Жиль де Ре зашел слишком далеко. Мы собрались в девять часов утра в верхнем зале Ла Тур-Нёв в четверг, 13 октября 1440 года, в тридцать седьмой и последний год жизни Жиля де Ре.
Несмотря на то, что зрители вели себя несдержанно, им снова разрешили присутствовать в зале. Жан де Малеструа прекрасно разбирался в политике и желал показать всем свою непогрешимость в роли судьи. Стражников разместили на расстоянии нескольких футов друг от друга вдоль всего помещения, и каждый входящий должен был миновать это живое ограждение. Когда внутри больше не осталось свободных мест, двери закрыли и больше никого не впускали.
Словно им предстояло присутствовать на изысканном развлечении, на которое они получили приглашение, аристократы Бретани явились на суд в роскошных одеждах и украшениях, бросавших вызов самому милорду, который выбрал великолепный костюм на свой последний суд. Я самым бесстыдным образом рассматривала драгоценности и прекрасную вышивку на туалетах женщин и мужчин. Я никогда не носила ничего подобного, даже в день своей свадьбы.
– Вы ведете себя неприлично, – тихо заметил брат Демьен.
– Прошу вас, позвольте мне насладиться этим греховным моментом без помех.
Брат Демьен вздохнул и покачал головой, но больше ничего не сказал по поводу моего неприглядного поведения. Вскоре новый голос привлек наше внимание к происходящему в зале. Жак де Пенкётдик, многоуважаемый доктор юридических наук, по согласию обеих сторон, в этот день выступал в роли обвинителя. Он был опытным законником с безупречной репутацией и прославился тем, что всегда выносил справедливые решения, – иными словами, прекрасный выбор.
В тишине зала раздавались его слова, и их глубокий смысл оказался всепоглощающим – могущественные аристократы и их жены вытягивали шеи, стараясь не пропустить ни единого звука, даже когда речь шла о полномочиях суда.
Но когда он начал перечислять преступления, в которых обвиняли Жиля де Ре, зрители замерли на своих местах.
– ...Что эти мальчики и девочки были захвачены вышеназванным Жилем де Ре, обвиняемым, а также его сообщниками... Что детям перерезали горло, убивали, расчленяли их тела и сжигали и измывались над ними другими позорными способами. Что вышеназванный милорд Жиль де Ре, обвиняемый, жертвовал тела детей демонам... Многие показания говорят о том, что вышеназванный Жиль де Ре вызывал демонов и духов зла и приносил детей им в жертву, иногда после их смерти, иногда в момент их кончины; что вышеназванный обвиняемый также самым постыдным и возмутительным образом практиковал грех содомии с этими детьми, презрев законы природы и нашего Господа... Что вышеназванный Жиль де Ре, находящийся во власти духов зла и окончательно отбросивший надежду на спасение своей души, забирал, убивал и расчленял тела детей – собственноручно, а также с помощью своих сообщников. Затем он приказывал сжигать тела, превращая их в пепел, который он прятал... Что в течение вышеназванных четырнадцати лет он находился в тесной связи с еретиками и колдунами, множество раз прибегал к их помощи, встречался и сотрудничал с ними, выслушивал их догмы, изучал книги, рассказывающие о запретной практике алхимии и колдовстве...
Всего сорок три пункта обвинения – когда обвинитель закончил чтение, некоторые дамы находились в полуобморочном состоянии. Зрители, которые в самом начале были заинтригованы и ошеломлены, притихли во время бесконечного перечисления ужасов, сотворенных Жилем де Ре и его сообщниками, и, казалось, лишились дара речи. Но я заметила, что из всей толпы двое – мадам Жарвилль и мадам Томин д'Арагин – вели себя так, словно им было мало тех кошмарных подробностей, которые огласил обвинитель. Они не сводили с милорда глаз, так истинный верующий взирает на лик святого в надежде, что на него перейдет хотя бы часть его благости.
– Возмутительно, – прошептал брат Демьен, увидев, куда я смотрю.– Я слышал, что Пуату привозил этих женщин в Шантосе и они наблюдали за убийствами из потайного места. Говорят, они не раз выражали желание воскресить свои эмоции.
Я откинулась на спинку стула, не в силах скрыть потрясения: как может женщина, даже та, что не дала новой жизни, наблюдать за убийством детей! Это было выше моего понимания. Не говоря уже о...
Голос де Пенкётдика прервал мои тяжелые размышления; он назвал имя милорда и велел ему встать лицом к суду. Жиль де Ре выпрямился во весь рост и повернулся к судьям.
– Вы ответите, месье, на множественные обвинения, выдвинутые против вас, – произнес де Пенкетдик.– Вы дадите клятву и будете говорить по-французски.
Обвиняемый оглядел огромный зал, время от времени задерживаясь на том или ином из своих подданных. Но только две его почитательницы осмелились ему ответить, и то лишь мимолетно. Смотреть в глаза такого человека было небезопасно.
