Он отодвинулся от меня и перекрестился. Мне не придется напоминать этому человеку о том, что случилось с Мишелем, – какое облегчение, а был момент, когда я считала, что чем больше я говорю о сыне, тем мне будет легче.
– Марсель думает, что вы сможете что-нибудь вспомнить. Мы с вами об этом тогда не разговаривали, как, впрочем, и с вашей матерью тоже. Теперь же я прошу вас, расскажите мне все, что вам известно.
Он протянул руку, взял портрет мадам Катрин и несколько минут с любовью на него смотрел. Затем, с благоговением поставив на место, сказал:
– Зачем вам мои воспоминания? Они причинят вам боль и ничего не изменят.
– Я не могу этого сказать, месье, пока не выслушаю вас. Но не бойтесь говорить откровенно, потому что никакие ваши слова не заставят меня страдать больше, чем я уже страдала.
На мгновение мне показалось, что он начнет возражать, но он проговорил лишь:
– Хорошо, мадам. Если таково ваше желание, я отвечу на все вопросы. Но сначала давайте сядем. У меня вдруг заболели кости.
Стул, на который я опустила свое исстрадавшееся в седле тело, оказался таким удобным, что, если бы солнце вдруг скрылось из вида, я бы тут же уснула, даже не произнеся молитв, кои от меня ожидались. Но я сидела очень прямо на самом краешке подушки – мне хотелось видеть лицо Гийома, когда он будет говорить, потому что я заметила появившееся на нем страдание.
– Вернувшись после первых поисков вашего сына, матушка много часов подряд не произнесла ни слова, – сказал он, – что было очень нехарактерно для человека, обожавшего поболтать. Я приставал к ней с расспросами, но она молчала, словно пыталась справиться с огромным волнением. Она отвечала только на прямые медицинские вопросы.– Он потер руки и, немного успокоившись, продолжал: – Матушка была очень сильной и мужественной женщиной; за свою жизнь она видела множество страшных ран, на ее долю выпали суровые испытания и трудные времена. Мне казалось, что она научилась справляться с болью и потрясением. Но в те дни я часто замечал, что она разгневана... Не сомневаюсь, что ваш муж повторил вам то, что она ему рассказала.
– Он никогда не говорил мне, что беседовал с ней, – удивленно произнесла я.
– Он не рассказал вам, как мы с ним встретились в дубовой роще?
В ответ я только покачала головой. Я почувствовала, что меня предали, главным образом потому, что не могла спросить мужа об их разговоре.
Гийом Карли, видимо почувствовав мое смущение, проговорил:
– Не огорчайтесь, мадам. Будь я на месте вашего мужа, я, возможно, тоже не стал бы рассказывать вам столь печальные вещи. Я поведаю вам о том, что помню про тот день. Этьен бродил среди зарослей кустов и кончиком меча переворачивал кучи старых листьев. Когда он нас увидел, у него сделался такой вид, словно мы поймали его на месте преступления. Однако он с нами поздоровался, и мы немного поговорили. Если бы он спросил нас, что мы там делаем, матушка ответила бы, что мы ищем лечебные травы, но он не спросил. Он был слишком погружен в свое занятие.
Когда Этьен возвращался после своих поисков – на которые всегда уходил один, – он был мрачным и каким-то отстраненным.
– Он столько раз отправлялся искать тело нашего сына, что вполне мог встречать самых разных людей.
– Должен сказать, что мы почти никого не видели. Думаю, после страшной смерти Ги да Лаваля и исчезновения вашего сына никто не хотел заходить в те места. Как тогда, в Париже, когда там появились волки.
– Да-да. Да защитит нас Господь.
Прошлой осенью целую неделю невероятно злобный волк, получивший имя Куцый за то, что он отгрыз собственный хвост, чтобы выбраться из капкана, привел стаю своих братьев и сестер на улицы Парижа. Они искалечили дюжины людей в районе между Монмартром и Порт-Сен-Антуан. Они прятались в виноградниках и болотах, а с наступлением темноты начинали охотиться на охваченных ужасом людей, живших за стенами города. Если им попадалось стадо овец, естественная для них добыча, они их не трогали, а убивали пастуха. Когда Куцего наконец поймали накануне Дня святого Мартина, его провезли по улицам в телеге, а он скалился, показывая всем свои страшные зубы.
– Если это было так опасно, почему же вы с вашей матушкой отправились в лес?
– В течение нескольких лет после моего рождения мы с ней были разлучены, поэтому она очень хорошо знала, какую боль причиняет потеря ребенка. Прежде чем мы с ней воссоединились, она множество раз была готова потерять надежду – так она мне говорила.
