Она приезжала туда, когда ей хотелось побыть одной или с любовником, когда необходимо было спокойно поразмыслить и тщательно обдумать план мести. Ибо индейская кровь Глории жаждала отмщения.Вот каким образом в мысли ее вкрался Билли.Потребовался один-единственный телефонный звонок. Он, конечно же, принял это как должное. Сказал лишь:– А я все думал, сколько это еще будет тянуться...Он был груб, что ей нравилось, вульгарен и крут, заставил ее орать во всю глотку, благо окрест не было ни души, кто мог бы ее услышать, так как дом стоял последним в ряду, а Билли присоветовал ей купить также и предпоследний, чтобы полностью исключить присутствие нежелательных свидетелей.И только позже, с отяжелевшей головой, бешено колотящимся сердцем и пересохшим горлом, глядя на скомканные и покрытые пятнами простыни, она уныло подумала: «О Господи! Ну и дура же ты, Глория!» Но дело было сделано. Оставалась единственная надежда, что Ливи никогда об этом не узнает.Ливи узнала об этом через несколько часов.Они вернулись домой почти в одно и то же время, Ливи была на концерте в «Линкольн сентр», после которого состоялся прелестный ужин, который длился и длился без конца... Она заметила свет в кабинете Билли и вошла. Они не виделись уже несколько недель – за это время не поступали приглашения, требующие их совместного присутствия.Билли неподвижно сидел за письменным столом, держа в руке полупустой бокал. Увидев ее, он поднял голову.– Ну как концерт?– О, я обожаю Плачидо Доминго. А ты как?– Как обычно... – Билли неопределенно пожал плечами.– Знаешь, – сказала Ливи, – мне почему-то захотелось немного виски...Так как она в рот не брала крепких напитков, Билли удивился, однако потянулся за вторым бокалом и бутылкой.– У меня небольшая диспепсия, – пояснила Ливи, прикладывая к груди усыпанную драгоценными камнями руку. – Скорее всего, от этих чертовых креветок. Острая приправа для меня, что нож. Немного неразбавленного виски почему-то здорово помогает.Обойдя стол, она приблизилась к Билли, чтобы взять у него бокал. В черно-белом шелестящем своем наряде – цвета, которые у него всегда ассоциировались с ней, так как именно в них она была в тот день, когда он впервые ее увидел, усыпанная алмазами филигранной работы, она смотрелась великолепно. В безупречном ее облике, идеальной собранности и ухоженности все было на своем месте: ни морщинок, ни помятостей на платье, ни одного выбившегося из прически волоска.В самом этом совершенстве было что-то сверхчеловеческое. Билли вспомнилась Глория – теплая, голая, взъерошенная, потная и благоухающая мускусными своими духами. Совсем не похожая на богиню, невозмутимую и неприкасаемую. Обыкновенная женщина. Он слегка повел плечами: ни один мускул не дрогнул на его лице, когда рубашка задела глубокие царапины, оставленные на его спине ее когтями.Едва Ливи наклонилась, чтобы взять из его руки бокал, ноздри ее, чуткие, как антенны, затрепетали, когда она вдохнула аромат, безошибочно выдавший на экран ее внутреннего компьютера знакомое имя.Глория Гуанариус.Это ее духи.Созданные специально для нее.Которыми пользовалась только она одна.От Билли так и несло ими.Ливи взяла бокал, с невозмутимым видом заняла свое место по другую сторону стола.Билли был с Глорией.Глория была с Билли.От него разит ее духами. Значит, он находился достаточно близко к ней, так близко, что его кожа пропиталась ее запахом. Так как оба были потными, а их разгоряченные тела тесно прижимались друг к другу.Билли переспал с Глорией – и только что. Он буквально вылез из ее постели, унося запах ее тела.Ливи хотелось наброситься на него, завизжать, вцепиться в него когтями, изодрать его в клочки.Вместо этого она невозмутимо сделала глоток.Лучшая ее подруга.Как же он мог? Как же она могла? Как же они могли? Пальцы ее судорожно вцепились в бокал, силой воли она заставила себя медленно потягивать виски, хотя на самом деле жаждала запустить этим бокалом прямо ему в лицо.Перекинув через плечо атласный, шириной в три фута, палантин – черный с одной стороны и белый с другой, зажав в одной руке бокал виски, а в другой держа миниатюрную плоскую косметичку, выложенную чередующимися, как у зебры, полосками алмазов и черных жемчужин, зевнув, она сказала:– Я лично иду спать, у меня сегодня был длинный-предлинный день. Спокойной ночи...Билли на прощание помахал ей рукой, прежде чем снова уткнулся носом в виски.– Приятных сновидений...