Некоторое время я только прислушивался к переговорам соседей: не отмечался ли факт пропажи вещей и денег из какой-нибудь квартиры. Но все молчали. Толи деньги не были нажиты трудом праведным, толи Нюрка их притащила из другого дома, а, может быть, вовсе с воровской малины, из тайного склада в подвале. Рядом же «Апрашка» размещается. Разбираться в тонкостях, естественно, не имело смысла.
Нюра подкармливалась у меня и совершенно не обижалась, если я исчезал надолго, не оставляя большого запаса пищи: хлеб-то был всегда в наличие, да и вода капала из крана, а что еще закаленному бойцу требуется! Когда же она приходила ночью, то садилась рядом с диваном на журнальный столик и шуршала бумагами, рукописями очередной книги, словно проверяя сколько же текста я осилил без нее, не увиливал ли от работы. Вот именно с Нюрой я иногда и выпивал: алкоголь ей я наливал в блюдечко, больше всего она любила «Кагор», может быть и потому, что была «церковной крысой» – Казанский собор находился тоже рядом. Выпив свою норму она заваливалась тут же на кухне, иногда во сне описывалась, но ничего более серьезного не допускала. Как бы усовестившись содеянного, она, протрезвев, исчезала под покровом ночи через вентиляцию и пропадала несколько суток, дабы конфуз был забыт…
Сегодня я пришел домой сравнительно рано и сходу наполнил стакан джина с тоником в излюбленной пропорции. Нюры не было, но «Кагор» ждал ее, отдыхая пока в холодильнике. По пути я прихватил докторской колбасы шматок, белого пшеничного хлеба, молока – что еще поэту и его ученой крысе нужно! Я уже порядком «нализался» и вдруг зашуршало в вентиляционном канале: вот и показалась милая мордашка верной подруги. Долго же мы не виделись!.. Но фамильярной ласки она не терпела: любовь к ней можно было проявлять только словами или продуктами, а поглаживание, щекотание – этого она никому не позволяла. Я поприветствовал подружку и вытащил из холодильника заветную бутыль «Кагора».
– Нюра, давно тебя не видел! – поприветствовал я подругу. – Как твое здоровье, как дела?
Она в ответ попищала и принялась быстро, быстро тереть передними лапками носик и ротик. И я откупорил «Кагор»: блюдечко было поставлено в удобном, привычном месте, сладкий, приятный напиток потек струйкой. Нюра смотрела то на меня глазами-бусинками, то следила за струйкой живительной влаги. Потом деликатно, без суеты, придвинулась к наполненному блюдечку: снова раздается благодарственный писк. Но только дождавшись, когда я налью и себе джина с тоником, подниму стакан, поприветствую ее, она начала медленно и расчетливо отхлебывать.
Далее началась задушевная беседа: я делился с Нюрой своими соображениями по поводу смысла жизни, а она внимательно слушала, не перебивая и не возражая ни одному из моих доводов! Это был замечательный разговор – задушевный, неспешный, без желания перекричать друг друга, без попыток первому высказать самые важные резоны, без голосового надрыва и ненужной нервности… Я вспоминал беседы с Олегом и моментально приходил к выводу: с некоторыми животными даже легче договориться, чем с закадычным другом. И никакой в том шизофрении не было, а присутствовало только полное доверие ко всему, сотворенному Богом…
Беседа наша затянулась за полночь, я уж и не помню, как заснул, уронив голову на руки, облокотившись на краешек кухонного стола. Утром я обнаружил, что в квартире нахожусь один, сплю в аккуратно приготовленной постели, переодетый в пижаму: но и пижама и манера устраивать постель были мне не знакомы?! Самое странное заключалось в том, что и посуда была тщательно вымыта! Нюры уже не было дома – она отправилась на работу!.. И тогда я глубоко задумался о Вещем. Впервые за долгие годы в моей голове мелькнуло и зависло нежное слово «Жена», написанное с большой буквы. Однако рядом появилась провокационная мысль: «Но почему же она не оставила записку! Неужели так трудно быть внимательной к любимому человеку!»…
Вставал я медленное, чтобы не стряхнуть наваждение, потом заглянул во все углы, ища реальных в таких случаях явлений: змей, чертиков, баба-ежков и прочее. Никто из посторонних не был обнаружен. Однако мне стало ясно, что надо срочно идти в поликлинику, к любимому доктору – Ирине Яковлевне, опекающей меня уже многие годы! Подворачивался блестящий случай попробовать разузнать у доктора что-нибудь про того парня, подозреваемого нами в поджогах автомобилей… Надо только как-то лихо закрутить разговор с доктором, чтобы подвести ее к откровению. Но об этом можно будет подумать по дороге, сейчас же главное не опоздать на прием. Вспомнил: по четным дням – прием с утра, а по нечетным – вечерний прием. Но никак не удавалось установить, какое сегодня число? Решил двигаться в сторону поликлиники на свой страх и риск…
Бог, бесспорно, существует, и без лишней скромности могу сказать, что Он помогает хорошим людям и в больших и в малых делах. Оказалось, что мой доктор Корноухова Ирина Яковлевна вела прием. Я присел на стульчик в коридоре среди старушек и подобных мне неприкаянных пациентов. Совсем немного пришлось подождать: очередь быстро продвинулась, и я вошел в кабинет своей спасительницы. Собственно говоря, для меня были важны не столько ее прописи лекарств, сколько общение. Мне удавалось до последнего момента обходиться без медикаментов, пользуясь «народными средствами». Но лучи человеческого обаяния, излучаемые этой женщиной-врачом, очень благотворно на меня действовали. Конечно, как коллега с коллегой, мы обсуждали некоторую рецептуру. Когда начнешь смотреть на лечебный процесс прагматически, то поймешь: главное для домашнего врача – навык диагностики «на слух», «на вид». Эти дарования в изобилии были даны Богом Ирине Яковлевне.
