https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/glybokie/80x80cm/akrilovye/
» Набережная канала была свободна от транспорта, и ничто бы не помешало моему стартовому разбегу. Главное, чтобы хватило для разбега длинны свободной полосы отсюда до Каменного мостика. Из-под фронтона финансово-экономического института звучало безумной чистоты и силы контральто: «И вас всех православных христиан, да помянет Господь Бог!»
Как бы почувствовав торжество момента, сбившиеся в кучку у Банковского мостика красавицы-кобылицы – студентки и аспирантки – вытянулись по стойке смирно, отдавая почему-то левой рукой пионерский салют… Кто знает, может быть, после серии испытательных экзаменов крыша едет даже у таких выносливых особ? Тут уж я не постеснялся ни рыданий, ни святого речитатива: «и священство твое да помянет Господь Бог во царствии Своем всегда, ныне и присно, и во веки веков»…
Не помню что именно, но значит что-то меня остановило от крайностей. Я как бы спустился с небес на грешную землю, и шизуха отползла к гранитному спуску, к каналу. Великого писателя и дипломата Грибоедова рядом не было: я понял, что никто не собирается надо мной насмехаться. И аффектация моя, словно зеленая жаба, энергично квакнув, плюхнулась в мутные воды. Теперь и на Олега с Ладой Борисовной я смотрел иными глазами – серо-голубыми лучами холодного детектива.
– Олег, постой, не спеши! Давай, выкладывай все подробности! Из нашего двора парень двинул сразу же домой? Ты это видел точно?..
– Я не только это видел, но успел поучаствовать, как тебе уже говорил, в его спасении от нападения троих подонков.
О, как это было похоже на моего друга – рыцаря и атлета до мозга костей, до излома всех двадцати articulacio metacarpophalangea обеих кистей рук! Лада Борисовна моментально выбросила из головы «мое православие» и устремила глаза, полные очарования, с великолепным блядским прищуром, на Олега. Я тут же догадался обо всем остальном, о развитие ситуации. Олег же продолжал с наигранной скромностью и наивностью подтверждать мои догадки о внутренних мужских помыслах:
– Они настигли его в парадном и, видимо, собирались отобрать деньги, часы, одежду – ну, как это обычно у таких деятелей бывает! Я в то время был под свежим впечатлением убийства академика Глебова вот такими же подонками, потому с большим энтузиазмом влез в разборку… Мне было необходимо выплеснуть негодование!
– Олег, но я же знаю твои боевые возможности! В таких стычках выбора нет: врага необходимо бить насмерть, уничтожать. Ты же мог их укокошить?
– Честно говоря, Саша, я особенно не изучал противника: они попробовали применить оружие, а потому у меня было дополнительное моральное право на решительные меры. Я их, эти меры, и использовал… Возможно, кто-то из троих попал в больницу, или сразу в морг…
Олег помолчал немного, словно бы еще раз взвешивая морально-юридические доводы…
– Ты же понимаешь, Саша, если десятилетиями в нашей стране уничтожали лучших, то остались-то в большинстве своем мерзавцы. Кто-то из них реабилитируется, превратится хотя бы в сносные личности, но остальных в течение многих лет придется уничтожать физически, пока не санируешь популяцию полностью!..
Логика у Олега была железная, но трудно поверить в то, что она хорошо вязалась с юридическими установками. Но Верещагина, видимо, это нисколько не заботило – он давно сделал для себя окончательные выводы и при случае собирался решительно претворять их в жизнь.
– Олежек, поверь мне: сегодня нас приглашают в милицию в том числе и потому, что твоя «очистительная работа» принесла плоды самые реальные! Нам надо быть готовыми отвечать на вопросы следователя достаточно обоснованно. Лучше бы ты придумал версию о том, что возвращался домой совершенно другим маршрутом, да и вообще подцепил «частника», прикатившего тебя к самому дому… Надо чтобы и тот «частник» стал доброкачественным свидетелем.