Ливи поднялась в свою спальню и заперла за собой дверь на ключ. Горничная уже спала: Ливи не видела смысла заставлять часами ждать ее только ради того, чтобы убрать в гардероб одежду, что она вполне могла сделать и сама. Платье она повесила на специальную, подбитую ватой вешалку, палантин отправился на свою полку, атласные туфельки остались проветриваться; на следующий день их расправят на колодке и уберут. Атлас и кружева пошли в специально для этих целей оставленную корзину, откуда они будут изъяты и вручную отстираны; за ними последовали невидимки-колготки. Драгоценности были убраны в резную, из атласного дерева выложенную изнутри мягкой материей шкатулку. Наконец, завернувшись в шелковое японское кимоно, она сунула ноги в бархатные бабуши и вошла во встроенный шкаф, располагавшийся рядом с ее занавешенной кроватью. Из него она достала большую, плотную кожаную подушку, бывшую когда-то частью софы. Положила ее на середину кровати. Ключом, висевшим у нее на браслете-талисмане и никогда не покидавшим ее запястья, открыла ящичек, вынула тонкую малаккскую трость. По локоть закатав широкие рукава кимоно, она взяла трость в руку, сделала ею пару пробных взмахов в воздухе, а затем, подойдя к кровати, стала что есть силы стегать тростью подушку, сначала пыхтя, а затем чуть не плача от напряжения, отчаяния и злости, с каждым ударом повторяя: «Потаскуха! Подонок! Потаскуха! Подонок!» Она колотила подушку до тех пор, пока кожа на ней, и без того хранившая следы глубоких порезов, не лопнула и наружу не вылезла обивка.Прерывисто дыша, с онемевшей рукой, она уронила трость, резким движением смахнула с кровати подушку и повалилась на нее сама, широко раскинув руки, с вздымающейся и опускающейся миниатюрной грудью. Устало смежив веки, она лежала до тех пор, пока дыхание ее не восстановилось, после чего она вернула подушку в шкаф, заперла трость в ящик, затем пошла в ванную и минут десять постояла под мощным напором воды. Вслед за этим проделала свой ежевечерний ритуал. Сперва специальной жидкостью промыла лицо, подготовив его к нанесению крема, который втерла снизу вверх в кожу лица и шеи длинными продольными мазками, затем легкими ударами кончиков пальцев наложила вокруг глаз второй, особый крем, третий крем сильными массажными движениями нанесла на руки. Наконец почистила зубы, обрабатывая их электрической зубной щеткой, прополоскала рот, выключила свет и вернулась в спальню, в которой тоже погасила свет. После этого раздвинула тяжелые, парчовые, подбитые войлоком портьеры. Осталось совсем немного – калачиком свернуться в большом глубоком кресле, придвинутом прямо к окнам, выходившим на террасу, расположенную на высоте сорокового этажа, на 85-й Восточной улице. Там и провела она остаток ночи, уставившись на светлеющее небо, размышляя, сопоставляя, прикидывая... Только под утро, измученная и разбитая, забралась она в постель и, как в яму, провалилась в глубокий сон.Через несколько дней после разговора Дэвида с Ливи, в четыре часа утра Джеймза разбудило урчание стоявшего у его изголовья телефона. Звонил, что-то лопоча и постоянно прерывая свою бессвязную речь большими паузами, Лоуренс Ладбрук, ныне пребывавший в немилости.– Я готов услышать от вас самое худшее, Джеймз, – взмолился он. – Со мной все кончено?– Она очень расстроена, господин Ладбрук. И очень обижена.– О Господи... у меня даже в мыслях не было – я вовсе не имел в виду... я только хотел... но он сказал мне, что так будет лучше, а я не мог смотреть ей в глаза – особенно после... – Голос совсем прервался, и Джеймзу, напрягшему слух, показалось, что он слышит глухие рыдания на другом конце провода. Но когда Ладди вновь заговорил, голос его был тверд. – Передайте ей, что я не хотел причинять ей зла. Мне показалось, что произошла обычная размолвка, а не окончательный разрыв, да и он уверял меня, что между женщинами такое часто случается... а потом все снова улаживается... Ливи, сказал он, никогда ни на кого долго не держит зла, а кому же еще знать лучше, как не ему... а мне следовало бы лучше знать его, как он вызнал все обо мне... но я даже представить себе не мог... что он так жесток, так порочен... он знал, что мне ужасно стыдно... что я не смогу показаться ей на глаза, а надо было бы. Надо было бы невинно смотреть ей в глаза и лгать... как он лгал мне... какая двуличность... никогда бы не подумал, что у него может быть два лица: одно столь обольстительно невинное, другое столь зловеще порочное. Так знайте же, Джеймз, он не знает, что такое любовь... – Ладди всхлипнул. – Бедная Ливи, она понятия не имеет, какое чудище родила...Голос Ладди совсем пропал; Джеймз услышал, как звякнуло стекло о стекло. Да он нализался как свинья, мелькнуло у него в голове, и не может остановиться, желая в вине утопить непотопляемую свою вину!– Господин Ладбрук, почему бы вам не написать леди Банкрофт письмо? И не рассказать ей то, что вы только что рассказали мне. Вы же знаете, она всегда готова выслушать любого человека.