Талантливый врач, работающий «на потоке», развивает у себя тонкие диагностические приемы: однажды она легко и как бы шутя услышал мелкопузырчатые хрипы, свидетельствующие о начале пневмонии. Их она раскопала у меня в нижних долях легких. Своевременно начатое лечение спасло мою шкуру! Я верил этому эскулапу и в трудные минуты жизни обращался к ней за помощью.
Но особенно меня умиляло еще и то, что она стоически терпела мои «творческие пристебы». А такие качества проявляются у интеллигентов-маргиналов во многом: я, например, порой приходил на прием по забывчивости в домашних тапочках. В одежде-то я всегда не был изыскан, а потому походил на «бича». Как оказалось потом, у доктора мои разговоры оставляли впечатление не совсем нормальных бесед. Иногда, израсходовав все терпение и выдержку, я мог в середине беседы встать и исчезнуть. Доктор терялась в догадках и пробовала приспособить ко мне различные диагнозы из психиатрии. Ей было невдомек, что меня начинала душить откровенная «мужская симпатия» к очаровательной женщине. И я убегал от греха подальше!..
Да мало ли еще какие коленца я был способен выкинуть под воздействием повышенной температуры тела или при интоксикации различной этиологии, при гипертоническом кризе. Мужчина чаще всего во время болезни превращается в малоуправляемого ребенка, и надо обладать большим профессиональным так-том, выраженным женским милосердием, чтобы уметь мягко усмирять такие «поведенческие выкидыши».
Никогда у меня с этой женщиной не было разногласий, но я смотрел на нее пока еще издалека, как бы приберегая «на десерт». А кругом, между тем, шел откровенный, как мне казалось, вселенский пир во время чумы! И на этот раз Ирина Яковлевна встретила мою помятую образину с пониманием…
– О, Александр Георгиевич! – начала она разговор, минуя заурядное приветствие, даже не пытаясь скрывать откровенную радость от встречи с давно примелькавшимся пациентом. – Я уже стала опасаться не покинули ли вы Родину, или просто поменяли квартиру. Лучше если вы будете подавать о себе весточку регулярно – так будет спокойнее у меня на душе…
Я знал, что в поликлинической практике «регулярные встречи» подразумевают проведение диспансеризации – на ней были помешаны врачи «советского периода». Кстати, во многих случаях такой способ активной профилактики приносил положительные результаты. Но сейчас в суматохе «перестройки», от безденежья здравоохранение давно потеряло завоеванные позиции. Но в словах Ирины Яковлевны чувствовался особый подтекст… Звучал человеческий голос!..
Сердце екнуло, брызнула шальная мысль: «Неужели в самом деле все сгорели карусели?» Корней Чуковский, как таковой, конечно, был здесь не при чем. Для меня забрезжил осторожный рассвет – надежда на большее, чем диспансеризация… Но опыт подсказывал и влек меня к осторожности: нельзя спугнуть это лирическую мелодию. Я замер, словно шалавый барбос, размышляющий перед колесом дорогостоящего «Мерседеса»: стоит ли задрать правую ножку и оморосить предмет вожделения тунеядцев. Я решил загнать свою надежду, можно сказать, в темные кладовые ожидания! Но на всякий случай подобрал живот, напряг мышцы, как удав перед броском с ветки эвкалипта на доверчивую, трепещущую лань…
Ирина Яковлевна, скорее всего, тоже «впечатлялась» на одной со мной волне. В глазах ее застыло абсолютно женское любопытство. Обычный вопрос: «А как там все у нас с ним получится в постельке?» Возможно, мой мозг после основательного распития спиртных напитков в компании с подругой-крысой еще не пришел в норму. Но мне казалось, что я правильно читаю мысли доктора на расстоянии. Мне почудилось, что она и сама подводит меня к конкретному решению, даже пытается как бы будить во мне кобелиный азарт, смелость в выборе линии поведения… Ирина Яковлевна решительно встала и заявила:
– Вам, Александр Георгиевич, необходимо срочно снять электрокардиограмму! Пойдемте, я отведу вас в кабинет функциональной диагностики – проведу без очереди, а то, не ровен час, вы еще у нас в кабинете растаете!..