Верещагин смотрел на меня проникновенно и внимательно пару минут, Ни один мускул не дрогнул на его лице, затем он высказался вполне определенно:
– Нет ничего проще. Я действительно возвращался домой на «частнике». Даже запомнил номер машины – это у меня вошло в привычку. Времени на «науку мерзавцам» я затратил очень мало: минуты три – четыре, не более того. Так что все сойдется по времени у меня и у возможного свидетеля, то есть «частника». Но тот парень, мой спасенный, должен тогда молчать как рыба. А тут гарантию нам никто не даст.
Теперь настала моя очередь размышлять вслух:
– Постой, Олежек, а какой, собственно говоря, резон «Кудрявому» засвечиваться. У него, как мне сдается, у самого рыльце в пушку – какого черта он шляется по ночам, высматривая дорогие машины? Мне кажется он должен молчать!
– Да, молчать он должен, – продолжил развивать мою мысль Олег, – но тяга к справедливости может подвигнуть его к тому, чтобы отправить анонимку в логово родной милиции.
Как ни крути, но мы с Олегом шли на риск. Однако, семь бед – один ответ. Нам ничего не оставалось, как придерживаться четкой версии: Верещагин ушел домой совершенно трезвым, шел по ближайшей к дому Владимира стороне канала Грибоедова к Невскому проспекту. Там, в районе Казанского Собора, поймав частника, Олег доехал до дома; никаких стычек у него не происходило. А события, происшедшие на правом берегу канала в доме номер 39, нас никак не касаются, мы о них ничего не ведаем.
Воля наша была собрана в кулак, она выводила нас к необозримым просторам уверенности в своей правоте. Больше того, мы не сомневались в том, что Всевышний нас не осудит, а наоборот поддержит и защитит. Тут же ударило в глаза, как солнце в совершенно ясный, безоблачный летний день, поучение: «И если кто захочет их обидеть, то огонь выйдет из уст их и пожрет врагов их; если кто захочет их обидеть, тому надлежит быть убиту» (Откровение 11: 5).
2.2
От набережной канала Грибоедова мимо Гостиного двора по проулку вышли на Садовую. Здесь мы временно расстались с нашей спутницей: ей было наказано следовать ко мне домой, кооперироваться там с Ириной Яковлевной и ждать нас, готовя шикарный ужин. Мы же повернули налево к Невскому, а затем втиснулись в переулок Крылова – вот оно родное 127-ое отделение милиции, наш защитник и строгий ревизор порядка. Спросили у дежурного, где находится кабинет следователя Ивановой, а за одно и уточнили ее имя и отчество, оказалось, что звали Иванову Елизавета Генриховна. Странные сочетания фамилий, имен и отчеств встречаются в советской действительности. Вот и еще один пример звуковой нелепицы: почему с удивительно простой фамилией – Иванова сочетается имя Елизавета, да еще и Генриховна. Пока поднимались на второй этаж, отыскивали в темноте коридорных закоулков нужный кабинет, родились некоторые ассоциации: молодой, высокий, стройный полковник Иванов, не так давно выручавший нас вместе с Владимиром из «заключения» в этом же отделении милиции, вполне мог оказаться мужем следователя. О другой форме родства не могло идти речи, ибо отчества не сходились у полковника и следователя.
Вялая ассоциация с большим скрипом приоткрыла врата интуиции: я вдруг вспомнил про Елизавету Тюдор – английскую королеву, дочь Генриха VIII. Имена эти я уже муссировал в своей очередной книге. "После Марии «Кровавой», успевшей за годы своего недолгого царствования (1553-1558) отправить на костер более трехсот протестантов, обвиненных в ереси только потому, что не разделяли католическую веру повелительницы Англии. Умирала она в одиночестве, покинутая не только своим законным супругом – Филиппом Испанским, в которого ее угораздило влюбиться настолько, что она потакала любым его прихотям. Когда стало ясно, что королева умирает, то ее покинули и придворные, быстро переметнувшиеся на сторону Елизаветы – к ногам первейшей претендентки на престол.