– ...беда... – услышал Джеймз до того, как голос, то возникавший, то исчезавший, снова прервался. – В этом нет никакого смысла... только злоба... я бы никогда не пошел к Глории, если бы он сам не предложил мне это сделать... он клялся, что все это не более чем буря в стакане. И это оказалось еще одной ложью. Глория совершила ужасную вещь... неудивительно, что Ливи считает меня предателем...– Госпожа Гуанариус объяснила вам причину разрыва между ними? – попытался прозондировать почву Джеймз. Обливаясь слезами, Ливи рассказала ему правду. Однако он сомневался, что Глория Гуанариус сознается кому-то в том, что предала самую лучшую из подруг. И хотя слыла она архисплетницей, то лишь потому, что обожала посудачить о грехах других, свои же стремилась держать за семью печатями. Даже в той волчьей и эгоистичной среде, которая называлась Нью-йоркским Светом, предать Несравненную, переспав с ее мужем, было пределом хамства. Даже здесь существовали вещи, делать которые было Непристойно.Едва Джеймз привел в порядок разрозненные мысли, как Ладди снова возник на другом конце провода.– Глория была пьяна, – печально икая, сообщил он Джеймзу, – да и я был не лучше. Но как только она рассказала мне об этом, я понял, что он со мной проделал. Я только не могу понять, зачем он это сделал? Знаю, что все это – до мелочей – было продумано заранее. Он наверняка знал, что со мной произойдет... и все заранее учел...– Кто знал и учел? – спросил Джеймз. Ему не нужен был ответ, он страшился официального подтверждения своей догадки.– Он знает... и я знаю... но Ливи никогда не должна узнать об этом. Вы слышите меня? Ливи никогда, никогда, никогда не должна узнать об этом. Это убьет ее, я по себе знаю, что это значит. Со мной все конечно, Джеймз. Все, что имело для меня значение, обратилось в прах. Ничего не осталось. Передайте ей, что я обо всем сожалею. Вы поймете. Джеймз... вы один из нас. В полном смысле этого слова. Но никогда, обещайте мне, что никогда не расскажете моей красавице... обещайте...– Обещаю.Эту просьбу ему нетрудно будет исполнить. Воображение отчаявшегося, мертвецки пьяного Ладди нарисовало истинное чудовище, но чудовище это Джеймзу было хорошо знакомо из собственных кошмаров.– Передайте ей, что я люблю ее... что она была, есть и всегда будет моей путеводной звездой. Моей красавицей... и скажите ей, что я обо всем сожалею... очень, очень, очень сожалею.Раздался щелчок, а затем длинный непрерывный гудок.Пошарив в темноте рукой, чтобы найти телефонный аппарат, так как мысли его были заняты обдумыванием версии «Картины Дориана Грея», нарисованной Ладди, Джеймз положил трубку на рычаг. Не может быть! Это первое, что ему, потрясенному услышанным, пришло в голову, но за ним тотчас последовало: очень даже может быть. Не удержи его тогда за руку Бог и весь опыт предыдущей жизни...Но почему именно Лоуренс Ладбрук? Какой смысл был в том, чтобы уничтожить столь безобидное существо, как он? Никакого смысла, совершенно никакого смысла.В этом и состоит смертельная опасность. Сделай я тогда так, как хотел Дэвид, сегодня я бы топил свою печаль в вине и бился бы головой об стенку. Но я этого не сделал, и тогда он отправился на поиски другой игрушки, которую мог бы безнаказанно сломать.Джеймз скинул с себя покрывало. Сна как не бывало. Хотелось выпить и выкурить сигарету. Чтобы составить компанию Ливи, он снова начал курить, но стремился ограничить себя хотя бы десятью сигаретами в день, даже меньше, если позволяли условия и если он не нервничал, что случалось довольно редко. Тогда он доводил их количество до пяти. Сейчас, чиркнув зажигалкой, он втянул в легкие сигаретный дым, будто едкий его запах мог развеять смертельный смог, наполнивший его душу.Тревожное состояние не прошло, наоборот, усилилось. Неожиданно в ушах снова зазвучал голос Ладди. Тон его был таким, словно он прощался надолго, навсегда... Господи! Джеймз порывисто потянулся к трубке, но Ладди не оказалось в его двухэтажной нью-йоркской квартире; не было его и в прелестном особняке на Митинг-стрит в его родном городе Чарльстоне, в Южной Калифорнии, равно как и в его доме с шестью спальнями и четырьмя ванными комнатами, расположенном в трехсотах ярдах от пляжа в Саутгемптоне.Интересно, подумал Джеймз, а можно ли выяснить, откуда ему звонили? На международной телефонной станции обещали попробовать. Ожидая, он нервно курил одну сигарету за другой. Боже мой, энное количество раз нетерпеливо взглядывая на часы, думал он, какая мерзость! Наконец сообщили, что звонили из платного телефонного автомата в одном из баров Сан-Франциско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51