На глаза у меня навернулись слезы. Оказывается, я столького не знала. Я бы предложила Катрин Карли свое сочувствие, если бы она мне все рассказала, но, возможно, она не нуждалась в сочувствии – она была женщиной, чьи плечи, казалось, могли выдержать любой груз. Я опустила глаза и тихо проговорила:
– Надежда остается всегда. Порой мне кажется, что вот сейчас я увижу, как ко мне идет мой Мишель. Больше всего я боюсь, что, когда это произойдет, я его не узнаю.
Гийом Карли и брат Демьен молчали. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было наше дыхание, пока наконец Гийом не заговорил.
– Мадам, – прошептал он. Я не подняла головы.
Он потянулся ко мне и взял обе мои руки в свои.
– Мадам, – повторил он, – я с сожалением должен вам сказать, что ваш сын не вернется.
– Надежда остается всегда, – снова сказала я. Он сжал мои руки.
– Надежды больше нет.
Я посмотрела на него и увидела невероятную печаль в его глазах.
– Понимаете, мадам, мы его нашли.
– День клонился к вечеру, и уже начало темнеть, а мы вышли из дома около полудня. Наши лошади забеспокоились, как это всегда бывает с животными в это время, когда они по какой-то необъяснимой причине решают показать хозяевам, что пора возвращаться. Возможно, они чувствуют наступление темноты и хотят до того, как спустится ночь, оказаться под крышей. Никто не знает, почему в лесу лошади вдруг начинают волноваться. Мой конь нервничал даже больше, чем лошадь моей матушки.
Она предложила напоить лошадей, надеясь, что они немного успокоятся, и ее идея показалась мне разумной, поэтому я поехал впереди через дубовую рощу, где мы искали вашего сына. Удача нам улыбнулась, мы нашли среди дубов довольно приличные заросли омелы и собрали столько, сколько смогли унести в наших седельных сумках. Мы все еще радовались этому сокровищу, когда выбрались к реке на дне лощины.
В тот год шли сильные дожди, которые начались очень рано, и река была полноводной и быстрой. Грязь и водоросли отмечали на берегу места, до которых она поднималась. Но тогда она спала и на целую руку не доходила до своей самой высокой точки. Мы осторожно пробирались вдоль нее, поскольку земля может быть опасной и достаточно мягкой, чтобы в нее провалилась нога даже очень сильной лошади. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы внимательно следили за камнями и палками, валявшимися на берегу, и придерживали лошадей.
Пробираясь вдоль сырого берега реки, мы наткнулись на диковинное сооружение из камней, похожее на пирамиду, причем явно не естественного происхождения.
Мы привязали лошадей к невысокому дереву у кромки воды, и наши ноги тут же погрузились в грязь. Я уцепился за толстую ветку и сумел выбраться, а затем вытащил матушку на более твердую почву. Но мы оба старались не ступать на каменную пирамиду, потому что сразу поняли – перед нами могила.
– Мадам, может быть, мне прекратить свой рассказ? – проговорил Гийом, и мне показалось, что его голос раздается из-под воды далекого ручья, около которого они нашли могилу.
Мне каким-то образом удалось выбраться на поверхность.
– Нет, – ответила я. Мое горе было таким сильным, что мне с трудом удалось произнести несколько слов.– Ради всего святого, нет. Расскажите мне все, – прошептала я.
Неожиданно возраст, который совсем недавно казался не властным над Гийомом Карли, опустился на его плечи тяжелым грузом, и я увидела перед собой старика.
– Мы старались соблюдать осторожность и найти более надежное место, чтобы снова не провалиться в грязь, а затем начали снимать камни с вершины пирамиды. Вскоре мы увидели очертания рук и ног, потом туловища и головы. По форме и размерам мы поняли, что перед нами молодой человек или мальчик. К этому моменту большие камни уступили место мелким; тот, кто положил там вашего сына, сначала засыпал его песком и маленькими камнями, а потом навалил сверху более крупные. Мы действовали очень аккуратно, чтобы не потревожить его покой, и в какой-то момент я предложил матушке открыть лицо несчастного, чтобы узнать, кто перед нами.
Она со мной согласилась, мы очистили голову, разгребая песок руками, и вскоре коснулись плоти. Она показалась мне жесткой и одновременно податливой, и, хотя лицо уже немного пострадало от воздействия естественных сил, мы сразу поняли, что это Мишель. Вокруг его шеи был повязан тряпичный пояс.
Мы немного отдохнули, а затем матушка начала молиться – вслух, – что было для нее большой редкостью. Она всегда отличалась сдержанностью и не выставляла своей веры напоказ, уверенная в том, что Бог ее услышит, а значит, ей нет необходимости создавать впечатление набожности. Она молилась, обращаясь к Господу и Святой Деве, чтобы они даровали покой душе вашего сына. Закончив, она молча посидела несколько минут, затем повернулась ко мне и сообщила, что Бог велел ей отпустить грехи мальчика, и сказала, что, если она это сделает, он отправится в рай, куда по праву своей прекрасной жизни должен попасть.