Елизавета была единственной дочерью самодура и многоженца Генриха VIII и казненной по его наущению Анны Болейн. Мать Елизаветы – одна из несчастных жен Генриха, простившихся с супружеским таинством на плахе. Елизавета сперва носила титул принцессы Уэльской, но с 1536 года была признана незаконнорожденной и удалена от двора. Оставаясь верной протестанткой, она являла собой надежду большей части англичан, но тем же раздражала свою сводную сестру – королеву Марию. Елизавета, получив прекрасное домашнее образование, много читала, не влезала в дворцовые интриги и сумела-таки дождаться «звездного часа»: она взошла на престол сразу после смерти Марии под бурные, радостные крики протестантов. Елизавета хранила обет королевы-девственницы всю жизнь, хотя порой из-за политических соображений демонстративно велись переговоры с некоторыми монаршими фамилиями о возможном замужестве королевы Англии. Елизавета правила Англией с 1558 по 1603 годы, успев восстановить и основательно укрепить позиции протестантства, для чего ей приходилось вести сложные дипломатические игры, укреплять военное и экономическое положение страны в том сложном мире главенствующих международных отношений. Елизавета I превратила Англию в истинную «владычицу морей», идя ради этого даже на поощрение пиратства. Известный «морской волк» Фрэнсис Дрейк (1540-1596), первый из капитанов, совершивших кругосветное плаванье, по благословению своей королевы грабил испанские галиоты, занимался работорговлей, захватывал прибрежные города как в старом, так и новом свете.
Елизавета I вынуждена была вести постоянную борьбу с другой претенденткой на английской престол – с Марией Стюарт. Мария Стюарт была «продуктом» еще одной «шалости» Генриха VIII с Екатериной Арагонской, тоже однажды признанной незаконнорожденной. Красавица Мария Стюарт была верной папе римскому католичкой, воспитанной при французском дворе. Эта беспокойная женщина после брака с дофином Франциском была провозглашена королевой одновременно Франции, Шотландии, Англии. Но в Англии ей никто не собирался уступать трон, ее здесь воспринимали как врага законной монархии и англиканской церкви.
После известной Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 года), когда французские католики перебили массу гугенотов, протестанты окончательно возненавидели носительницу родства Гизов – Марию Стюарт. Елизавета I сумела пленить свою конкурентку, но тогда возник огромный соблазн быстро с ней рассчитаться. Как бы сдерживая общественное мнение, Елизавета мучила и себя, отрекаясь от подписания смертного приговора Марии Стюарт – творцу возможного заговора. Неудачницу долго «таскали» по дальним, холодным, неуютным замкам Англии, пока в 8 февраля 1587 года не была совершена казнь несчастной в замке Фодерингей. Елизаветой, скорее всего, руководила не жестокость, а холодность политического расчета: Марию Стюарт не казнили до тех пор, пока это было выгодно Англии. Как только такие выгоды растаяли, то решили избавиться от лишних хлопот – к тому времени эта политическая карта была уже окончательно бита"…
Сейчас мы с Верещагиным рыскали по путаным, тесным лестницам и коридорам второго этажа здания 127-го отделения милиции в поисках кабинета нашей отечественной Елизаветы Генриховны, а у меня в голове выстраивались занятные исторические параллели. Придворные нравы Англии старой формации могли поразить даже более стойкий, чем мой, разум: здесь присутствовала явная гремучая смесь – примитивного варварства и изысканной изощренности. Пришел на память текст распоряжения, изданного в 1598 году для постояльцев дворца Английской королевы: «запрещается кому бы то ни было загрязнять своей мочой и прочими испражнениями лестницы, коридоры и прочие дворцовые помещения». Невольно я потянул носом: мочой и прочими экскрементами не пахло, но по органолептике шибанул какой-то особый милицейский дух – смесь пота, сапожной ваксы, перегара, доноса…
Вот наконец-то и нужный кабинет: постучались, ответа не последовало, но я все же сунул грешную голову в щель, образованную моим любопытством и темпераментом путем взаимодействия с таинственной дверью. От стола, прижатого к окну и занимавшего своей махиной почти все жизненное пространство кабинета, на меня глянули суровые глаза. В первый момент показалось, что взглянула не женщина, а дьявол, плохо выспавшийся и страдающий хроническим неврозом. Показалось даже, что прозвучали слова: «Чего надо? Убери рожу за дверь!» Но я не принимал психологическое давление ни в какой форме, а потому, порывшись в кармане, извлек пару повесток – на себя и Верещагина. Молча, не тратя слов на «неблагодарную персону», я выложил мое «достояние» на стол перед следователем. Почему-то не возникло желание сомневаться в том, что я попал туда, куда нужно, к человеку, вызвавшего меня повесткой. Женщина сперва закурила, потом вчиталась в атрибутику повестки, затем прищурилась (может быть, от дыма сигареты) и спросила:
– Вы кто? – Федоров или Верещагин?..