– Вы намерены ответить, месье? – снова спросил де Пенкетдик.
В зале повисла такая тишина, что мы слышали, как жужжат мухи; милорд ничего не ответил на вопрос обвинителя. Все глаза обратились на великого маршала Франции. Затем тишину нарушил вздох разочарования, вырвавшийся у Пенкётдика, и все посмотрели на него. Медленно, поскольку иначе не позволял возраст, он повернулся к его преосвященству и брату Блуину и едва заметно кивнул, видимо, это был заранее оговоренный сигнал. Затем он сел в обитое бархатом кресло, с которого поднялся несколько минут назад, снова превратившись в безмолвного старика.
Жан де Малеструа слегка наклонился вперед и заявил:
– Вы будете отвечать, милорд.
Почему Жиль де Ре ответил его преосвященству, своему давнему врагу, а не Пенкётдику, с которым его не связывала вражда, я не знаю. Он посмотрел в глаза Жана де Малеструа и с подчеркнутым высокомерием сказал:
– Не буду.
Все дружно вскрикнули от изумления. Отказаться отвечать представителю Бога – страшная ересь. Обратиться к нему без полагающегося уважительного титула также неслыханно.
– Я снова повторяю, милорд: вы должны ответить на выдвинутые против вас обвинения. И советую вам хорошенько подумать о своей бессмертной душе.
Я видела, что Жиль де Ре старается держать себя в руках, чтобы не взорваться, – он дрожал и кипел от негодования.
«Клянусь тебе, Этьен, я думала, что он взорвется, – когда он не получил того, что хотел, он задерживал дыхание, пока не посинел. Потом он выпустил воздух и пришел в страшную ярость, он был похож на молодого быка, которому проткнули глаз! Этот мальчик не принимает отказов, он непременно будет добиваться своего... Иногда мне хочется собственноручно его выпороть, и я жалею, что это запрещено».
«Успокойся, Жильметта. Воспитывать этого ребенка не твое дело».
«Если не мое, тогда чье? Его необходимо воспитывать».
И вот теперь мы стали свидетелями этого недостатка в воспитании – уж не знаю, кого следует винить в том, что все сложилось именно так.
– Я не буду отвечать, – снова заявил он и сначала посмотрел на Жана де Малеструа, а потом на брата Блуина. На лице у него презрение боролось с гордостью.– Вы не являетесь и никогда не были моими судьями.
– Именем Господа нашего, который есть и всегда будет вашим судьей, я требую, чтобы вы ответили на обвинения, предъявленные вам сегодня.
Неожиданно Жиль де Ре принялся кричать на Жана де Малеструа и судей, и все трое резко отшатнулись, словно вдруг испугались за свою жизнь.
– Вы все воры и мерзавцы, вы получили взятки за то, чтобы осудить меня, – вопил он, – и я лучше буду болтаться на виселице, чем стану отвечать перед такими судьями, как вы.
Он повернулся и направился к двери, но два стражника его остановили. Он не подчинился и попытался вырваться, и на какое-то мгновение мне показалось, что ему это удастся. А тем временем в зале суда воцарился настоящий хаос. Жан де Малеструа вскочил на ноги и, когда к нему подтащили Жиля де Ре, громко сказал, пытаясь перекричать шум толпы:
– Возможно, вы не до конца понимаете, какие обвинения против вас выдвинуты, милорд.– Он повернулся к одному из писцов.– Повторите обвинения по-французски, чтобы барон де Ре их понял, поскольку он, судя по всему, не осознает, в каком серьезном положении находится, по-видимому, он не знает латыни.
Жиль де Ре возмущенно замахал руками.
– Je comprends le Latin! Я знаю латынь ( фр .)


– Даже слишком хорошо, – едва слышно прошептала я.
Мне с трудом удавалось отобрать у него «Двенадцать Цезарей» Книга римского писателя Гая Светония Транквилла (ок. 70 – ок. 140)

, когда он был ребенком. От этой книги мне всегда становилось нехорошо. Какие страшные вещи творили мерзавцы именем своей власти! Подобные истории могут нанести страшный вред душе ребенка, сделав ее глухой к кровавым ужасам. Однако Жан де Краон настаивал на том, что она должна стать частью его образования, и Ги де Лаваль не возражал.
Несчастный писец, держа в руке пергамент, тут же поднялся со своего места и дрожащим голосом начал переводить обвинения на французский язык. Милорд задрожал и громко выкрикнул:
– Я не идиот! Я знаю латынь не хуже остальных. Испуганный писец замолчал и посмотрел на епископа, который хмурым взглядом приказал ему продолжать.
Жиль де Ре прекратил возмущаться и сердито уставился на его преосвященство, а в притихшем зале звучали французские слова. Я видела у него такой же взгляд, когда он повзрослел и сбросил иго тирании Жана де Краона, – чистое, холодное презрение и вызов. Он снова перебил робкого писца.