Когда я запротестовал, заявив, что это должен сделать священник, она рассмеялась. «Я видела Черную смерть, – напомнила она мне, – а в те времена заполучить священника не удавалось ни за какие деньги, потому что чума косила всех подряд. Людей не хватало для того, чтобы похоронить мертвых, и мы обходились тем, что у нас было. Множество раз последнему, кто оставался в живых, приходилось заботиться о душах тех, кто ушел перед ним. И хотя он сам корчился в холодных руках смерти, он отпускал грехи умершим до него. Не станешь же ты утверждать, будто их души попали в руки Сатаны из-за того, что Бог не одарил их своей благодатью».
Она произнесла молитву над вашим сыном и отпустила ему грехи, и я всегда верил, что эти слова возымели нужное действие.
Она была такой хорошей женщиной, чистой духом и доброй сердцем. Мне пришлось поверить, что ее слова подарили Мишелю спасение.
– Ну, я рада узнать, что он получил отпущение грехов, – проговорила я сквозь слезы.– Но я не смогу успокоиться... Я должна знать... Ради Бога, скажите мне, как он умер?
– «Давай расчистим все тело», – сказала она.
«Но мы не должны этого делать, – возразил я.– Нам следует оставить его в мире».
«Нет, – настаивала она, – мы столкнулись с загадкой, которую нужно решить. Мальчик не ложится на землю и не засыпает себя песком и камнями, готовясь к неминуемой смерти. До его естественного конца было еще очень далеко».
Мы убрали весь песок и грязь с тела и увидели рану, которая, судя по всему, его убила. Его рубашка была распорота спереди, а внутренности вынуты наружу.
Слезы текли по моим щекам, падали на грудь и колени. Меня почти оставили силы, по жилам текла не кровь, а ядовитая ртуть, которая пронизывала все мое существо страшным холодом. Значит, мой сын умирал в страшных муках.
– Мы несколько мгновений сидели молча, глядя на страшную картину, открывшуюся нашим глазам. Матушка выругалась – очень тихо, – а потом приказала мне освободить руки. Она всегда носила в чулке нож – привычка, которой ее научил мой дед и которая не раз сослужила ей верную службу. Она вырезала часть рубашки, аккуратно сложила ее и убрала в карман передника.
Чтобы лучше рассмотреть рану, так она сказала.
Мы внимательно изучили рану на животе, матушка осторожно дотронулась до нее кончиками пальцев и сдвинула в сторону внутренности, чтобы посмотреть, откуда они были вынуты. И снова выругалась. «Мы должны что-то сделать, – сказала она, – сейчас. Его нельзя здесь оставлять».
Я сказал ей, что это святотатство, что мертвых нельзя доставать из могилы. «Из-за этого у твоего отца были неприятности, разве нет? Нас повесят, если поймают».
«Мы будем гнить в аду, если ничего не сделаем, – настаивала на своем она.– Эту рану нанес не кабан. Наши души будут навечно прокляты, если мы все так и оставим. А на моей душе и без того хватает грехов».
Все мои протесты и мольбы остались неуслышанными, но мне все-таки удалось убедить ее вернуться домой, немного отдохнуть и спокойно решить, что делать дальше. Приняв это решение, мы начали снова засыпать тело песком и камнями. К этому времени матушка уже очень устала, она простояла на коленях довольно долго, а они у нее уже были совсем не те, что в молодости. Думаю, тогда ей было уже больше семидесяти. Я сказал, чтобы она встала, а сам закончил засыпать тело. Когда ей наконец удалось выпрямиться, она огляделась по сторонам, и я услышал, как она вскрикнула. Я посмотрел по направлению ее взгляда и увидел на вершине холма человека верхом на лошади. Это был дед, Жан де Краон.
Она редко говорила о своей семье и лишь упоминала, что ее отец был врачом. Он служил королям и герцогам, учился у величайших наставников, благодаря которым обрел огромные знания. Но в процессе занятий и последовавшей за ними практики хирурга он выкапывал и разрезал мертвые тела, что было строго-настрого запрещено церковью. Впрочем, он давно умер, и церковь уже не могла до него добраться.
– Жан де Краон знал историю ее отца?
– Думаю, в достаточной степени.
– Но он ничего не мог ей тогда сделать; преступления отца не были ее преступлениями.
– Милорд Жан, скорее всего, был с этим не согласен.
– Пусть думает все, что пожелает на своем насесте в аду, но я не могу понять, как судья может обвинить дочь в грехах отца?
– Мы отвечаем перед Богом за грехи отцов наших.
– Да-да, – нетерпеливо перебила его я, – но это же совсем другое дело – грехи, с которыми мы приходим в этот мир, а не те, что совершаем сами.
– У моей матери были и собственные грехи, за которые она отвечала перед Богом, – тихо проговорил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74