Опять холодный испытующий взгляд… За это время и Олег успел втиснуться боком, мимо меня в кабинет, и мы стояли перед женщиной-следователем почти что с голой душой, с содранной кожей, с обнаженной совестью. Так она, скорее всего, и воспринимала нас. Однако я заметил, что ее взгляд успел скользнуть и по нашим пенисам, причем на олеговом он задержался дольше и минимум шесть раз уходил в сторону и возвращался снова. Я бы при таком внимании со стороны женщины обязательно разделся тут же, а Олег – вот уж спортсмен несгибаемой воли – как был пентюхом, так им и остался. В отношении меня в графе «прочие приметы» было почему-то помечено: «без особо выдающихся признаков»! Я даже обиделся по этому поводу, но смолчал… «На вкус и цвет – товарищей нет!» Полагаю, что повышенное внимание к олеговым прелестям объяснялось просто: он был основательно перегрет недавним общением с Ладой Борисовной. «Остаточные явления» даже сквозь штаны и путающиеся в перекладывании на лобке руки (любимый жест Гитлера) оставались весьма заметными…
– Вообще-то надо поговорить с каждым из вас по отдельности, – начала было кобениться следователь, – но, как говорится,..
Мы не успели услышать очередную милицейскую сентенцию… Дверь широко распахнулась и на пороге возникла фигура начальника следственного отдела Колесникова Павла Олеговича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Как бы почувствовав торжество момента, сбившиеся в кучку у Банковского мостика красавицы-кобылицы – студентки и аспирантки – вытянулись по стойке смирно, отдавая почему-то левой рукой пионерский салют… Кто знает, может быть, после серии испытательных экзаменов крыша едет даже у таких выносливых особ? Тут уж я не постеснялся ни рыданий, ни святого речитатива: «и священство твое да помянет Господь Бог во царствии Своем всегда, ныне и присно, и во веки веков»…
Не помню что именно, но значит что-то меня остановило от крайностей. Я как бы спустился с небес на грешную землю, и шизуха отползла к гранитному спуску, к каналу. Великого писателя и дипломата Грибоедова рядом не было: я понял, что никто не собирается надо мной насмехаться. И аффектация моя, словно зеленая жаба, энергично квакнув, плюхнулась в мутные воды. Теперь и на Олега с Ладой Борисовной я смотрел иными глазами – серо-голубыми лучами холодного детектива.
– Олег, постой, не спеши! Давай, выкладывай все подробности! Из нашего двора парень двинул сразу же домой? Ты это видел точно?..
– Я не только это видел, но успел поучаствовать, как тебе уже говорил, в его спасении от нападения троих подонков.
О, как это было похоже на моего друга – рыцаря и атлета до мозга костей, до излома всех двадцати articulacio metacarpophalangea обеих кистей рук! Лада Борисовна моментально выбросила из головы «мое православие» и устремила глаза, полные очарования, с великолепным блядским прищуром, на Олега. Я тут же догадался обо всем остальном, о развитие ситуации. Олег же продолжал с наигранной скромностью и наивностью подтверждать мои догадки о внутренних мужских помыслах:
– Они настигли его в парадном и, видимо, собирались отобрать деньги, часы, одежду – ну, как это обычно у таких деятелей бывает! Я в то время был под свежим впечатлением убийства академика Глебова вот такими же подонками, потому с большим энтузиазмом влез в разборку… Мне было необходимо выплеснуть негодование!
