— Ну-ну, ангел. Мы ведь, кажется, условились с тобой не делиться друг с другом своими секретами. Я не буду больше допытываться у тебя о твоих планах в отношении Хервуда и остальных Мафусаилов, а ты не станешь задавать мне вопросов о моих делах. К тому же, — он приблизился к ней почти вплотную, желая уловить исходящий от ее волос нежный запах роз, — я полагаю, мы с тобой достигли молчаливого уговора в отношении того, чем займемся сегодня вечером. Между прочим, ты великолепно придумала с этими рубинами. Исключая меня, к тебе никто даже не приблизился, и поэтому, думаю, никого не удивит, что ты ушла. Хотя, уверен, многие будут заключать пари, споря о том, с кем же все-таки укрылась в кустиках мисс Бальфур.
Мгновенно Маргарита перестала улыбаться, и взгляд ее сделался ледяным.
— В своей жизни я совершила немало глупостей, но, похоже, сегодняшняя не идет ни в какое сравнение с остальным, — сказала она и попыталась вырвать из его рук свои. — В глубине души я чувствовала, что для тебя все это просто игра. Еще одна глупенькая девушка, лишь недавно начавшая выезжать в свет… Которая хочет… нет, скорее, жаждет опозорить себя связью с красивым мерзавцем, думающим лишь о своих удовольствиях. Пусти меня, Донован!
Томас продолжал крепко держать руки Маргариты в своих, делая легкие, круговые движения большими пальцами по ее ладони. Девушка, он знал, не кокетничала, пытаясь доказать ему с таким упорством, что она не распутница. Она боялась, и он нисколько не винил ее за это. Его и самого одолевали страхи, так как они с ней собирались принять решение, которое было бесповоротным.
— Так говоришь, красивый? А, Маргарита? — спросил он, поддразнивая ее в попытке разозлить и заставить позабыть о своих страхах. — Благодарю тебя. Я польщен. Похоже, тебе начинают нравиться мои усы.
— Они мне понравятся, когда я их все повыдергаю! — Она вырвала, наконец, из плена свои руки и, шагнув к балюстраде, посмотрела на сад внизу, где с каждым мгновением становилось все темнее.
Томас подошел к ней и, обняв за плечи, почувствовал, что она вся дрожит, хотя вечер был жарким, даже душным. Он пребывал в растерянности, не зная, как поступить. Он все тщательно спланировал, инстинктивно чувствуя, что она хочет того же самого, что и он… зная, что сегодняшний вечер был неизбежен, как утренний прилив…
Но сейчас им владела неуверенность, и он ощущал неловкость, словно искусство обольщения было для него тайной за семью печатями.
— Нет, — проговорил он наконец, — мы не играем с тобой ни в какие игры. И то, что мы собираемся сделать, это не стремление одержать победу, но лишь признание чувств, которые мы питаем друг к другу. Я люблю тебя, ангел. И, однако, Маргарита… если ты передумала, если тебе кажется, что наша близость породит больше проблем, чем…
В первый раз в жизни бойкий ирландский язык подвел Томаса и, не в силах продолжать, он наклонился и поцеловал Маргариту в шею, страстно желая ее в эту минуту и, однако, достаточно любя, чтобы отпустить.
Расслабившись, она припала всем своим нежным телом к его груди, и Томас потерял голову.
— Маргарита! — простонал он с мукой в голосе.
Она повернулась к нему лицом, губы их слились в жадном поцелуе, и огонь, который горел в них постоянно, были ли они вместе или врозь, вспыхнул с новой силой, моментально превратившись в бушующее пламя страсти.
Донован услышал ее стоны, низкие, прерывистые, и в душе у него все запело от сознания, что она была так же потрясена, как и он… и осознание этого усилило его страсть, его желание.
Внезапно до него донеслись голоса из сада внизу, и с усилием овладев собой, он, тяжело дыша, отстранился от Маргариты.
— Пойдем со мной, — прошептал он, беря Маргариту за руку и увлекая к узкой каменной лестнице, ведущей в сад. — Не говори ни слова, ангел, и ни о чем не думай. Стоит нам задуматься, стоит нам остановиться, чтобы поразмыслить над тем, что мы делаем, и мы никогда себе этого не простим.
На мгновение она выскользнула из его объятий и накинула свою прозрачную с золотыми блестками шаль на голову, стремясь скрыть лицо. Сумерки быстро сгущались, и внизу, под высокими стройными елями, было уже совсем темно. Перебегая от одной тени к другой, как озорные дети, скрывающиеся от своей гувернантки, они помчались вперед, и вскоре достигли конца сада, где стоял закрытый экипаж.
Оглядевшись, чтобы удостовериться, что за ними никто не наблюдает, Томас распахнул дверцу кареты и почти что внес внутрь Маргариту, после чего запрыгнул сам. Кучер щелкнул кнутом и лошади рванулись вперед.
От резкого толчка Томаса бросило на Маргариту, и с хохотом они оба упали на обитое бархатом сиденье, чувствуя себя в эту минуту настоящими заговорщиками. Они одурачили общество, обойдя все налагаемые им на своих членов ограничения, и были сейчас на пути к приключению, которое, несомненно, запомнится им обоим на всю жизнь.
