Я отказалась от всего этого не по собственной воле и, глядя на обычную одежду, теперь испытывала боль, которой не могла найти названия. Я удивленно смотрела на мадам ле Барбье, когда она достала сначала одно платье, потом другое, приложила их ко мне, проверяя, подчеркивают или, наоборот, скрывают они мои естественные черты. Годится ли данный фасон для моей фигуры? Я уже успела забыть, что у меня есть фигура и ее можно подчеркивать одеждой.
Я вышла из ее палатки в своем плаще, но под ним было не бесформенное монашеское облачение, а простое платье из гладкой синей ткани. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на себя в зеркало, потому что непритязательный наряд казался роскошным.
Я прошла сквозь толпу, и никто не обратил на меня внимания – мой бунт и грех непослушания скрывались под широкими складками плаща.
Достав покров, я водрузила его на голову, и неожиданно его тяжесть показалась мне невыносимой, но я все стерпела. Я молча шагала по дворцу с таким решительным видом, что никто не осмелился бы спросить, что я тут делаю. Каждый, кто бросит на меня взгляд, подумает, что я выполняю важное поручение и меня нельзя останавливать.
Как же здесь красиво, как не похоже на аббатство с его темными каменными стенами и атмосферой святости. Хотя епископ жил во дворце, он иногда играл роль советника, которого должны окружать красивые вещи, предметы, каждый день напоминающие о важности того, что он делает. Тем не менее внутреннее убранство дворца не идет ни в какое сравнение с роскошью, привычной милорду Жилю.
Когда я сказала стражнику у двери в личные апартаменты милорда, что у меня записка от Жана де Малеструа, он не стал задавать вопросов. На протяжении нескольких недель все видели, что я молча следую позади епископа, и никто не усомнился в моих словах. Я напустила на себя скромный и набожный вид и прошептала, что Жан де Малеструа поручил мне утешить милорда де Ре в тяжелый час его жизни. Я поспешно зажала четки между ладонями и предложила стражнику помолиться вместе со мной за погибшую душу милорда. Он пропустил меня, думаю, чтобы поскорее избавиться от неприятного ощущения, которое вызвало у него мое религиозное рвение.
Он быстро отдал приказ другому стражнику, на лице которого появилось суровое выражение, когда выяснилось, что он должен проводить меня по коридору в роскошные апартаменты милорда.
Он шагал очень быстро, и я не винила его за то, что он испытывает страх и не скрывает его, – с каждым шагом, приближавшим меня к внутренним покоям, сердце все сильнее колотилось у меня в груди.
Мысли о том, что может там произойти, путались у меня в голове, и я даже на короткое время пожалела, что не подумала хорошенько, прежде чем предпринять этот шаг. Когда я вошла в большую гостиную, мне вдруг захотелось повернуться и умчаться прочь.
Но я не могла себе этого позволить. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоить диких зверей, которые разрывали мне внутренности. Убранство комнаты мне помогло – она оказалась удобной, украшенной великолепными гобеленами и плетением, на полу лежали роскошные ковры, доставленные к нам с берегов Средиземного моря на торговых судах. Мне вдруг отчаянно захотелось снять туфли и пройти по ковру босиком, наслаждаясь нежным прикосновением ткани.
Я с восхищением оглядывалась по сторонам, а стражник тем временем постучал три раза в дверь кончиком своего копья и встал по стойке «смирно». Я услышала, как милорд рявкнул из другой комнаты:
– Что?
И я забыла о своем желании пройтись босиком по ковру, ноги потребовали, чтобы я убралась восвояси, причем как можно быстрее.
В Шантосе в одной из книжек милорда по анатомии я видела препарированное сердце. «Le Coeur» Сердце (фр.)

, – гласила надпись под ним. Оно показалось мне совсем простым и одновременно великолепным, а кроме того, удивило, что оно состоит из двух частей. С какой целью Бог создал две дороги, по которым путешествуют наши чувства?
В тот момент я это поняла. Одна половина моего сердца была наполнена гневом и жаждой мести, другая – безмерной печалью.
– Vous avez une visiteur, mon Liege К вам посетительница, мой господин (фр.)

– явно нервничая, объявил стражник, затем повернулся и быстро скрылся вкоридоре.
Как только он ушел, я сняла покров и плащ, положив все это на стоящий рядом стул, великолепный предмет обстановки, на который я никогда в жизни не осмелилась бы сесть. Когда милорд вошел в гостиную, он увидел самую обычную женщину. Он медленно направился ко мне, но уже в следующее мгновение узнал меня. Тогда он бросился ко мне и прижал к груди. Все мои силы ушли на то, чтобы подавить отвращение, которое я испытала при этом.
– Мадам, – проговорил он.– О, мадам... Простите за то, что не сразу вас узнал. Вы должны понимать, что мне выпало тяжелое испытание, – а я уже отвык видеть вас в женской одежде.