Мы пошли: она – ее Величество женщина-врач – впереди, а я плелся сзади и, не теряя времени, проводил зрительную рекогносцировку. Слов нет, все меня волновало в этом атлетическом теле!.. Вспомнились слова поэта Василия Федорова: «Мой вкус перемещается от Рафаэля к Рубенсу»… Когда мы дошли до ЭКГ-кабинета, то уже никакой функциональной диагностики и не требовалось для того, чтобы определить сумасшедшую тахикардию с частыми экстраситолами, сотрясающими мое сердце. Меня было впору укладывать на двуспальную кровать или, на худой конец, в гроб… Но меня пока погрузили только на кушетку рядом с ЭКГ-аппаратом. Ирина Яковлевна посчитала мой пульс и покачала головой. Потом на глаза ей попались капли холодного пота, выступившие у меня на лбу – врач молвила с испугом:
– Вот тебе раз! Совсем недавно был еще вполне живой человек… Что с вами, Александр Георгиевич?
Я быстро перевернулся на живот, чтобы хоть как-то замаскировать неожиданный физиологический порыв. Пришлось закусить край грязной наволочки на расплющенной многими бездарными головами пациентов подушке.
– Мне нужно остыть! – выдавил я из себя почти истерично.
Я был готов замолчать на века, если женщина-врач не соизволит понять меня правильно и проявить такт, необходимый в таких случаях…
Женщина и врач, живущие в этой личности одновременно, поняли меня правильно: Ирина Яковлевна взяла под руку медицинскую сестру кабинета и вышла вместе с ней в смежную комнату. Через несколько минут я успокоился и позвал обоих естествоиспытателей обратно к ЭКГ-аппарату. На меня наложили электроды и остальная фаза диагностической процедуры прошла без осложнений.
На обратном пути, проходя по безлюдной лестнице, Ирина Яковлевна мощным рывком втиснула меня в какую-то нишу – здание поликлиники было старинное, в нем ранее помещалось дворянское собрание, и в нишах, видимо, размещались статуи древнегреческих героев – я почувствовал холмистость ее тела и быстро ослаб, словно после сильнейшего удара током!.. Ни о какой статуе древнегреческого героя речи уже идти не могло. Может быть, что-то «отдельновзятое» еще и пыталось заявить о себе, но электрокардиографические токи, видимо, сбили даже фрагментарную спесь окончательно… Ирина Яковлевна, почувствовав душевную мимикрию того, кого она наметила для «экстренного потрошения», заявила прочувствованно:
– Но вы коварный тип однако, Александр Георгиевич! Просто редиска! Что же мне обязательно надо раздеться перед вами прямо здесь на лестнице? Могли бы, хотя бы из вежливости и обнять женщину, если ни на что другое не способны.
– Но я еще не готов к решительным действиям без страховки. – попробовал я оправдать непонятные врачу перепады моей физиологической активности. – Я же не цирковой артист, привыкший к работе под куполом цирка или в клетке с дикими тигрицами! Потом – в таких антисанитарных условиях не ровен час подцепишь заразу какую-нибудь. В лечебном учреждении – кругом не только соблазны, но и микробы.
Пусть, то была нелепая и угловатая попытка загладить оплошность и сохранить лицо. Но все же, то была хоть какая-то отговорка, а не просто выпученные глаза, наполненные мольбой и слезами…
– Это я-то «тигрица», да еще и «купол цирка»? – отвечала Ирина Яковлевна. – Хватит прикидываться невменяемым! Теперь я буду вашей дрессировщицей, пора переходить от расслабленных слов к делу!..
Эти слова она произносила, уже ища своими ярко-красными губами мои «бледные ниточки», окаймляющие полость безвольно раззявленного рта… Мои зубы мелодично постукивали – я опасался, что от меня потребуют продолжения «сеанса» прямо здесь, на лестнице бывшего дворянского собрания, в нише, принадлежащей какому-то чужому герою, которого я, не дай Бог, не смогу с достоинством заменить!..
Мы вернулись к кабинету моего доктора. До окончания приема оставалось полчаса, но в наших взаимоотношениях с Ириной Яковлевной появилась абсолютная определенность. На стуле у ее кабинета я уже теперь сидел тихо, спокойно, как тот самый тигр на тумбе, управляемый жесткой рукой мастера-дрессировщика.
Было время подумать, и меня унесло к страницам моей книги, только тексты просыпались в памяти как-то врассыпную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77