— громко заржал здоровяк Мефодий, отбросив прочь пустую кружку плотоядно облизываясь. — Они же не знали, что мы туда придем. Эх, татарин ты и есть татарин! Заранее только сватов ждут.
— Мефодька, ты все мозги в кружке размочил. Ежели ждали, значит, какой-то соловей насвистел, вон они, родимые, прям в клетку летят…
— Можа, секрет какой нас высмотрел?
— Дурень ты, Мефодька. Кто ж наобум в лесу секреты ставит? Не подходит… Кто, кроме нас, знал, что мы к старосте в гости собрались?
— Никто… Слышь, татарин, чем языком молоть, лучше бы еще бражки принес.
— Дурачина ты. Если никто, кроме наших, об этом не знал, значит, среди нас и есть тот соловей, что про все воеводе И старосте напел.
— Ну да, — удивленно посмотрел на татарина Мефодий. В его глазах промелькнула искорка интереса. — И кто же это такой?
— Не знаю. Но кто-то есть, ха-ха. Наверное, кто больше всех вынюхивает, везде шастает, чтоб узнанное про нас воеводе в клюве принести. А кто именно — не ведаю.
— Ну-у, — расстроился Мефодий. — Я уж думал, ты сразу скажешь, кому башку сворачивать. Хм, шастает… Мало ли кто куда шастает. Не-а, так долго будем искать. Бог с ним, с соловушкой с этим.
— А если снова продаст?
— Такова, значит, горькая судьбинушка наша, — вздохнул Мефодий.
— Продаст, — неожиданно тихо, под нос, как змея, прошипел Убивец, но его услышали все. — Кто?
— Вряд ли из тех, кто в деревню к старосте ходил, — пожал плечами татарин. — Дурак он, что ли, нарываться.
— Нет, — голос у Убивца теперь был равнодушен и безжизнен. — С нами он был — сердце мне говорит. Привел нас на погибель… Нелегкая смерть его ждет. Ох, нелегкая…
Исподлобья, дьявольским своим взором он обвел сидящих у костра. У Гришки все внутри оборвалось, когда мутные глаза Евлампия остановились на нем.
«Вот так выглядит смерть, — подумал Гришка. — Эта смерть не будет так добродушна и мягка, как та, в зимнем лесу».
Но Убивец отвел взор и прохрипел:
— Дознаюсь… Ох, нелегкая смерть…
АТЛАНТИДА. ТРЕТИЙ КРИСТАЛЛ
Подобное стремится к подобному, — повторил Видящий маг Рут Хакмас.
Принц начал глотать содержимое, и казалось, что внутри него растут вечные льды Севера. Холод пронизывал не только тело, но и саму душу.
— Иди по лучу, — откуда-то издалека донесся голос Видящего мага.
Но принц ничего не смог ответить, ничего спросить. Он не видел никакого луча. Его сознание втягивалось в темную воронку в центре пентакля.
А потом перед ним распахнулась вся Вселенная. Открылись бескрайние просторы. Великая пустота, которая на самом деле вовсе не пуста, а наполнена токами сил, стихий, жизнью и разумом.
Но сознанию человека не дано парить здесь свободно — ему очерчен лишь крохотный кусок этого бесконечного пространства. Как на ладони принц видел свое тело, видел Хакмаса, замок, всю Землю — круглую, с синевой океанов, зеленью континентов и белизной облаков. Над Империей будто растекался грязной желтизной легкий туман. Порча владела этими землями. Они были поражены хаосом, ненавистью. Чистый, светлый дух больше не мог чувствовать себя здесь свободно. «Этот мир исчерпал себя» — ох как справедливы были эти слова Хакмаса. Но оценить, как все плохо, могут только Видящие и Знающие. Сейчас принц, освобожденный от оков бренной оболочки, поддержанный силой чаши, защищенный заклинаниями Хакмаса, входил в круг Избранных. Он достиг свободы. Он освободился от тюрьмы материи. Ему нравилось здесь.
А потом Горман увидел то, о чем говорил Видящий маг. От кристаллов стихий — «Черной зари» и «Живого камня» — исходили лучи. Они пробивались через горы и скалы, преодолевали все земные препятствия, не теряя своей мощи. И сходились в одном месте. Там, где был третий камень.
Принц ринулся по лучу. И нашел, что искал. Сперва картина была мутной. Постепенно детали стали проступать все четче. Стала видна не только магическая составляющая третьего камня, но и его твердое тело — он был круглый, с ладонь величиной, прозрачный. В нем сходились и завивались в спираль потоки сил.
Видел принц и человека, склонившегося над этим камнем. И этот человек почувствовал чужое присутствие, настороженно огляделся, вскочил, прошелся. Принц не мог различить его лица и едва-едва угадывал очертания фигуры, но это было и необязательно. Теперь он владел еще одним способом познания действительности. Необходимые знания проявлялись у него в мозгу, как под действием тепла проступают на белом листе исполненные тайнописью слова. И принц узнал, где именно на Земле находится третий камень.
Пора к Четвертому камню. И принц вновь шел по лучам, тянущимся уже от трех камней. Еще немного, и он найдет оба недостающих камня.
