— В жизни не видел подобного зверства. Что за чудовища там были? В каких извращениях она участвовала? Как можно… воспринимать это… как удовольствие? — Вид у него был совершенно убитый. — Я знал о ее… аппетитах, но это… — Он снова наполнил стакан. — Я ни о чем подобном не подозревал. Ты знаешь что-нибудь об этом, Касс? Я — нет.
Касс промолчала. Она многое могла ему рассказать, но с него довольно было и этого.
— И она принимала наркотики. — Харри удалось справиться с волнением. — Мне сказали, что в любом случае ей оставалось несколько месяцев, что наркотики, которые она давно принимала, притупляли боль. — Он старался, чтобы его голос звучал ровно. — Они вышвырнули ее… оставили истекать кровью… но мне сказали.. мне сказали, что скорей всего она была без сознания… Надеюсь, это так. — Его глаза наполнились слезами, и он всхлипнул. — Надеюсь, это так…
Бедняга Марджери, подумала Касс, несчастная, обреченная, беззащитная. И несмотря ни на что — жертва.
Похороны прошли почти с неприличной торопливостью. Словно, чем скорей окажется Марджери под землей, тем лучше. В воздухе витал молчаливый упрек тем, кто, пожимая плечами, равнодушно говорил: «Ах, эта Марджери…»
Плакал один Харри, на панихиде в церкви, на кладбище. Он жался к женщинам. С одной стороны его поддерживала Касс, с другой, как это ни было удивительно для Касс, — Элизабет.
— Ты разве пойдешь? — спросила она, пока они ждали отца Ксавье, причащавшего Ньевес и ее отца, который вдруг вспомнил, что он католик. Как и Марджери. Была когда-то.
— Да, пойду.
И она стояла с сухими глазами рядом с Харри, спокойная и невозмутимая, возвышаясь над маленьким человечком, как башня, как колонна, к которой можно прислониться. Она была в простом черном платье — похороны Марджери не совершались по островному обряду. Касс никогда не видела ее такой красивой и такой печальной.
И после, уже в гостиной, когда все неловко молчали, Элизабет подсела к Харри. До Касс донеслись их тихие голоса, но слов она не разобрала. Оставив их вдвоем, Касс испытала облегчение. Его горе оказалось для нее тяжкой ношей. Оно пробуждало чувство вины. Не только в ней, но и во всех остальных, подумала она, иначе откуда эти замкнутые лица, потупленные глаза, напряженные голоса.
Бедняга Марджери, подумала она опять. Ее покупали и продавали с тех пор, как за нее было можно назначать цену. Да, Марджери убили. Но не годы пьянства и наркотиков, не легионы любовников и сексуальные излишества. Не те незнакомцы, которые вышвырнули ее на улицу истекать кровью. Нет. Это сделал один-единственный человек. Он один…
На следующее утро Харри покидал остров. Он взял себя в руки, и его отчаяние уступило место горечи.
— Мне очень жаль, Харри, — сочувственно произнесла Касс. — Это просто ужасно.
— Как и все в этом доме.
Касс опешила. Карие глаза еще хранили следы вчерашних слез, да и сам Харри выглядел совершенно измотанным, но его голос звучал уверенно.
— Слава Богу, я вижу этот остров в последний раз.
— Но… — начала Касс.
— Я никогда сюда не вернусь. Я не хотел получить свободу таким способом, но теперь я свободен.
Он повернулся с стоявшей рядом Элизабет.
— Благодарите Бога, что вы не его дочь, — сказал он с чувством. — Благодарите Бога, что ваша мать — добрая, замечательная женщина, единственная, от кого я видел здесь участие… — Он склонился над ее рукой. — Всего хорошего.
И зашагал прочь.
