Если бы я не боялась, что они меня увидят, меня бы вытошнило.
Она знаком показала на мужчину, который спал прямо на голой земле.
– Расстояние до них было примерно как до него. Может, даже меньше.
Получалось не больше пары шагов.
– Значит, вы смогли хорошо рассмотреть рубашку.
– Очень хорошо. Месье Прелати держал ее на вытянутых руках, чтобы не запачкаться. Так что она оказалась практически у меня под носом.
– Вы говорили, что посередине она была разорвана...
– Не разорвана, а разрезана – скорее всего, ножом, – сказала она, ответив на вопрос, который я не успела задать.
Меня вдруг захватил нездоровый интерес, о котором говорил Жан де Малеструа, и мне стало не по себе.
– А вы не могли бы вспомнить, мадам... в каком месте был разрез?
– От подола почти до самого горла. Вокруг него ткань так пропиталась темной кровью, что края набухли. А еще я заметила, что нижняя часть разреза была неровной.
Мысленным взором я увидела нарисованную ею картинку и представила, как нож входит в мягкую плоть детского живота. Мне стало нехорошо, я покачнулась и ухватилась рукой за мадам Рондо, на лице которой тут же появилось беспокойство.
– У меня всего лишь закружилась голова. Сейчас все пройдет, – попыталась я успокоить ее.
Но прежде чем все прошло, в голове возникло несколько страшных образов. Я сделала глубокий вдох.
– Получается, что нож распорол рубашку и живот ребенка одновременно, ничего другого просто не может быть.
– Да, матушка. Ребенка, который был в этой рубашке, убили как ягненка.
Неровный разрез у самого подола, края которого набухли от крови; я попыталась себе его представить.
– Мадам, а в каком направлении расширялось кровавое пятно? – спросила я.
Она несколько минут смотрела на кашу, равномерно ее помешивая, но глаза ее были устремлены куда-то в пустоту. Она положила ложку на край горшка и только после этого заговорила.
– Около шеи собралось очень много крови. Выходит, она поднималась наверх.– Она озадаченно посмотрела на меня.– Но как такое может быть?
Ребенка подвесили вниз головой.
Я почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Когда мне удалось с ней справиться, я спросила:
– Как вы думаете, сколько лет было ребенку, которому принадлежала рубашка?
– О, он был маленьким. Не больше семи или восьми лет.
Перед моим мысленным взором появился Мишель в возрасте семи лет. Он забрался на колени моей памяти и обхватил меня за шею своими маленькими ручонками.
– Звери, – прошептала я.– Грязные звери.
– Да, матушка, – проговорила Перрин.
Я вежливо поблагодарила ее за все, что она мне рассказала, затем повернулась и прошла через лагерь. Подол моего облачения волочился по земле, но я не обращала на это внимания. Здесь стало еще больше людей, чем когда я пришла; и все они, казалось, не сводили с меня глаз.
К тому времени, когда я вернулась во дворец, Жан де Малеструа уже покинул свои личные апартаменты и отправился в часовню, так что мне предстояло объяснить ему, где я пропадала, лишь вечером. В отличие от брата Демьена, который видел, как я уходила.
– Где вы были? – налетел он на меня.– Я начал волноваться! Его преосвященство тоже вас искал. Мы опаздываем на заседание.
Да, и можем пропустить новый поток пронизанных болью историй. Я попыталась почувствовать огорчение и не смогла.
– Я ходила в лагерь, чтобы поговорить с Перрин Рондо, – ответила я.
Молодой священник быстро перекрестился и произнес короткую молитву, словно я заразилась страшной болезнью.
– Зачем?
– Я хотела задать ей несколько вопросов, брат. Про рубашку, которую она видела.
Мне не было необходимости объяснять, почему рубашка меня заинтересовала; брат Демьен слышал историю Гийома Карли. Вместо этого он принялся поносить несчастную женщину.
– Она страдает припадками, сестра, демон, наверное, еще не отпустил ее... знаете, она тряслась, как недужная, когда давала вчера свои показания.
– Я уверена, что ей удалось освободиться от действия злых сил, напавших на нее вчера. Когда я ее нашла, она, точно как наш Спаситель однажды, кормила страждущих.
– Демон может обмануть нас ложной добродетелью. Он покажет вам свет и уведет во мрак. Отравит фальшивыми обещаниями и заставит поверить...
– Хватит, – перебила я его и скрестила на груди руки.– Слушая вас, можно подумать, что вы собираетесь надеть митру, брат.
– Не нужно быть епископом, чтобы говорить о зле, которое несет дьявол.
– Почему не нужно? И не бойтесь за мою душу, брат, я вернулась, сумев ее сохранить, – заявила я.
– Надеюсь, вы остались довольны ее ответами.
– Насколько такое возможно в данный момент.