И тут его пронзила боль — такой он не испытывал никогда. Все вокруг поблекло, великолепие окружающей Великой Пустоты свернулось в одну точку и Обрушилось. А вместе с ним начал сворачиваться и рушиться разум принца…
Он продолжал находиться в центре круга. Сидел на коленях, не изменив позы. Хакмас был взволнован.
— Ты не дал проследить путь четвертого камня, учитель! — воскликнул принц.
— Ты уходил все дальше и мог не вернуться, мой мальчик.
— Теперь я знаю, где третий камень.
— Где?
— Остров Клебос.
— Приют великанов, — кивнул Хакмас.
— Да.
— Снаряжаем экспедицию.
— Но…
— Но с Клебоса никто не возвращался. Вечный великан Парпидас не выпускает ни одного корабля, подошедшего к острову, — так гласят легенды.
— Именно так.
— И легенды остановят тебя на пути к камню? Принц задумался. Потом решительно произнес:
— Моя галера будет готова к завтрашнему дню…
РУСЬ. ИЗБА НА ОТШИБЕ
Варвара не умела долго горевать. Она любила жизнь. Любила себя, молодую и красивую, в этом интересном, наполненном радостью, очарованием, а иногда и печалью, мире. Она жила сегодняшним днем, не желая заглядывать в сколь-нибудь отдаленное будущее. А еще меньше хотела она думать и сокрушаться о прошлом, в котором было немало всякого.
Больно прошлось лихолетье по ней. Сгинула в страшные годы вся ее семья, а сама Варвара, на счастье свое, очутилась в деревеньке у губного старосты, любившего красивых девок.
Чего только не творилось в селе. Бывало, губной староста и воевода упивались так, что плясали голыми или выряжались в срамные одежды. А уж пили, как свиньи в зной. И как напьются — до девок охота просыпается. Вот полгода назад пьяный взор воеводин на Варваре и остановился… Ну, что было, то было и теперь быльем поросло. Такие уж Варварины дела подневольные. Ни злости, ни возмущения, ни тем более ненависти к воеводе у нее не было никакой. Варвара даже жалела его и по голове гладила, когда он, всхлипывая пьяно, талдычил:
— Ох, грехи мои тяжкие. Скольким душам христианским от меня туго пришлось. Ох!..
И Варвара вытирала ему слезы, говорила, что лишь доброта и покаяние — путь к спасению, и тогда Господь не только все грехи простит, но и вознаградит, ибо кто в грехе раскаялся для Господа даже дороже того, кто греха этого не совершил. Тут у Варвары голова работала — языком молола без устали, да и горела искренним желанием наставить заблудшую овцу на правильный путь. А воевода кивал и обещал назавтра чуть ли не с сумой отправиться в Москву, а потом по святым местам — грехи замаливать. Но это бывало вечерами, а утром, проснувшись с опою злым и больным, он тут же приказывал выпороть кого-нибудь из холопов, который, по его мнению, недостаточно расторопен или чересчур вороват. Да, Богу Богово, а воеводе воеводино…
Свет в большую комнату терема падал через маленькое, больше подходящее для бойницы, да и задуманное так, оконце. Мебели было немного — на Руси не любили ее излишек: резной, обитый медью сундук в углу, несколько левее — лавки, в центре — длинный дубовый стол, по обычаю покрытый серым куском холста. Иметь непокрытый стол считалось неприличным. При хозяине из сундука извлекается красивая, шитая красной и зеленой нитью, богатая скатерть, но для управляющего имением Ефима и его любимчика рыжего холопа Бориски это было бы слишком жирно. Обычно эти двое любили посидеть в тереме за хозяйским столом. Сейчас там устроился один Бориска. Управляющий же обходил свои владения.
Варвара поставила на стол чугун с брюквой, и в этот миг Бориска похлопал ее по мягкому заду и попытался обнять. Он давно не давал ей проходу, лип, как репей, да еще случая не упускал руки куда не надо сунуть.
— У, глаза твои бесстыжие! — Варя сердито сверкнула очами и быстро отпрянула от него.
— Ох, недотрога какая, — улыбнулся Бориска своим тонкогубым и широким, чуть ли не до ушей ртом. Улыбка у него была дурашливая и неприятная. — Тебе бы все с боярами да дворянами крутить, а на простого парня и глаз не поднимешь.
— С кикимором лесным лучше гулять, чем с тобой, рыжим охальником!
— С кикимором, ха!.. Или с разбойником лесным. Как тот разбойничек тебя увидел, так и растаял. А хорош-то был, нечего сказать, Я за всем энтим из окна наблюдал, как он за руку тебя, ласточка, тащил. Нет, правда, хорош — огромен, противен… Небось жалеешь теперь, что он тебя по дороге выбросил?
— Это я его выбросила и убежала.
— Ха, убежала она. Экая ты у нас ловкая.
— Вот такая! — Варвара отвернулась. Ей не хотелось, чтобы Бориска видел, как изменилось ее лицо.
