Как же он отличается от милорда Жиля, который любит быть на виду и потому озаряет себя светом всю ночь напролет, невзирая на его дороговизну. Огромное состояние позволяет ему вести себя столь безрассудно, качество, по моему мнению, достойное всяческого порицания.
Даже когда он стал уже взрослым человеком, я не раз выговаривала ему за расточительность, но он всегда весело и ласково смеялся и отмахивался от моих наставлений. Он странным образом испытывает привязанность к простым людям вроде меня, впрочем, в этом нет ничего удивительного, потому что он пришел в наш мир благодаря моим рукам. Леди Мари не смогла сдержать потуги; повитуху вызвали слишком поздно. И если бы я не успела его подхватить, он появился бы на свет совсем не так, как приличествует младенцу, которому в будущем суждено владеть большей частью Франции и Бретани.
Роды были очень тяжелыми, и мы все считали это дурным знаком. Когда наконец появилась повитуха, ей пришлось немало потрудиться, чтобы привести в порядок бедную измученную мать. Однако он был чудесным малышом, о каком только могут мечтать две могущественные семьи, чье богатство и владения поражают воображение.
Мое лицо оказалось первым, на которое взглянул младенец, и моей груди первой коснулся его маленький голодный ротик. Помню, я тогда подумала, что у него поразительные, глубокие и черные глаза, и, если природа сделает все как ей подобает, он вырастет настоящим красавцем, как и положено в такой семье. То были дни больших ожиданий и радости.
– Мадам Агата ле Барбье, – доложил брат Демьен.
И я тут же вспомнила полную женщину, наделенную острым умом. Но та, что вошла, оказалась маленькой, в сравнении с моими воспоминаниями, и совсем не полной. На ней было поношенное платье, совершенно необъяснимое на когда-то состоятельной ремесленнице. Я видела, что мадам страшно исхудала и широкая юбка висит на ней складками.
Когда я кормила ребенка – на протяжении многих лет, как мне кажется, поскольку выкормила своих двоих детей и милорда Жиля, – я была тощей как палка, и ничто не помогало. Бедра как будто растаяли, а юбка и вовсе волочилась бы по земле, если бы я не застегивала ее на дополнительные крючки. Этьену при помощи пива удалось немного с этим справиться, благослови его Боже, – ему нравилось, чтобы я была пухленькой. Но мадам ле Барбье была не в том возрасте, когда кормят детей.
Я почувствовала, что должна высказаться.
– Ваше преосвященство, мне нужно вам кое-что сказать, прежде чем мы продолжим.
Он тут же недовольно нахмурил свои великолепные брови – я не сомневалась, что его могущество сосредоточено именно в них. Какая потеря для общества, что такой красивый мужчина стал священником, ему бы следовало быть придворным.
– Я знаю эту женщину, – прошептала я так, чтобы она не услышала.– Она искусная швея, причем настолько умелая, что ей делал заказы сам милорд, который гордится и очень следит за своей внешностью.
– Слишком гордится, – проворчал епископ.
– Она выглядит старше своих лет, – сообщила я. – Когда-то она была красивой, полной женщиной. Интересно...
И тут епископ потерял терпение.
– Жильметта, если у вас нет ничего более существенного, чем сплетни, я их выслушаю.
И тут я высказала предположение – хотя меня никто не спрашивал – о цели ее визита.
– Сейчас ее сыну лет пятнадцать или шестнадцать.– Неожиданно меня охватило сожаление о том, как время отнимает у нас самые чудесные воспоминания.– Я помню его славным малышом, таким резвым! Если у него было хорошее детство, он наверняка вырос настоящим красавчиком.
Мадам часто приходила к лорду Ре с кусками ткани и образцами пуговиц и прочими украшениями, потому что, как правильно и с неодобрением заметил его преосвященство, милорд был щеголем. Один такой визит остался у меня в памяти до сих пор. Милорд опоздал на встречу с мастером, на которого работала мадам, – что происходило довольно часто, поскольку он обожал шум, который возникал при его появлении. Мадам отдала своего маленького сына девушке-помощнице, чтобы та за ним присмотрела, но он хворал и не желал успокаиваться. И девушке пришлось внести его внутрь. Как раз когда мадам его утихомирила, в комнату быстро вошел лорд де Ре. Она тут же отвернулась, чтобы спрятать малыша и таким образом не нанести милорду оскорбление, но он заметил ребенка. Милорд подошел к мадам и оторвал сына от ее груди. Ребенок снова завопил, да так громко, словно его терзали демоны.
Жиль де Ре начал подбрасывать мальчишку с восторгом, который меня расстроил, хотя и сама не знаю почему.
– Ну-ну, ангелочек, чего ты боишься? – сказал он.– Я же не демон какой-нибудь.– Он рассмеялся и взъерошил волосы мальчугана.