– Олег, но я же знаю твои боевые возможности! В таких стычках выбора нет: врага необходимо бить насмерть, уничтожать. Ты же мог их укокошить?
– Честно говоря, Саша, я особенно не изучал противника: они попробовали применить оружие, а потому у меня было дополнительное моральное право на решительные меры. Я их, эти меры, и использовал… Возможно, кто-то из троих попал в больницу, или сразу в морг…
Олег помолчал немного, словно бы еще раз взвешивая морально-юридические доводы…
– Ты же понимаешь, Саша, если десятилетиями в нашей стране уничтожали лучших, то остались-то в большинстве своем мерзавцы. Кто-то из них реабилитируется, превратится хотя бы в сносные личности, но остальных в течение многих лет придется уничтожать физически, пока не санируешь популяцию полностью!..
Логика у Олега была железная, но трудно поверить в то, что она хорошо вязалась с юридическими установками. Но Верещагина, видимо, это нисколько не заботило – он давно сделал для себя окончательные выводы и при случае собирался решительно претворять их в жизнь.
– Олежек, поверь мне: сегодня нас приглашают в милицию в том числе и потому, что твоя «очистительная работа» принесла плоды самые реальные! Нам надо быть готовыми отвечать на вопросы следователя достаточно обоснованно. Лучше бы ты придумал версию о том, что возвращался домой совершенно другим маршрутом, да и вообще подцепил «частника», прикатившего тебя к самому дому… Надо чтобы и тот «частник» стал доброкачественным свидетелем.
Верещагин смотрел на меня проникновенно и внимательно пару минут, Ни один мускул не дрогнул на его лице, затем он высказался вполне определенно:
– Нет ничего проще. Я действительно возвращался домой на «частнике». Даже запомнил номер машины – это у меня вошло в привычку. Времени на «науку мерзавцам» я затратил очень мало: минуты три – четыре, не более того. Так что все сойдется по времени у меня и у возможного свидетеля, то есть «частника». Но тот парень, мой спасенный, должен тогда молчать как рыба. А тут гарантию нам никто не даст.
Теперь настала моя очередь размышлять вслух:
– Постой, Олежек, а какой, собственно говоря, резон «Кудрявому» засвечиваться. У него, как мне сдается, у самого рыльце в пушку – какого черта он шляется по ночам, высматривая дорогие машины? Мне кажется он должен молчать!
– Да, молчать он должен, – продолжил развивать мою мысль Олег, – но тяга к справедливости может подвигнуть его к тому, чтобы отправить анонимку в логово родной милиции.
Как ни крути, но мы с Олегом шли на риск. Однако, семь бед – один ответ. Нам ничего не оставалось, как придерживаться четкой версии: Верещагин ушел домой совершенно трезвым, шел по ближайшей к дому Владимира стороне канала Грибоедова к Невскому проспекту. Там, в районе Казанского Собора, поймав частника, Олег доехал до дома; никаких стычек у него не происходило. А события, происшедшие на правом берегу канала в доме номер 39, нас никак не касаются, мы о них ничего не ведаем.
Воля наша была собрана в кулак, она выводила нас к необозримым просторам уверенности в своей правоте. Больше того, мы не сомневались в том, что Всевышний нас не осудит, а наоборот поддержит и защитит. Тут же ударило в глаза, как солнце в совершенно ясный, безоблачный летний день, поучение: «И если кто захочет их обидеть, то огонь выйдет из уст их и пожрет врагов их; если кто захочет их обидеть, тому надлежит быть убиту» (Откровение 11: 5).