Когда Элизабет очнулась, солнце завершило свой круг. Впервые за много дней она по-настоящему выспалась. Со дня торопливых, едва ли не тайных похорон Марджери прошло три недели. Они слились в бесконечную череду душевных мук и отчаяния. В тот вечер она воочию убедилась в том, о чем всегда в глубине души подозревала, но не хотела себе в этом признаться. Она и раньше знала об особых отношениях между Дэвом Локлином и Ньевес. По их поводу шутили, даже подтрунивали. Но всегда с уважением. Ибо у этих «странных» отношений имелся срок давности, статус и всеобщее признание. И снова Элизабет оказалась чужой, отодвинутой в сторону.
Внутри была пустота. То, что она тогда увидела, отняло у нее силы. Воск на крыльях растаял, перья осыпались, и она рухнула на землю, ударившись так больно, что до сих пор не могла прийти в себя.
Прошлая жизнь не подготовила ее к одинокому отчаянию, единственное, что она могла — и умела — сделать, — это замкнуться в себе, как и прежде. Значит, ее метаморфоза вовсе не была полной.
Чудесного преображения не произошло. Остатки ее прежнего «я» еще висели на ней клоками. Но одно в ней действительно изменилось: теперь она могла чувствовать. Иначе почему она так мучительно переживала предательство, остро завидовала, угрюмо ревновала?
Впервые в жизни оказавшись во власти чувств, она мучительно проходила весь их спектр, чтобы, закончив круг, очутиться в самом начале. Она замкнулась в себе и хотела одного: погрузиться в свое одиночество. Она понимала, что поступает не правильно, что повторяет ошибку той маленькой девочки, много лет назад испытавшей жестокую боль, но ничего не могла с собой поделать. Она поняла, что ей по-прежнему недостает уверенности в себе, чувства собственной значимости, которое необходимо каждому человеку. Это чувство мог дать ей только Дэв. Которого она потеряла.
Она избегала Дэва, как заразы. В своем отчаянии она и впрямь считала его опасным. Он заразил ее жестокой лихорадкой, терзавшей ее всякий раз, как она его видела. Поэтому она сторонилась его. Боялась не совладать со своими чувствами. Когда они оказывались рядом, она держалась с ним холодно. Гордость не позволяла показать, что она страдает. Нет, она еще не стала другой. Мучительный процесс выздоровления еще не завершился.
Закрыв глаза, она уткнулась головой в колени. Скорей бы это кончилось… Ее силы были на исходе.
Это несправедливо, в тысячный раз подумала она.
Ведь Ньевес еще ребенок. А он сказал, что ищет во мне женщину… Но разве не Ньевес сказала: «К чему таиться? Признайся, что любишь меня». Она облекла в слова те чувства, в которых даже он, столь искушенный в отношениях с женщинами, боялся себе признаться.
Отношения между Ньевес и Дэвом ни для кого не были тайной. Ньевес боготворила его. Все объясняли это детским увлечением. И ошибались. Ньевес любила Дэва. Об этом говорили ее лицо, ее голос, ее сияющая улыбка.
А я, подумала Элизабет. Что делать мне? Значит, каждое его слово — ложь. Сплошное лицемерие. Он лжец, и вор, и развратник… Но как же она тосковала без него… И это было самое худшее. Бесконечная, невыносимая тоска. Она тосковала без его сильных, уверенных рук, его волнующего голоса, ласковых ярко-голубых глаз.
Ложь, повторяла она про себя. Ложь от начала до конца…
Она больше не могла — не должна была — думать о нем. Этот путь вел к безумию. Ей нужно сосредоточиться на мыслях о матери, собраться с силами, чтобы ждать. Питать надежду. Быть может, сегодня что-то изменилось к лучшему… Поднявшись на ноги, Элизабет медленно побрела к морю. Ей предстоял далекий заплыв. Еще недавно она готова была сказать Дэву: «Помоги!» Теперь ей неоткуда ждать помощи.