Если подумать, его внимание к малышу было просто не приличным – могущественный лорд в расцвете сил качает на руках сына швеи, в то время как у него полно других, более важных дел. Впрочем, тогда я не стала особенно задумываться над этим, потому что девушка унесла сына мадам из комнаты, и, в конце концов, ведь и я делала то же самое с милордом, когда он был ребенком. И, должна заметить, гораздо чаще, чем его собственная мать. А потом мы занялись делом: мадам принялась снимать мерки, затем пришла очередь примерки, выбор отделки и прочих мелочей – и я так увлеклась, что забыла обо всем. Нам требовалось позаботиться и о гардеробе леди Катрин, ведь не дело, когда милорд выглядит великолепно, а его жена точно оборванка, хотя он не очень-то обращал на нее внимание.
В тот день мы с мадам, как всегда, обменялись любезностями – разумеется, когда она немного успокоилась после произошедшего. Она не слишком смущалась и чувствовала себя свободно в присутствии тех, кто занимал положение выше ее собственного, поскольку слишком часто видела их голыми. Теперь же, много лет спустя, похоже, ей было ужасно не по себе. В первый момент, когда ей велели сказать, что ее к нам привело, она не смогла выдавить из себя ни слова.
– В прошлом месяце моему сыну исполнилось шестнадцать, – проговорила она наконец.
Значит, я не ошиблась относительно его возраста.
Епископ удивился и был совершенно прав, потому что подобные вопросы его не касаются – это дело магистрата. Однако он все равно спросил:
– И что с ним случилось?
– Этого я сказать не могу, он исчез. Тринадцать дней назад я послала его отнести заказчику готовую пару бриджей, и он не вернулся домой.
Я открыла рот, но быстрый взгляд Жана де Малеструа заставил меня промолчать. Я знала, о чем он подумал: мальчишка просто сбежал, как это иногда делают юнцы, а может, растерял или растратил деньги, которые получил. Несмотря на желание вступить в разговор, я промолчала. А потом его преосвященство сделал то, что и должен был сделать, – посоветовал швее обратиться в магистрат.
Около двери мадам ле Барбье повернулась и сказала:
– Пропали и другие дети, но жалобы их родителей остались без ответа.
«Здесь едят маленьких детей», – написал мне Жан.
После ее ухода мы с епископом молчали несколько минут, а потом я набралась храбрости и снова открыла рот, но, прежде чем успела заговорить, он меня перебил:
– Я заметил, Жильметта, что вам нравится эта женщина. Но она должна сделать то, что я ей посоветовал. И вам это известно лучше других. А теперь обратимся к Богу, потому что он не будет нас ждать.
Никто не должен испытывать терпение Господа.
Возникла новая неловкая пауза, на сей раз у двери мадам ле Барбье. Наконец она сказала:
– Вы наделены какой-то властью и скрыли это?
– К сожалению, нет. Но я вам сочувствую и хочу помочь.
– Да простит Бог мою дерзость, матушка, но у вас уже был шанс мне помочь, и вы этого не сделали.
Слова прозвучали резко, и на лице мадам ле Барбье появилось сердитое выражение, но я ничего не могла сказать в свою защиту. Это разозлило меня, так же как и то, что я промолчала, когда она обратилась к епископу со своей просьбой.
– Я занимаю не самое высокое положение, но я выступила в вашу защиту, когда вы ушли.
Слабое утешение, но, услышав его, она немного смягчилась.
– И вам удалось добиться успеха?
– Ну... не совсем.
– В таком случае зачем вы пришли? Чтобы посмеяться надо мной?
– Нет, мадам, клянусь. Я не собираюсь над вами смеяться, это было бы жестоко.
Мы так и остались стоять – она на пороге у двери, я в грязи перед ней.
– Прошу вас, позвольте мне войти. Мне нужно с вами поговорить, – сказала я.
Неожиданно она помрачнела, и ее взгляд стал жестким.
– Зачем? Вы, аббатиса, сказали, что не можете мне помочь и не в состоянии понять, как сильно у меня болит сердце, чтобы по-настоящему мне посочувствовать.– Она собралась закрыть дверь.
– Вы ошибаетесь, мадам, – возразила я.– Я здесь потому, что я все понимаю. И потому, что есть вещи, которые хотела бы знать.

Глава 2

Странно, как некоторые слова звучат сообразно со своим смыслом.
Плаааааччччч.
Погребальный плач «Храбрая Шотландия» раз за разом звучал у меня в голове вместе с боем малых и больших барабанов. Я чувствовала приближение головной боли. Но сейчас наш товарищ, детектив Терри Доннолли стоял у голубых врат полицейского рая, к которым его призвали в этот редкий для Лос-Анджелеса пасмурный день. Все соглашались, что это самая подходящая погода для похорон. Благодарение Господу – солнечный свет на похоронах лишен для меня всякого смысла.