Но, как это часто бывает, ответы мадам Рондо вызвали лишь новые вопросы. И мне придется отправиться еще куда-нибудь, чтобы найти ответы на них.
Все, что происходило и о чем говорилось в суде, почти сразу же становилось известно в лагерях вокруг дворца и окружающих его деревнях, словно речи передавались по какому-то невидимому каналу. Никто ни о чем другом не говорил, но так бывает всегда – мы отказываемся наслаждаться ароматом божественных роз, когда нас привлекает запах грязи. Накануне вечером я услышала у себя над головой шорох и, подняв голову, увидела небольшую стаю голубей, которые кружили над одной из башен. Они беспорядочно метались несколько минут, а потом разлетелись в разные стороны. Но как только они исчезли, им вслед выпустили новую стаю. По всей Франции и Бретани члены королевского двора, аристократы и церковники получат маленькие листочки бумаги с написанными на них важными сообщениями. На следующий день птицы непременно доберутся до Авиньона, и мой сын, которому я, к своему великому стыду, так и не ответила на письма, наполненные словами любви, узнает о том, что у нас здесь происходит.
– Герцог Иоанн, наверное, очень интересуется новостями, – сказал мне брат Демьен, глядя, как исчезают из вида птицы.
– Он мечтает растоптать милорда, – ответила я, – впрочем, дела милорда совсем плохи и без его участия. Интересно, когда он предстанет перед нами. Герцог умоет руки, словно не имеет к этому никакого отношения, но свою выгоду не упустит. Очень нехристианское поведение. С другой стороны, вокруг него столько людей, которые ведут себя по-христиански – за него.
Новости сообщал один и тот же глашатай, который в конце каждого дня выходил на большую площадь перед епископским дворцом. Послушать его собиралась огромная толпа, и в его шляпу щедро летели монеты, потому что он был великолепным рассказчиком. Слушатели вскрикивали и стонали, а потом потрясали кулаками, когда удивление уступало место гневу. По мере того как росло количество сообщений о пропавших детях, росла и ярость простого народа в адрес правителя.
Глашатай рассказал о новых ужасах и поведал несколько историй о том, как запугивали простых людей слуги Жиля де Ре:
– Около шести месяцев назад поденщица, которая работала во дворце, рассказала мне, что видела кровавый след маленькой ноги. Она пошла позвать управляющего, но, когда они вернулись, след исчез. Бедная женщина потеряла свое место из-за того, что заговорила...
И истории о безрассудной храбрости.
– Была темная, безлунная ночь. Я стоял на стене замка в Машекуле, потому что не сомневался: гнусные мерзавцы обязательно предпримут какое-нибудь непотребство. Я твердо решил, что, если они захватят еще одного ребенка, я без колебаний созову мужчин из близлежащих деревень, чтобы отвести милорда де Ре к представителям власти.
Но, к сожалению, меня сморил сон, а вскоре разбудил худощавый мужчина, который приставил к моему горлу кинжал. Я вскрикнул, а он засмеялся и сказал: «Можешь кричать, сколько влезет! Тебя никто не спасет. Ты покойник!»
Я не сомневался, что он собирается меня убить, и стал умолять о пощаде. Благодарение Богу, он надо мной сжалился и оставил размышлять о том, что могла означать наша встреча, но у меня пропало всякое желание там находиться... Я быстро спустился вниз и выбрался на дорогу, и, хотя было темно, как в преисподней, помчался прочь от этого страшного места. На следующий день, когда я возвращался верхом на лошади домой, то встретил самого милорда де Ре, который ехал со стороны Буэна. Он показался мне великаном на своем могучем коне, особенно если вспомнить, что со мной произошло ночью. Он сердито на меня посмотрел и положил руку на рукоять меча. Я закрыл глаза и стал ждать смерти, но он лишь презрительно рассмеялся и поехал дальше, а вот его спутники окружили меня и начали избивать. Никто из них не произнес ни слова, но выражения их лиц говорили: «Мы знаем, что ты тут путался, и лучше тебе этого не делать!»
Это была последняя страшная история, которую я услышала в тот день. Вернувшись в часовню, я обнаружила, что в слушании объявлен перерыв, который меня обрадовал, несмотря на необъяснимое желание узнать, о чем идет речь. Пока мы ждали, я перебирала пальцами прохладные гладкие четки, исключительно чтобы отвлечься, забыв о необходимости произносить еще и необходимые молитвы, а Жан де Малеструа совещался с братом Блуином и обвинителем Тушерондом. Они склонили друг к другу головы и говорили так тихо, что даже писцы, сидевшие рядом, ничего не слышали.
Впрочем, это не имело значения, потому что на сей раз записи делал Жан де Малеструа. С согласия своих коллег он составил короткое заявление, которое передал одному из писцов, а потом шепотом что-то ему сказал. Тот сразу же начал рыться в своих бумагах, затем встал и пересказал основные показания, сообщив, кто их дал, и в конце подведя итог.