Она не раз вспоминала нескладную, неуклюжую фигуру своего спасителя, его худое, с заостренными скулами, мальчишеским пушком на подбородке лицо. Чем-то тронул он ее душу. Скорее всего попросту понравился, хотя она и сама не хотела себе в этом признаться. О том, как она спаслась, правду никому не рассказала. Отделалась общими словами да охами и ахами.
— Значит, тебе любы только разбойники, — продолжал кривляться Бориска, даже не подозревая, в какой мере он прав. По его тону чувствовалось, что он злится и обижается на Варвару.
«Ну и пусть обижается, — подумала Варя. — Мне с ним детей не крестить».
— Кому они любы, разбойники? — послышался скрипучий, как несмазанная дверь, голос.
В комнату, вытерев о рогожу сапоги, вошел управляющий Ефим. Был он невысок, лысина, как и старательно начищенные сапоги, отбрасывала солнечные зайчики, зато борода была велика и окладиста настолько, что смотрелась как-то неестественно, и хотелось дернуть за нее, чтобы проверить — не приклеенная ли. Разбойники, совершавшие налет на деревню, смогли бы без труда узнать в нем того мужичонку, который сидел на пороге и отказался пустить их в терем.
Управляющий, как всегда, был чем-то озабочен, и его цепкий быстрый взор обшарил всех, будто обыскивал. Ефим был хитер, подворовывал, как и положено управляющему, и не слишком любил женский пол, так что с домогательствами к хозяйским девкам не приставал.
Он плюхнулся на скамью, взял ложку, пододвинул к себе тарелку с брюквой, курицей и солеными огурцами и начал уплетать за обе щеки. Он всегда хотел есть и съедал не меньше, чем иная семья. Если бы он знал разбойника Мефодия, то им было бы в чем потягаться.
— Мало им ноздри рвут, разбойникам энтим, — сказал рыжий, стремясь завязать разговор. — Эка куда — супротив воли государевой идти…
— Это они с голодухи шалят, — рассудительно произнес управляющий, пережевывая кусок курицы. — Ежели бы жратвы всем достало, так зачем разбойничать? Токма так не бывает, чтобы жратвы всем вдоволь было, — он взял огурец и с хрустом откусил от него добрую половину.
— Нет, просто им злобствовать нравится, — покачал головой Бориска.
— Тоже может быть. Злобствовать кому только не нравится. Вон, воеводе нравится, хоть и государев человек.
— Все мы люди Божьи и по Божьему подобию сотворены, — встряла Варвара, примостившаяся на краю скамейки. — И людям злобствовать не положено.
— Ишь, девка, слов-то каких набралась, — усмехнулся Ефим в свою невероятную бороду.
— Умная, — хмыкнул угодливо рыжий.
— Ну а мы поумнее будем, — махнул рукой Ефим. — Все это пустые слова, а дела в том состоят, что в положении мы не слишком завидном. Что стрельцы шуганули разбойников, оно, конечно, не плохо. Вот только на самом отшибе живем, и те трое служивых, что нам хозяин для защиты оставил, то есть попросту на нашу шею посадил, — не велика защита. Они все больше на еду да на выпивку наседают да все Марьяну в углу зажать норовят. У нас же всего шестеро мужиков с вилами.
— Это уж правда, — вздохнул Бориска.
— Так что нам с разбойниками или замиряться надоть, или помочь их изловить — не то совсем жизни не будет, изведут нас с бела света.
— Лучше замириться, — сказал рыжий.
— Нет. Трех стрельцов мы еще прокормим, а попытайся-ка целую шайку на довольствие поставить. Тогда сами с голодухи пухнуть будем.
— Это уж точно, — вздохнул Бориска, привыкший к сытости, безделью, к барскому столу, как кот к кухне. — Ну а как же быть?
— Изловить их надоть.
— Это ты у Варвары спрашивай. Она лучше всех нас разбойников знает. И ей известно, за какое место надо разбойника взять, чтобы к воеводе привести, ха-ха!
— А ухватом по хребтине не хочешь, охальник! — Она схватила с лавки ухват и замахнулась. Бориска отскочил в угол:
— Ну, ну, шучу я!
— Шутит, — ухмыльнулся Ефим, поглаживая руки. — Эх, что-то голоден я…
Накормив мужчин. Варвара направилась в курную избу сразу за оградой боярского терема. Жила она там вместе с доброй, но очень глупой и болтливой Марьяной, которая была необъятно толста и овдовела давным-давно. Года четыре назад сам староста ластился к Марьяне, но потом то ли интерес потерял к ней, то ли вообще к женскому полу. Теперь больше к вдове захаживали стрельцы, сопровождавшие губного старосту. Была Марьяна баба хозяйственная и с Варварой уживалась прекрасно.
Марьяна сидела на бревне и перебирала просо. Низкий потолок нависал над самой головой, дым от большой печи выходил прямо в маленькое оконце, дощатый пол не давал промерзнуть зимой, из мебели в избе были только лавки, за перегородкой кудахтали куры и изредка мычала корова — обычная курная изба, жилище довольно неуютное, но теплое и русскому человеку привычное.
Варвара вытащила из-за печи корзину и сунула туда сверток с приготовленными яйцами, брюквой, огурцами и краюхой хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41