Скорбящие начали расходиться, большая часть людей направилась к машинам, припаркованным на маленькой стоянке возле кладбища. Качающий головой Бенисио Эскобар оказался рядом со мной. Мы медленно прошли мимо маленькой группы старших чинов, которые обменивались какими-то только им известными тайнами.
До нас донеслось лишь одно слово: «Сам». Он сам себя загнал в могилу пьянством.
– Их послушать, так получается, что он покончил с собой. Неправда. Его убила работа.
– Бен... Перестань. Не нужно. Это ничего не изменит.
Вскрытие произвели почти сразу. Образцы тканей и жидкостей взяли, соблюдая максимальную осторожность, и результаты получили очень быстро.
– Видит Бог, у него был сердечный приступ. Тут нет ни малейших сомнений.
Слух быстро распространился по всему отделу. Терри еще дышал, когда его привезли в больницу, где врачи сразу же вскрыли ему грудную клетку.
Его сердце практически разорвалось. Произошли необратимые изменения – фактически он умер в тот момент, когда у него случился приступ. Причина смерти – безнадежно разбитое сердце.
– Знаешь, я ненавидел большого Мика, когда нас в первый раз поставили в пару, но он начал мне нравиться. Мы бы стали друзьями. Хорошими друзьями.
Я коснулась руки Бена, чтобы немного его успокоить.
– Не надо сейчас об этом. Эскобар фыркнул и вытер слезы.
– Если бы Терри так мог – кто знает, быть может, он бы остался с нами.
Я не нашла что возразить.
Мы продолжали шагать под затихающее пение волынки. Музыканты давно сложили свои инструменты и уехали, но музыка все еще витала в воздухе. Когда мы подошли к машине, мне наконец удалось заглушить звуки «Храброй Шотландии», но, как только они стихли, зазвучал «Мальчик-менестрель».
Только после того, как по радио начали передавать песню « Битлз » « Она тебя любит », музыка в моей голове окончательно смолкла. Я заехала домой, чтобы немного отдохнуть перед сменой, которая начиналась в шесть часов.
Когда я вернулась в отдел, там было непривычно тихо и спокойно. Не звонили телефоны, никто не шутил, молчало радио, не слышно было гудения сотовых телефонов. Так часто бывает после печальных событий; по каким-то необъяснимым причинам извращенцы на время успокаиваются, словно вдруг начинают соблюдать правила честной игры, пока скорбят члены отдела «Преступления против детей».
Однако долго такие моменты не длятся. Зазвонил телефон на столе Терри Доннолли. Я слышала, как сержант взял трубку и спросил:
– Кто на месте?
Я быстро огляделась. Эскобар ушел к начальству, а больше в зале никого не было.
– Дунбар, – неохотно ответила я.
– Ну, тогда возьми трубку, Пандора.
Мне не нравилось, когда меня так называли. Однако должна признать, что это прозвище прилипло ко мне не случайно; мне почему-то регулярно попадались ужасно неприятные дела. Поэтому я посмотрела на телефон и подумала: «Не трогай трубку, тебя ждет куча проблем». Глупая мысль, поскольку в наш отдел редко звонят, чтобы спросить, как дела. Людям приходится пройти через несколько инстанций, поговорить с патрульными полицейскими, детективами, может быть, с сержантом, так что в конечном счете выясняется: украли машину, ребенок остался на заднем сиденье; соседи готовятся устроить какую-то гадость, а в их квартире есть четырехлетний малыш; или кто-то использует своего ребенка в качестве боксерской груши. Ты не дождешься: «Привет, мадам, как поживаете, не хотите ли в течение девяноста дней испробовать нашу новую замечательную модель пылесоса? » Нет, еще ни разу по телефону не сообщили ничего приятного.
И еще меня злило, что телефон звонит на столе Терри Доннолли сразу после его похорон.
– «Преступления против детей», детектив Лени Дунбар, – сказала я.
– Мой сын исчез. Неприятности.
– Что значит – исчез? – спросила я у женщины.
– Пропал. Его нет.
Мне не хочется рассказывать, какие чувства мы испытываем, когда в первый раз звучат слова «ребенок исчез», и о том, как часто нам приходится их слышать. Дети уходят от родителей по разным причинам, и далеко не всегда здесь кроется преступление. Убегают благополучные дети, причем по самым дурацким поводам. Вот почему мы далеко не сразу приступаем к действиям, а сначала стараемся исключить очевидные варианты.
Я попросила женщину назвать свое имя.
– Эллен Лидс, – выпалила она.
– Мисс Лидс...
– Миссис.
Я прекрасно понимала, почему она так напряжена.
– Миссис Лидс, патрульный полицейский уже побывал у вас дома?
– Нет, я позвонила в «Девять-один-один», и мне дали ваш телефон.
Наверное, там новенький оператор.
– Дайте мне ваш адрес и номер телефона, пожалуйста.
Ближе всего находился стол Эскобара. Мне требовался листок бумаги – а его рабочее место всегда пребывало в ужасном беспорядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74