Закончив, писец посмотрел на его преосвященство, который с самым серьезным видом кивнул, дозволяя ему произнести официальные слова.
– Данные показания доведены до сведения милорда Жана де Малеструа, его преосвященства епископа Нанта и брата Жана Блуина, вице-инквизитора, и они, выслушав их, заявляют, что эти преступления должны быть наказаны, а потому объявляют свое повеление всем служителям церкви. Вышеназванный Жиль де Ре должен предстать в субботу, восьмого октября, как того требует закон, перед вышеназванными милордами – епископом и вице-инквизитором, а также назначенным для ведения данного дела и всех дел подобного характера обвинителем, чтобы он мог предложить объяснения или возражения против выдвинутых в его адрес обвинений.
Воздух, слишком теплый для октября, вливался в открытое окно комнаты на верхнем этаже. Мы собрались там, потому что в часовне возникла слишком, серьезная опасность бунта. Здесь было удобно, в отличие от нижнего зала и часовни, но в настоящий момент больше всего меня радовали стоящие у подножия лестницы стражники, которые получили приказ никого наверх не пускать. Таким образом, на этом заседании мог присутствовать только тот, кому даст соизволение начальник стражи.
Хотя мы больше не беспокоились за свою безопасность, навести порядок и приступить к делу удалось не сразу. Я заметила, что появились новые лица, среди них несколько известных мне. Самым заметным был Пьер Л'Опиталь, правитель Бретани волей герцога Иоанна и личный советник и доверенное лицо моего епископа.
– Я вижу, герцог прислал своего сторожевого пса, – заметил брат Демьен.
– ДеТушеронд наверняка обидится, – откликнулась я.
– Да уж, – согласился со мной брат Демьен.
– Нам повезло, что он больше законник, чем политик на службе нашего герцога, – добавила я.– Иначе мы бы постоянно находились в состоянии дипломатического кризиса.
В коридоре раздались шаги. Брат Демьен оглянулся.
– Гийом Шапейон, – доложил он.
Сладкоголосый Шапейон отлично уравновешивал ядовитого Л'Опиталя. Он будет говорить от имени епископа и отчитываться только перед Жаном де Малеструа. Он надел свое самое роскошное адвокатское облачение с широкими белыми рукавами – а я с завистью подумала, сколько сокровищ можно спрятать в этих бесконечных складках. Словно утята за уткой, за Шапейоном следовал целый выводок писцов и нотариусов. Каждый сжимал в перепачканных чернилами пальцах перья, большинство из которых придет в негодность еще прежде, чем мы доберемся до конца слушания.
Писцы и прочие официальные лица, как правило, садились в передней части зала суда, и меня удивило, что они не смогли сразу занять свои места. Хотя нам больше ничто не угрожало, страх остался. Я сидела на одном из стульев с высокой спинкой, которые сюда принесли, чтобы всех рассадить, и старалась устроиться поудобнее: расправила подол облачения, убрала выбившиеся пряди волос, пригладила покров. Когда наконец все было в полном порядке, я закрыла глаза и подумала о великолепных яблоках, сложенных в холодном подвале, и о том, как будет приятно их есть, когда наступит мрачный январь. Мое дыхание стало ровнее, и я начала успокаиваться.
Но в следующее мгновение я задохнулась, потому что, против всех ожиданий, в зале появился Жиль де Ре.

Глава 28

Я позвонила Москалу на несколько дней раньше, чем мы договаривались.
– Я ждал вашего звонка только в понедельник, – заявил он со своим бостонским акцентом.
– Я готова предъявить обвинение, – сказала я, не в силах сдержать радость.
– Здорово.
Однако он произнес это негромко, словно я его разочаровала. Я прекрасно его понимала; он хотел взять Дюрана не меньше, чем я.
– Да. Я получила ордер на арест.
– Вы молодец. Быстро справились. Мог ли он понимать, что я улыбаюсь?
– Мы собираемся его брать. Ордер выписан за похищение нескольких несовершеннолетних детей. Я просто хотела вас предупредить.
– Не за убийство? – Его разочарование стало еще более очевидным.
– Пока нет. Но не исключено, что уже обнаружено тело. Я не знаю, появилось ли сообщение в ваших местных газетах...
– Ну, нельзя назвать «Глобал» местной, – сказал он, – но я читаю еще и «Лос-Анджелес тайме».
– Значит, вы уже знаете.
– Да. Но я в недоумении. Жертвой оказался чернокожий, что не укладывается в вашу схему.
– Мы осуществляем процессуальные действия на том основании, что он просто тренировался.
– О, Господи! Разве ему недоставало практики?
– А потом последовали три неудачные попытки похищения в один день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74