Затем он немного отодвинулся, и в его глазах загорелось подозрение.
– Вас прислал Жан де Малеструа, чтобы вы поговорили со мной от его имени? То, что он переложил свою работу на плечи женщины...
– Он меня не посылал, – перебила его я.– И будет возмущен, когда узнает, что я вас навещала.
– О, от меня он ничего не узнает, – с заговорщическим видом объявил Жиль.
Значит, старая ненависть продолжает существовать.
Его черная борода была аккуратно подстрижена, но он продолжал теребить ее, как будто она значительно длиннее. В его глазах полыхало безумие, которое рвалось наружу, и скрыть его было невозможно.
– Если вы пришли не как посланник Жана де Малеструа, тогда зачем?
– Я здесь как Жильметта ла Драпье, хотя для меня эта женщина давно умерла. Я хочу кое-что у вас узнать. И задать вопросы, на которые только вы сможете ответить.
В этот момент я почувствовала, как он мгновенно ушел в себя.
Значит, понял, почему я пришла.
Однако он заставил себя сохранять спокойствие.
– Вам, мадам, известно про меня и мою жизнь больше, чем кому бы то ни было.
– Я не знаю, убили ли вы Мишеля.
Наконец я произнесла страшные слова. Выговорив их, я испытала облегчение. Одного этого было бы достаточно, чтобы удовлетворить меня, но сейчас я могла получить ответ на свой вопрос и не собиралась отступать.
Я посмотрела в холодные голубые глаза своего f ils de lait Молочного сына (фр.)

. Должна признаться, что такое смущение я редко в своей жизни испытывала. И тут, к моему несказанному удивлению, на его глазах появились слезы. Он потряс меня тем, что упал передо мной на колени, прижал мокрое лицо к моим ногам и обхватил меня руками. Я чуть не потеряла равновесие, так сильно он меня сжимал. Он плакал громко и горько, точно обездоленный ребенок.
А потом он заговорил:
– Мадам, я совершил много ужасных преступлений: я сделал почти все, в чем меня обвиняют. Но я не убивал вашего сына, и мне больно, что вы такое обо мне подумали; неужели вы считаете меня законченным мерзавцем?
Он продолжал говорить, а мое сердце наполнилось смятением.
– Я не знаю, что случилось с моим истинным братом Мишелем, – сказал Жиль, видимо надеясь смягчить мое сердце.– Но буду до конца жизни верить в то, что его утащил проклятый кабан, тот самый, что убил моего отца.
Его голос так дрожал, в его словах была такая искренность, что я прошептала:
– Вы и в самом деле его не убивали?
– Нет.
Да спасет Бог мою душу, я ему поверила и испытала невероятное облегчение, хотя меня продолжала мучить загадка смерти Мишеля. Может быть, его убил охотник – по какой-то необъяснимой причине? Мне так хотелось в это верить.
– Милорд, Бог не испытывает к вам ненависти, – сказала я.– Я знаю, что Он вас любит. Он простит вас так же, как прощает всех грешников, но вы должны признаться в своих грехах добровольно и без колебаний.
Я положила руку ему на голову и погладила по волосам, как часто делала, когда он был ребенком. Он в отчаянии прижался ко мне, совсем как в детстве.
– Да, да, Он меня простит, – простонал он.– Я же христианин. Он принял меня в свои объятия, после таинства крещения, а теперь мне отказали в Его милости. Я умоляю вас, помогите мне, матушка, – я не могу смириться с тем, что меня отлучили от Церкви.
Он еще сильнее сжал мои ноги, и я попыталась осторожно высвободиться.
– Выслушайте меня, – сказала я.– Вызнаете, что должны сделать. Вам следует завтра явиться в суд и добровольно рассказать обо всем, что вы мне поведали. И все будет хорошо.
Он посмотрел на меня снизу вверх, отпустил мои ноги и вытер одной рукой слезы.
– Это правда? – спросил он и напомнил мне испуганного ребенка.
– Да, – ответила я, снова став его кормилицей.– А сейчас встаньте. Бог позаботится о том, чтобы все было хорошо.
«Жан , мой дорогой сын ,
Прошу тебя , прости меня; я знаю , что мое молчание вызвало у тебя беспокойство. Его преосвященство говорил , что ты спрашивал обо мне в письме , которое ему прислал кардинал. Умоляю тебя , успокойся. Я уже до некоторой степени излечилась от страшной болезни , свалившейся на меня и мешавшей сесть за письмо к тебе.
Сегодня я встречалась с милордом Жилем в апартаментах , где его содержат в заключении , здесь в замке. Я задала ему вопрос , который , как ты знаешь , давно меня преследует , – об обстоятельствах смерти Мишеля. К моему огромному облегчению , он отрицал свою причастность к ней и рассказал об охотниках герцога Иоанна , о чем никогда не говорил прежде. Я думаю , что он мне не лжет , потому что тут же он признался , что совершил убийства , в коих его обвиняют.