Выпрямившись, Томас усадил Маргариту себе на колени и снял у нее с головы шаль, дабы увидеть ее сверкающие от возбуждения изумрудные глаза.
— Я думала, мы прогуляемся лишь по саду. Куда ты везешь меня, Донован? — спросила она прерывающимся от волнения голосом и, накинув ему на шею свою шаль, притянула к себе его голову. Взгляд ее был прикован к его губам.
— На небеса, мой нежный ангел, — прошептал Томас, стараясь не забыть, что при всем ее нетерпении, она все же была невинной девушкой. — На небеса, — повторил он, целуя по очереди ее щеки, нос, подбородок, нежное горло и ложбинку между полуобнаженными грудями. — На небеса, в ад и во все места между ними.
Поддерживая Маргариту одной рукой за плечи, другой он высвободил из платья одну из ее округлых грудей и начал слегка сдавливать сосок. Маргарита, откинувшись на руку Донована, позволяла ему делать с собой все, что он хотел. В сущности, она даже поощряла в этом молодого человека, прижимая ладонью его руку к своему телу, когда карету подбрасывало на камнях мостовой.
Он был почти невменяем, когда экипаж наконец остановился и до него дошло, что они достигли цели своего путешествия. Поцеловав Маргариту в последний раз, он поправил на ней платье, посадил ее рядом с собой на сиденье и достал плащ с капюшоном, который предусмотрительно захватил с собой.
— Надень-ка это, дорогая, и закутайся.
Послушно Маргарита накинула на себя плащ и позволила Доновану затянуть у нее на шее завязки и надеть на голову капюшон, который опустился ей почти до бровей.
— Где мы? — спросила она, отдергивая одну из кожаных шторок на окне кареты. — Донован, что, черт возьми, все это…
— Мы за Пултни, — ответил он, проводя дрожащей рукой по волосам. — Я взял ключ от черного хода. — А теперь наклонись и, ради Бога, Маргарита, ни слова.
Он почти вылез из кареты, когда она затащила его снова внутрь.
— Так вот, значит, как проводят джентльмены в свои комнаты женщин… ну, ты знаешь, каких. И, Донован, откуда тебе известно, как это делается?
— Я же просил тебя помолчать, — он стиснул зубы, напоминая себе, что Маргарита невинная девушка и не может знать, в какой степени ему сейчас не до разговоров. — И не сравнивай себя с этими женщинами. Ты — моя нареченная… я, правда, не просил тебя выйти за меня замуж, но, думаю, мы оба можем со всей определенностью сказать, что не станем прятаться по лондонским закоулкам оставшуюся жизнь, дабы быть вместе.
— О?! — Маргарита бросила на него странный взгляд, словно собиралась в следующую минуту расплакаться, затем плотнее натянула на голову капюшон и протянула Доновану руку, чтобы он помог ей выбраться из кареты.
Бесшумно они проникли в дом с черного хода и начали быстро подниматься по лестнице. Роясь в кармане в поисках ключей от своей комнаты, Томас чувствовал себя последним негодяем.
На площадке четвертого этажа он остановился и окинул взглядом коридор, чтобы удостовериться, что он пуст, после чего быстро провел Маргариту к своей комнате и, сунув ключ в замок, втолкнул ее поспешно в открытую дверь. Как только дверь за ним захлопнулась и глаза его привыкли к тусклому свету единственной свечи, которую он, уходя, оставил зажженной, Томас несколько расслабился. В глубине души он все еще чувствовал себя последним негодяем, но мысли его сейчас занимала главным образом кровать, находившаяся совсем рядом, в соседней комнате за закрытой дверью.
Пока Маргарита снимала с себя плащ, Томас зажег еще несколько свечей.
— Мой Бог, Донован! — воскликнула, оглядевшись, Маргарита. — Да тебя обокрали!
— Правда? — Опустив стеклянный колпачок на последнюю из зажженных им свечей, Томас обернулся и окинул взглядом комнату, в которой, как всегда, царил давно не замечаемый им беспорядок. — Да нет, все на месте. Все точно так же, как и было, когда я отсюда уходил.
— Ну, Донован, — положив плащ на спинку дивана, рядом с сюртуком Томаса, в котором он был утром, Маргарита широко развела руки, словно пытаясь охватить весь этот беспорядок, — в таком случае… как бы ты узнал, что тебя ограбили?
Мгновение он размышлял над ее словами, затем вдруг рассмеялся, вспомнив, как выглядит спальня. Он собирался прибраться, действительно собирался, но его голова была столь занята мыслями о Маргарите, что он совсем забыл об уборке.
— Ты права. Вряд ли бы я это заметил. Извини меня, я тебя на минуту оставлю, хорошо? Мне… мне нужно кое-что проверить в соседней комнате.
— Конечно, — она присела на краешек кресла, почти все сиденье которого было занято утренней газетой. — Не обращай на меня внимания. А потом мы поговорим. Мы ведь должны поговорить, я права?
