Гамбурге, в порту прошла гладко: буксиры прижали нас к сорок восьмому причалу также четко, как со вкусом и смаком прижимает чревоугодник сыр к маслу бутерброда. Швартовые приняты, закреплены. Двадцать часов вечера, но через опускающуюся темноту я уже десть минут наблюдаю с высоты своего госпитального палубного навеса Беату, стоящую рядом с автомобилем «Volkswagen». Это ее собственный боевой конь, хорошо известный и мне, на нем она носится по Гамбургу сломя голову. Белокурая бестия призывно машет мне рукой: некоторые «охальники» из числа команды склонны ошибочно воспринимать ее жесты, как адресованные им лично. Трап спущен, капитан дал мне «добро» на увольнение на берег, и я, подхватив сумку с презентами, мчусь на встречу с «любовью»!..
Воспоминания шли своим чередом, обдавая меня угаром былых страстей. Вот тут-то, кстати говоря, я и понял, что для Владимира слова Лейбница проскользнули мимо способности искать логику там, где она необходима. «Отношения между такими монадами, как люди, включают в себя очень важный момент отражения одного человека в другом». Человек, как в зеркало, смотрится в другого, и логику его поступков можно разгадать по мотивам аналогичных действий «зеркального отражения». Потом и великий плагиатор – Карл Маркс – заговорит о «Павле», идентифицирующим себя в другом человеке, как в зеркале. Но это будет намного позже… А пока Иммануил Кант (1724-1804) заступит на философское дежурство и заявит: «При проведении прямой линии мы последовательно определяем внутренне искомое чувство». То есть Кант заговорил о времени, о его линии, Владимир же вел свою линию, подчиняясь совершенно иным понятийным установкам. И это – мне было горько и обидно!.. Сейчас я уважал больше Иммануила, чем Владимира… «Время мы можем мыслить не иначе, как обращая внимание при проведении прямой линии. Причем, исключительной доминантой будет действие синтеза многообразного, при помощи которого мы последовательно определяем внутреннее чувство и тем самым имея в виду последовательность этого определения»… Черте что и с боку бантик!..
Пробую уточнить, разобраться с собственной памятью: когда же я принялся тискать Беату прямо в машине – сразу же, как мы в нее уселись или только успели отъехать за пакгауз, нырнув под покров вечерних сумерек. Прямой «линии» в моих воспоминаниях не получалось: чертились разве только зигзаги, да еще со значительными разрывами линий. Помню, что нас там отвлекла какая-то суета: кто-то кантовал ящики, перегружал их из небольшого автомобиля – «каблучка», как у нас на родине говорят. Как ни странно, но мне показалось, что среди этой группы шнырял и наш боцман. Мы с Беатой остепенились, взяли себя в руки и, немного поглазев на грузчиков, поехали домой. Добравшись до квартиры, мы кувырнулись в спальню, и там все происходило в суперактивном режиме!.. Только утолив первую «охотку», появилась возможность приняться за дело с чувством, с толком, с расстановкой… Я полагаю, что детали можно опустить – они слишком дороги мне, больше даже, чем частная собственность и ваучеры, полученные от пройдохи Чубайса!..
Володя милостиво разрешил «опустить детали», но попросил уточнить события, сопровождающие ту «суету» за пакгаузом при разгрузке «каблучка», где отсветился и боцман нашего судна. Пришлось напрячь память, вытянув ее из флера сексуальных переживаний и попытаться обнажить эту «линию времени». Припомнилось главное: сравнительно небольшие ящики, числом, пожалуй, не более десяти, загружали в раскрытый большой металлический контейнер, один из тех, что обычно грузят и крепят на судне в трюмах, либо на верхней палубе.
Вот тут-то и нависло гробовое молчание… Володя очнулся первым и начал подбираться к «сущному» на мягких лапах, очень деликатно, словно опасаясь спугнуть «дикую кошечку», нечаянно заблудившуюся в кущах моей души.
– Александр Георгиевич, я понимаю, что прощание с Беатрис Хорст, переход через океан, затем по бурному Балтийскому морю, отрыв от дома, штормовые испытания могли породить экспрессию чувств… Но давайте немного займемся психологией: скажите откровенно, кто решил притормозить за пакгаузом – вы или ваша белокурая бестия?
Честно говоря, я с трудом дифференцировал события, происшедшие три года тому назад и не касающиеся исключительно половой сферы. Моряк же всегда слишком повернут на житейском, сексуальном. Задумчивость моя постепенно перерождалась во что-то более реалистичное… Теперь я как бы пытался посмотреться в иное зеркало: в нем требовалось увидеть боцмана, грузчиков и прочую шайку-лейку… И вдруг наступило окончательное прозрение:
– Послушайте, Владимир, я хорошо помню, что в перерывах между нашими обжиманиями Беата успела сделать несколько фотоснимков. Она снимала меня в салоне автомобиля на фоне того пакгауза и всей той суетящейся компании. Я не стал ее спрашивать: «Для чего – попу гармонь?». Мне показалось, что женщина просто прокручивает камеру, пробует ее на «пустом объекте». Теперь я склонен переоценить события: сорвались то мы с места лихо, словно моя дама почувствовала приближение опасности. Кто-то ведь мог и заметить фотосъемку, хотя вспышек камера никаких не делала. Я-то по мужской гордыни решил, что сильно «перегрел» у дамы аккумуляторы, и она теперь стремится быстрее добраться до постели…
Володя слушал мою исповедь очень внимательно, не перебивал, но дождавшись окончание рассказа, уточнил:
– Александр Георгиевич, вы не заметили погони за собой?..