Мне бы следовало испытать гораздо большее потрясение , когда он признался в своих преступлениях , но облегчение от того , что он не убивал моего сына и твоего брата , было так велико , что заслонило собой все остальное. Однако его собственная душа не знает покоя; она опустошена и страдает от смущения и боли , какой я никогда не видела раньше и надеюсь больше не увидеть. Я просила его признаться в своих преступлениях на завтрашнем суде , когда он снова предстанет перед судьями. Я буду молить Всевышнего , чтобы он это сделал , потому что только так он обретет покой.
Полагаю , ты понимаешь , что наше путешествие в Авиньон теперь будет отложено; хотелось бы надеяться , что мы отправимся в путь до наступления настоящих холодов и не испытаем тягот зимних дорог. Возможно , если мы покинем Нант , когда погода ухудшится , нам придется провести зиму на юге! Представляешь , как будет замечательно , если нам удастся сменить суровую зиму в Бретани на тепло Авиньона!
Дражайший сын , следуя моему примеру , не забывай упоминать меня в своих молитвах. Я снова начинаю верить , что Бог действительно меня слышит. Должна признаться , что до нынешнего дня я не осознавала , как сильно мне не хватало моей веры.
Так же точно мне не хватает тебя , мой дорогой сын. Я рада , что мы скоро увидимся».
Последнее, что я видела перед тем, как уснуть, было синее платье, висящее на моей двери. Когда я была женой и матерью и жила в Шантосе, я носила совсем не такие платья. Той ночью мне приснилось, что я лежу рядом с мужем, а он ласкает своими нежными руками мое тело. Когда его привезли из Орлеана, раны уже начали гноиться, и он испытывал такую невыносимую боль, что даже мимолетное прикосновение к ноге вызывало у него гримасу страдания. Поэтому я устроила себе отдельную постель рядом с ним. Как же я мечтала оказаться с ним под одеялом хотя бы еще один, последний раз. Когда он умирал, он уже был в горячке и не узнавал меня и не понял бы, что я лежу с ним. Но я бы это знала.
Я проснулась, когда рассвет уже наступил. Придя в зал суда, я обнаружила, что Жан де Малеструа и брат Блуин сидят за судейским столом и просматривают пергаменты. Его преосвященство вопросительно взглянул на меня, когда я, стараясь не привлекать к себе внимания, уселась на свое место рядом с братом Демьеном.
Я не стала даже пытаться понять, что означал взгляд, который он на меня бросил.
– Я искал вас сегодня утром, но мне сказали, что вы еще спите, – сообщил он мне.– Вы нездоровы?
– Нет. Просто я устала.– Я окинула взглядом зал суда.– Шапейон уже здесь.
– Он был здесь, когда я пришел, еще до его преосвященства и брата Блуина. И все это время он занимается своими бумагами.
Среди собравшихся пробежал возбужденный шепот, когда появился милорд, снова разодетый, точно павлин, и занял свое место среди серых воробьев. Увидев его, я невольно покраснела, вспомнив о том, что вчера совершила грех неповиновения, а также наш разговор и мою уверенность, что я наконец узнала правду. Но я ни с кем не могла это обсудить. Я следила за ним глазами, надеясь, что он посмотрит на меня, но тщетно.
Когда шепот стих, Шапейон поднялся со своего места.
– Досточтимые судьи, – начал он, – я прошу вас именем герцога Иоанна спросить у обвиняемого, намерен ли он говорить. Далее я поручаю вам посоветовать ему начать давать показания, несмотря на то что до сих пор он предпочитал молчать, и либо признать, либо отвергнуть выдвинутые против него обвинения.
Жан де Малеструа кивнул и повернулся к Жилю де Ре.
– Милорд, по просьбе прокурора я спрашиваю вас, намерены ли вы говорить.
Жиль де Ре смиренно вздохнул и ответил:
– Я не буду говорить. Но и отрицать ничего не стану. Эта перемена поразила всех, кроме меня. Шапейону потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя.
– Если суду будет угодно, я попрошу высокочтимых судей спросить у милорда Жиля, вышеназванного обвиняемого, признает ли он полномочия данного суда.
И снова его преосвященство повернулся к милорду.
– Вы слышали вопрос, милорд. Каков будет ваш ответ? Жиль де Ре так скривился, словно ему предложили чашу с ядом. Затем он повернулся к двум судьям и проговорил:
– Я признаю полномочия любого судьи, которого вы назовете.
К этому моменту он, уже не таясь, всхлипывал.
– Я признаю перед Богом и этим судом, что совершил преступления, в которых меня обвиняют, а также поступки, подпадающие под юрисдикцию данного суда.
Я едва слышала его голос, такой в зале поднялся шум. Я встала и приложила руку к уху и потому услышала его извинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74