2.2
От набережной канала Грибоедова мимо Гостиного двора по проулку вышли на Садовую. Здесь мы временно расстались с нашей спутницей: ей было наказано следовать ко мне домой, кооперироваться там с Ириной Яковлевной и ждать нас, готовя шикарный ужин. Мы же повернули налево к Невскому, а затем втиснулись в переулок Крылова – вот оно родное 127-ое отделение милиции, наш защитник и строгий ревизор порядка. Спросили у дежурного, где находится кабинет следователя Ивановой, а за одно и уточнили ее имя и отчество, оказалось, что звали Иванову Елизавета Генриховна. Странные сочетания фамилий, имен и отчеств встречаются в советской действительности. Вот и еще один пример звуковой нелепицы: почему с удивительно простой фамилией – Иванова сочетается имя Елизавета, да еще и Генриховна. Пока поднимались на второй этаж, отыскивали в темноте коридорных закоулков нужный кабинет, родились некоторые ассоциации: молодой, высокий, стройный полковник Иванов, не так давно выручавший нас вместе с Владимиром из «заключения» в этом же отделении милиции, вполне мог оказаться мужем следователя. О другой форме родства не могло идти речи, ибо отчества не сходились у полковника и следователя.
Вялая ассоциация с большим скрипом приоткрыла врата интуиции: я вдруг вспомнил про Елизавету Тюдор – английскую королеву, дочь Генриха VIII. Имена эти я уже муссировал в своей очередной книге. "После Марии «Кровавой», успевшей за годы своего недолгого царствования (1553-1558) отправить на костер более трехсот протестантов, обвиненных в ереси только потому, что не разделяли католическую веру повелительницы Англии. Умирала она в одиночестве, покинутая не только своим законным супругом – Филиппом Испанским, в которого ее угораздило влюбиться настолько, что она потакала любым его прихотям. Когда стало ясно, что королева умирает, то ее покинули и придворные, быстро переметнувшиеся на сторону Елизаветы – к ногам первейшей претендентки на престол.
Елизавета была единственной дочерью самодура и многоженца Генриха VIII и казненной по его наущению Анны Болейн. Мать Елизаветы – одна из несчастных жен Генриха, простившихся с супружеским таинством на плахе. Елизавета сперва носила титул принцессы Уэльской, но с 1536 года была признана незаконнорожденной и удалена от двора. Оставаясь верной протестанткой, она являла собой надежду большей части англичан, но тем же раздражала свою сводную сестру – королеву Марию. Елизавета, получив прекрасное домашнее образование, много читала, не влезала в дворцовые интриги и сумела-таки дождаться «звездного часа»: она взошла на престол сразу после смерти Марии под бурные, радостные крики протестантов. Елизавета хранила обет королевы-девственницы всю жизнь, хотя порой из-за политических соображений демонстративно велись переговоры с некоторыми монаршими фамилиями о возможном замужестве королевы Англии. Елизавета правила Англией с 1558 по 1603 годы, успев восстановить и основательно укрепить позиции протестантства, для чего ей приходилось вести сложные дипломатические игры, укреплять военное и экономическое положение страны в том сложном мире главенствующих международных отношений. Елизавета I превратила Англию в истинную «владычицу морей», идя ради этого даже на поощрение пиратства. Известный «морской волк» Фрэнсис Дрейк (1540-1596), первый из капитанов, совершивших кругосветное плаванье, по благословению своей королевы грабил испанские галиоты, занимался работорговлей, захватывал прибрежные города как в старом, так и новом свете.
Елизавета I вынуждена была вести постоянную борьбу с другой претенденткой на английской престол – с Марией Стюарт. Мария Стюарт была «продуктом» еще одной «шалости» Генриха VIII с Екатериной Арагонской, тоже однажды признанной незаконнорожденной. Красавица Мария Стюарт была верной папе римскому католичкой, воспитанной при французском дворе. Эта беспокойная женщина после брака с дофином Франциском была провозглашена королевой одновременно Франции, Шотландии, Англии. Но в Англии ей никто не собирался уступать трон, ее здесь воспринимали как врага законной монархии и англиканской церкви.