Она вышла из воды в доброй сотне ярдов от того места, где осталась ее одежда. В последнее время она старалась держаться подальше от дома на пляже. Сам его вид был ей невыносим. Бредя с опущенной головой вдоль берега, она вдруг услыхала свое имя. Его принес ветер. Прищурившись, она оглядела берег. Никого. Но вот оно прозвучало снова… так и есть, ее зовут. Ее имя выкрикивал мужской голос. Сердце у нее тревожно забилось. Подхватив платье и босоножки, она бросилась бежать. Через некоторое время, обогнув выступавшие в море скалы, она увидала на тропинке вверху Дейвида, складывавшего рупором ладони, чтобы еще раз прокричать: «Э-ли-за-бет!»
— Я здесь! — отозвалась она, и Дейвид посмотрел вниз.
— Где ты пропадала? Я охрип от крика!
Она быстро подбежала к нему.
— Я плавала к Санд-Кей. Что случилось?
— Случилось ужас что! Миссис Хокс с Серафиной вступили в сговор и взяли в сообщницы Ньевес… они тайком протащили миссис Хокс в больницу. — Глядя в побледневшее лицо Элизабет, он энергично закивал. — Чистая правда. И никому не сказали ни слова. Должно быть, они подготовили все заранее. Луис их едва не убил.
— Что с мамой? Как она? — Лицо Элизабет покраснело, пальцы больно впились в руку Дейвида.
— С ней все в порядке. — Он с трудом разжал ее пальцы. — Я тут орал Бог знает сколько времени. Мы весь остров вверх дном перевернули.
Но она уже мчалась к дому.
— Сначала поговори с Луисом! — крикнул Дейвид вдогонку.
И снова она неслась напрямик через парк, перепрыгивая через клумбы, продираясь через кустарник. Где-то по дороге она уронила платье и босоножки, ее босые ноги не чувствовали, как мягкая трава сменилась гравием, а потом горячими плитами лестницы. Перескакивая через две ступеньки, она кинулась туда, откуда доносились голоса.
Когда Элизабет ворвалась в белую гостиную, все вскочили на ноги. Увидев ее искаженное лицо, купальник, босые ноги, тяжело вздымавшуюся грудь, миссис Хокс вцепилась в руку Серафины и принялась рыдать.
— Я не хотела ничего дурного… ей-богу, не хотела… мы хотели помочь.
— Это я все придумала, — вмешалась Серафина.
Она была царственно спокойна, ни тени раскаяния или страха. Одна уверенность.
— И я… — подняла заплаканное лицо Ньевес, стоявшая в надежном кольце рук Дэва. — Я хотела с вами помириться… хотела все рассказать, но не решилась… у вас был такой сердитый вид…
Элизабет смотрела на нее, ничего не понимая. Вперед выступил Луис.
— Все хорошо, — успокоил он. — Утром нам всем пришлось понервничать, но теперь все позади.
— Что с мамой?
— Она отдыхает, Серафина напоила ее отваром.
Она была возбуждена, немного устала, но с ней все в порядке. Ей лучше, чем я мог надеяться.
Элизабет покачнулась, и Луис едва успел подхватить ее.
— Стул! — крикнул он.
Касс быстро придвинула стул, и он бережно усадил на него Элизабет, опустив ей голову к коленям.
— Успокойтесь… Дышите глубже.
Пульс у нее был частым, но сильным.
— Дейвида убить мало, — пробормотала Касс вне себя от ярости. — Бог знает, что он ей наболтал.
Элизабет подняла голову.
— Он сказал, что случилось ужас что. — В ее глазах застыл страх. — Это правда?
Луис кивком головы указал на дрожавшую миссис Хокс и прямую, бесстрастную, как деревянный идол, Серафину.
— Эти две особы вбили себе в голову, что нужно… гм… ускорить ход событий. Серафина, как обычно, отправилась в больницу, а Ньевес, — еще один кивок Луиса заставил Ньевес тесней прижаться к Дэву, — якобы повезла миссис Хокс на прогулку. А на самом деле тайком провела ее в парк, где ваша мать с моего позволения отдыхала каждое утро.