– Я не стану делать ничего из того, что вы требуете как епископ Нанта, – прошипел он.
Пытаясь вырваться из рук стражников, он переводил глаза с одного судьи на другого, словно пытался напугать их силой своей ярости. Никто не выдержал его взгляда. На помощь позвали еще одного стражника, и наконец милорда удалось успокоить – до определенной степени.
Жуткая тишина повисла в зале, когда Жан де Малеструа попытался вернуть себе уверенность. Он расправил складки своего одеяния, пригладил волосы и огляделся по сторонам. Ему не удалось найти поддержки среди собравшихся в зале зрителей.
И тогда на него снизошло спокойствие, так хорошо мне знакомое затишье перед бурей.
Мне казалось, я слышу, как он обращается с молитвой к Богу: «Отец наш, я бы хотел, чтобы эта чаша меня миновала...» Но он не сдался и снова потребовал, чтобы Жиль де Ре ответил на обвинения, выдвинутые против него.
Так продолжалось некоторое время. В конце концов очередной отказ Жиля де Ре отвечать на требования Жана де Малеструа прозвучал так тихо, что мы его едва расслышали, словно он устал повторять одно и то же.
И тогда его преосвященство удивил нас всех.
– Клянусь всеми святыми, Жиль де Ре, своим еретическим отказом отвечать нам вы вынуждаете нас отлучить вас от святой Римско-католической церкви.
Я увидела прежнего Жиля, который пришел в слепую ярость. Он выпрямился и принялся осыпать грязной бранью его преосвященство, я не могу повторить слова, которые он произносил, из страха за свою бессмертную душу. Затем он выкрикнул:
– Я знаком с законами Римско-католической церкви не хуже всех вас. И я не еретик! – А затем он объявил: – Если я совершил преступления, в которых меня обвиняют, в таком случае получается, что я забыл о своей вере. А это не так.
– Возможно, и нет, милорд, – проговорил Жан де Малеструа, – но зато ваша дерзость не знает границ, к тому же, похоже, вы потеряли рассудок. Вы изображаете неведение и отрицаете свою вину, но вам никто не верит.
– Я бы никогда не стал притворяться в столь серьезных вопросах! – Его слова прозвучали скорее как мольба, а не утверждение.– И я потрясен, что месье Л'Опиталь согласился передать церковному суду те жалкие показания, что у вас имеются касательно произошедших событий, и, более того, допустил, чтобы мне предъявили обвинение от имени герцога Иоанна.
Пустые слова!
Де Пенкётдик поднялся со своего роскошного кресла и повернулся к судьям.
– От имени герцога Иоанна я требую, чтобы этот человек был признан виновным за неуважение к суду, которое он проявил, отказавшись, несмотря на все увещевания лиц, облаченных священным саном, отвечать на предъявленные ему обвинения.
Когда он закончил, судьи молча переглянулись, признавая его правоту. Жан де Малеструа взял перо и чистый лист пергамента и принялся писать, старательно выводя буквы, потому что слова, которые обвинитель зачтет с этого листа, будут чрезвычайно важны.
– Жиль де Ре, властью, данной нам его святейшеством Папой Евгением, вы отлучаетесь от святой Римско-католической церкви.
– Я требую! Перо и пергамент, я желаю подать протест в письменном виде!
Они предусмотрели все. Жан де Малеструа кивнул писцу, который поднялся и зачитал документ, видимо составленный заранее.
– В протесте отказано ввиду природы данного дела и всех, с ним связанных, а также в связи с чудовищными и многочисленными преступлениями, в которых вы обвиняетесь.
Тишину разорвали изумленные восклицания, стоны отчаяния, мольбы о прощении, благодарственные молитвы – все одновременно. В зале воцарился такой беспорядок, какого это слушание еще не знало. Де Пенкётдик встал и громко выкрикнул:
– Мы будем продолжать!
– Нет, не будем! – завопил в ответ милорд.
– Можете не сомневаться, милорд, будем.
Далее был зачитан новый официальный документ, слушая который Жиль пришел в неописуемую ярость.
– В Апостоле говорится, что зло ереси распространяется, как страшная болезнь, и предательски уничтожает чистые души, если ее вовремя не вырвет с корнем инквизиция. Будет правильно и разумно предоставить ей право и возможность выступить против еретиков и их защитников, а также против тех, кого обвиняют или подозревают в ереси, и тех, кто порочит святую веру...
Жиль вырывался из рук стражников, извиваясь, точно змея. Неожиданно он собрал всю свою силу и, сбросив руки стражников, подскочил к судейскому столу. Сердце отчаянно забилось у меня в груди – передо мной был воин, который собирался атаковать епископа, ни в коей мере не готового себя защищать. Голыми руками Жиль де Ре мог легко задушить Жана де Малеструа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74