Томас этого не считал, но ему было ясно, что к ней вернулись прежние страхи, и он решил дать ей время успокоиться и прийти в себя.
— Хорошо, — ответил он и прошел в соседнюю комнату, где тут же схватил валявшиеся на кровати галстуки и быстро огляделся, пытаясь сообразить, куда их спрятать.
— Может, подойдет вон тот стенной шкаф? Рывком обернувшись, он увидел в дверях Маргариту. В руках у нее был его сюртук.
— Я… м-м… я думала, ты захочешь… убрать его, — взгляд широко раскрытых глаз Маргариты был прикован к громадной кровати, на которой с самого их приезда в Лондон спали Томас с Дули. — Неожиданно девушка улыбнулась. — Тебе нужна горничная, Донован. Никогда в жизни я не видела еще такого беспорядка.
— Пэдди говорит, мне место в свинарнике. — Томас забросил галстуки в угол и шагнул к Маргарите, которая сейчас, когда на нее сзади, из гостиной, падал свет свечей, казалась особенно прелестной. — В юности у меня была лишь пара костюмов, более напоминавших собой тряпье, но теперь, когда я кое-что добился в жизни и одежды у меня прибавилось, я нанял камердинера, Дженкса, который и убирает за мной. К сожалению, он остался дома, а Пэдди с большой неохотой выполняет его обязанности.
Говоря, он продолжал идти к двери и, остановившись наконец прямо перед Маргаритой, обнял ее за талию.
Несколько мгновений они не отрываясь смотрели друг на друга. Внезапно Томас улыбнулся и спросил:
— Ты тоже волнуешься, как и я?
— Больше, — ответила она со вздохом и, стиснув его руки, подняла на него глаза, в которых было полное доверие. — Я думала об этом весь день, гадая, думаешь ли и ты о том же, готовишься ли, как и я, к сегодняшнему вечеру. Но сейчас, когда все это происходит в действительности, я…
— Я отвезу тебя назад, — прервал он ее, решив сделать то, что считал правильным, даже если это и убьет его, как, скорее всего, и произойдет, поскольку от нестерпимой боли в груди он едва держался на ногах.
— Вероятно, это было бы самым лучшим. — Она облизала пересохшие от волнения губы кончиком языка. Ее влажного розоватого языка. — Кажется, мы слишком увлеклись… м-м… мы действовали под влиянием минуты, не подумав о последствиях. Если у нас…
— Я любил бы нашего ребенка больше жизни, Маргарита, — вновь прервал ее Томас, не в силах оторвать взгляда от нежных девических губ. — У меня в Филадельфии большой дом. Мы были бы там очень счастливы, ты, я и ребенок, если он родится. Обещаю.
Она посмотрела на него с некоторым недоумением, словно эта мысль ни разу не приходила ей в голову.
— Спасибо, Донован. Но я, вероятно, не могла бы оставить дедушку.
— Я же сказал тебе. Дом большой. И в деревне у меня есть еще один, даже больше. Мы заберем сэра Гилберта с собой, — добавил поспешно Томас, и руки его скользнули вверх, замерев прямо под округлыми холмиками ее грудей. Ему страстно хотелось поднять руки выше, но он понимал, что не может себе этого позволить. — Пэдди говорит, сэру Гилберту очень хочется побывать в Филадельфии.
— Из-за диких индейцев, — прошептала Маргарита, проводя пальчиком по усам Томаса. По телу его прошла дрожь. — Дедушка уверен, Филадельфия кишит ими. Он ужасно расстроился бы, если, совершив такое далекое путешествие, обнаружил бы в конце пути, что их там нет.
Дыхание Томаса стало прерывистым.
— Я закажу для него специально несколько дюжин.
— Дурачок! Мы оба прекрасно знаем, что нужно принимать в расчет еще кое-что.
— Разумеется. Будет война, — сказал Томас, вынимая у нее из волос заколку. — Не могу представить тебя своим врагом, но, думаю, это неизбежно.
— Я понимаю, что ты хочешь этим сказать, Донован, — проговорила она, играя пышными складками его галстука. — Но разве тебя не учили любить твоих врагов?
Томас едва ее слышал — так сильно шумело у него в голове. Он взял ее лицо в обе ладони и, наклонившись, прошептал:
— Ты не враг мой, ангел. Никогда ты не будешь моим врагом. Ты — жизнь моя…
— Ради Бога, Донован! Хватит с меня твоих сладких речей, — приподнявшись на цыпочки, Маргарита приблизила к его губам свои губы. — Просто люби меня! Мне плевать на то, что ты врешь. Обними меня и научи, покажи мне, как потушить огонь, который вспыхивает во мне, когда ты смотришь на меня, когда прикасаешься ко мне, как никто никогда не прикасался ко мне прежде. Черт тебя побери, Томас Джозеф Донован, — поцелуй меня!
Губы их слились в жадном поцелуе, потрясшем все существо Донована. В эту минуту он начисто забыл о своей столь лелеемой им независимости, о своей бесстрастности, о своем убеждении, что любовь была не более чем игрой, в которую люди играли, а затем шли дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49