— И?
— И ей преподнесли сюрприз, — сухо ответил Луис.
— А она? Как она это перенесла? — Лицо Элизабет осветила надежда.
— Прекрасно, великолепно. Боюсь, что миссис Хокс перенесла это намного хуже.
— Я так разволновалась, — всхлипнула миссис Хокс. — Увидеть твою мать после стольких лет… и она мне тоже обрадовалась.
— Так она вас узнала?
Миссис Хокс вытерла глаза.
— Благодаря Серафине.
Элизабет перевела на нее глаза. Серафина утвердительно кивнула.
— Я подготовила ее. — Ничто не могло нарушить непроницаемого спокойствия этой женщины.
Элизабет снова посмотрела на Луиса.
— Мы называем это «обучением во сне». Ученые обнаружили, что подсознание способно усваивать информацию, когда сознание отключено. Именно этим и занималась Серафина — теперь я это понимаю — в течение нескольких недель. Она поила вашу мать своим колдовским зельем, а потом постепенно вводила в ее подсознание информацию.
Серафина грациозно и совершенно невозмутимо наклонила голову.
— Что верно, то верно… — перебила миссис Хокс. — Когда я подошла поближе, и она меня заметила… посмотрели бы вы на ее лицо… она протягивает ко мне руки и говорит: «Миссис Хокс, моя дорогая миссис Хокс…» Ну, я, конечно, ударилась в слезы, а она принялась меня успокаивать… а когда я немного пришла в себя, мы уселись на скамеечку и начали болтать, как в старое доброе время… я рассказала ей о тебе, как ты пришла ко мне и все такое… и про миссис Келлер, и как она тебя увела… Она засыпала меня вопросами, и на лице у нее было такое странное выражение… мы сидели с ней рядышком, как бывало… она держала меня за руку и улыбалась, а по щекам у нее текли слезы… — Смахнув собственные слезы, миссис Хокс продолжала:
— Я никого не видела таким счастливым, никого…
Потом она принялась обнимать меня и целовать и вдруг говорит: «Не знаю, как вас благодарить…» А я в ответ:
«Вы ничего мне не должны…» А она: «Нет, должна, должна…» Потом поднялась и говорит: «Теперь мне пора возвращаться домой к своей дочурке». И не желает слушать никаких возражений. «Должна идти к своей дочурке» — и все тут… «К моей Элизабет…» Пришлось бежать за доктором. — Она бросила виноватый взгляд на каменное лицо Луиса. — И он… слава Богу, он сказал, что ничего страшного… мы все отправились домой, но тебя нигде не было… весь остров вверх дном перевернули… Понимаешь, твоя мать ужасно волновалась…
Но Серафина успокоила ее, напоив своим отваром, и уложила спать… ну а потом тебя нашли. Все, — неуверенно закончила она.
— Все?! — воскликнула Элизабет, смеясь и плача. — Все! Моя дорогая, замечательная миссис Хокс… — С жаром обняв ее, она повернулась к Серафине. — Не знаю, как вас благодарить…
— Счастье моей госпожи лучшая благодарность, — с достоинством ответила Серафина.
— Их авантюра могла закончиться весьма печально, — сказал Луис, — но Серафина провела подготовительную работу. И потрясение оказалось не таким сильным, как я опасался.
— Когда мне можно ее увидеть? — нетерпеливо спросила Элизабет.
— Как только она проснется, она захочет увидеть вас…
— И все-таки где ты была? — не удержалась Касс.
— Плавала к Санд-Кей.
— Санд-Кей! Неудивительно, что мы не могли тебя найти.
— Так вот где вы прятались, — мягко сказал Луис.
Элизабет старалась не глядеть в эти карие глаза, которые видели ее насквозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62