После известной Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 года), когда французские католики перебили массу гугенотов, протестанты окончательно возненавидели носительницу родства Гизов – Марию Стюарт. Елизавета I сумела пленить свою конкурентку, но тогда возник огромный соблазн быстро с ней рассчитаться. Как бы сдерживая общественное мнение, Елизавета мучила и себя, отрекаясь от подписания смертного приговора Марии Стюарт – творцу возможного заговора. Неудачницу долго «таскали» по дальним, холодным, неуютным замкам Англии, пока в 8 февраля 1587 года не была совершена казнь несчастной в замке Фодерингей. Елизаветой, скорее всего, руководила не жестокость, а холодность политического расчета: Марию Стюарт не казнили до тех пор, пока это было выгодно Англии. Как только такие выгоды растаяли, то решили избавиться от лишних хлопот – к тому времени эта политическая карта была уже окончательно бита"…
Сейчас мы с Верещагиным рыскали по путаным, тесным лестницам и коридорам второго этажа здания 127-го отделения милиции в поисках кабинета нашей отечественной Елизаветы Генриховны, а у меня в голове выстраивались занятные исторические параллели. Придворные нравы Англии старой формации могли поразить даже более стойкий, чем мой, разум: здесь присутствовала явная гремучая смесь – примитивного варварства и изысканной изощренности. Пришел на память текст распоряжения, изданного в 1598 году для постояльцев дворца Английской королевы: «запрещается кому бы то ни было загрязнять своей мочой и прочими испражнениями лестницы, коридоры и прочие дворцовые помещения». Невольно я потянул носом: мочой и прочими экскрементами не пахло, но по органолептике шибанул какой-то особый милицейский дух – смесь пота, сапожной ваксы, перегара, доноса…
Вот наконец-то и нужный кабинет: постучались, ответа не последовало, но я все же сунул грешную голову в щель, образованную моим любопытством и темпераментом путем взаимодействия с таинственной дверью. От стола, прижатого к окну и занимавшего своей махиной почти все жизненное пространство кабинета, на меня глянули суровые глаза. В первый момент показалось, что взглянула не женщина, а дьявол, плохо выспавшийся и страдающий хроническим неврозом. Показалось даже, что прозвучали слова: «Чего надо? Убери рожу за дверь!» Но я не принимал психологическое давление ни в какой форме, а потому, порывшись в кармане, извлек пару повесток – на себя и Верещагина. Молча, не тратя слов на «неблагодарную персону», я выложил мое «достояние» на стол перед следователем. Почему-то не возникло желание сомневаться в том, что я попал туда, куда нужно, к человеку, вызвавшего меня повесткой. Женщина сперва закурила, потом вчиталась в атрибутику повестки, затем прищурилась (может быть, от дыма сигареты) и спросила:
– Вы кто? – Федоров или Верещагин?..
Опять холодный испытующий взгляд… За это время и Олег успел втиснуться боком, мимо меня в кабинет, и мы стояли перед женщиной-следователем почти что с голой душой, с содранной кожей, с обнаженной совестью. Так она, скорее всего, и воспринимала нас. Однако я заметил, что ее взгляд успел скользнуть и по нашим пенисам, причем на олеговом он задержался дольше и минимум шесть раз уходил в сторону и возвращался снова. Я бы при таком внимании со стороны женщины обязательно разделся тут же, а Олег – вот уж спортсмен несгибаемой воли – как был пентюхом, так им и остался. В отношении меня в графе «прочие приметы» было почему-то помечено: «без особо выдающихся признаков»! Я даже обиделся по этому поводу, но смолчал… «На вкус и цвет – товарищей нет!» Полагаю, что повышенное внимание к олеговым прелестям объяснялось просто: он был основательно перегрет недавним общением с Ладой Борисовной. «Остаточные явления» даже сквозь штаны и путающиеся в перекладывании на лобке руки (любимый жест Гитлера) оставались весьма заметными…
– Вообще-то надо поговорить с каждым из вас по отдельности, – начала было кобениться следователь, – но, как говорится,..
Мы не успели услышать очередную милицейскую сентенцию… Дверь широко распахнулась и на пороге возникла фигура начальника следственного отдела Колесникова Павла Олеговича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77