Я, конечно, на такие мелочи тогда внимания не обращал – у меня была совершенно другая доминанта, к тому же чисто физически мешавшая мне спокойно сидеть, стоять, ходить – мне было необходимо срочно «прилечь»!.. Но я только понял, что был замечен нашим боцманом. Однако он никогда потом во время рейса не заводил никаких разговоров на эту тему. Все это я тоже передал Владимиру…
– Боцмана звали Семеном Данилычем Загоруйко, не так ли? – потряс меня неожиданным уточнением Владимир. Он с вами не остался до конца рейса – улетел на похороны матери к себе в Запорожье. – Я точно излагаю?
Да,.. Владимир все точно «излагал», все именно так и произошло, только откуда ему известны такие частности? Теперь я смотрел на Владимира, как на оракула-колдуна.
– Что было дальше, Александр Георгиевич? Когда вы распростились со своей дамой?
– В Гамбурге, как обычно, погрузка проходила на максимальной скорости. К шести утра я уже был на судне, а примерно через час буксиры выводили нас на волю.
– Ваша дама провожала вас? – уточнил Владимир.
– Надо сказать, что она никогда, кроме того случая, не встречала и не провожала меня. Все наши чувства мы оставляли у нее дома вполне удовлетворенными. По прибытии в Гамбург, я сам звонил ей, а на маршруте предупреждал о прибытии радиограммой. Мы жили, как голубки, стараясь не доставлять друг другу лишние хлопоты…
Я немного притормозил рассказ: он всколыхнул во мне былую привязанность, но у меня по-прежнему вызывало недоумение то, что Беата так резко оборвала наш обмен корреспонденциями – не было ни звонков, ни писем…
Владимир не подгонял меня, отдавая, видимо, себе отчет в моих переживаниях. Но когда я основательно «нагрустился», мой молодой друг задал сакраментальный вопрос:
– Александр Георгиевич, а вы хорошо помните подчерк вашей дамы?
Как же я мог не помнить подчерка Беаты, если наша переписка была почти ежедневная в течение пяти лет… Странные вопросы, однако, задает полковник… К чему бы это? Я взглянул на Владимира внимательно, с предчувствием неожиданного поворота событий, но при этом меня не покидало весьма грустное настроение.
Владимир протянул мне незапечатанный конверт: он был длинный и тонкий – почти из папиросной бумаги, так рационально используется бумага и вес корреспонденции за границей. На лицевой стороне конверта не было адреса, только рукой Беаты было выведены два слова: «моему Александру».
Рука моя дрожала, когда принимала этот жгущий сердце и глаза конверт, – я долго не решался его открыть, начать читать само письмо. Наконец, мужество вернулось, и я развернул небольшой лист писчей бумаги, и буквы запрыгали перед глазами…
Конечно, Беата пыталась общаться со мной на русском языке, она уже несколько лет как принялась его изучать и доставляла мне массу удовольствия своими словесными ляпами. Особенно ей плохо удавались матерные выражения, которыми я сыпал без меры, считая, что она все равно меня плохо понимает. Ей же казалось, что в актах любви применение неформальной лексики есть что-то подобное «награде за смелость»!..
Но сейчас передо мной прыгали слова, совершенно из другого текста, из другой области. «Саша, давно тебя не видела и боюсь, что уже никогда не увижу. Так сложилась моя жизнь. Я всегда помню о тебе. Я погибаю без тебя, милый! Целую. Прощай. Твоя Беата.»…
Бешено любить женщину, изнывать в течение пяти лет в ожидании коротких встреч с ней, потерять ее неожиданно и вдруг найти только для того, чтобы прочитать такие короткие строки – это же убийство, повод для того, чтобы сразу же наложить на себя руки!… Слезы заливали глаза, недоумение рвалось с цепи, словно взбесившийся от сильной обиды пес – давно некормленый, окончательно простывший на ветру и морозе! Я не мог ничего себе объяснить, мне только казалось, что с неба на меня неожиданно обрушилась темная туча, называемая горем! Я взглянул на Владимира, и он, как палач, выполняющий свой долг на расстреле в камере смертников, после прочтения заключительного приговора Верховного суда, произвел выстрел:
– Александр Георгиевич, мужайте!.. Беата Хорст была сотрудником «Интерпол», к сожалению, она погибла от рук функционеров наркобизнеса. Была организована загадочная автомобильная катастрофа вскоре после ареста всей преступной группы, работавшей в порту Гамбурга. Это ее письмо к вам было последним … Видимо, она накануне смерти уже что-то предчувствовала… Подробности, к сожалению, мне не известны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77