C доставкой Водолей
Большинство женились, чтоб не умерен, холостыми, если придется воевать с немцами. Одна у них была мысль: хоть немного пожить перед смертью семейной жизнью. Ну хорошо, положим. Пошел на фронт, убили тебя. А те, кто останется? Ах, душа моя, кто в таких случаях думает об оставшихся. Предположим, те, кто идет на смерть, если угодно, и не могут думать об остающихся. Но заботы мертвых все равно остаются живым. От этого, как ни крути, никуда не денешься. Я поступил, как все. Чем я хуже других? Плеши у меня еще не было. У нас мужчина чуть получше черта-—уже красавец. Найдется и для меня невеста. Как бы там ни было, все мои пороки и недостатки скрывала форма. Офицер, мертвый или живой,— это деньги. Во всяком случае, пока выяснится, что я учитель, я мог вскружить девушке голову.
Так и вышло. В Текирдаге я увидел девушку. Несколько раз прошелся за ней до дома и как-то вечером, выпив для храбрости две рюмки водки, пришел к ее дверям. Тук-тук-тук!
— Кто там?
— Я. По воле аллаха, по слову пророка, прошу вашу дочь в жены!
Во время второго свидания я сказал, что я учитель.
— О-о, вот совпадение. Видите, ее старшая сестра тоже учительница. Ее муж—тоже учитель. А вот портрет ее покойного батюшки. Тоже был учителем.
Я вытащил из кармана семейную фотографию и стал показывать:
— Мот мой отец, учитель на пенсии. Это моя сестра— учительница. Это мой брат — должен был стать учителем...
Договорились. Обручились. Покатилась кастрюлька, нашла свою крышку. Крышку-то нашла, да крышка не подошла. Не смогли мы сварить в этой кастрюльке счастья ни на один обед. Нищета оказалась нам не по зубам. Стали поетом есть друг друга. Жевать сухой, горький ломоть л был найденной крышкой, то
теперь я снова с кастрюли свалился. И покатился. В Анкару.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
В тот вечер в анкарском казино «Вокзал» нас собралось двенадцать человек. Остальные не смогли приехать. Мы обнялись. С нами был и один из наших преподавателей. Географ. Путешественник. Он сдержал наконец слово, данное нам десять лет назад. Этим летом ему удалось выехать в поездку по Анатолии. Возвращаясь с Востока, он случайно встретился в Анкаре с кем-то из наших. Его уговорили остаться.
— Отпразднуйте с нами, учитель, десятилетний юбилей!
Он с удовольствием принял приглашение.
— Хоть вы и повзрослели на десять лет, на вас все равно нужна хорошая палка в хороших руках!
Географ даже принял участие в разработке повестки дня.
Мы уселись за стол в форме тупика. Официанты принесли закуски, наполнили рюмки и удалились. Садедин Пятый, не притронувшись к рюмке, встал, откашлялся и медленно проговорил:
— Друзья! Нас окончило училище двадцать восемь человек. Все мы это знаем. В этот вечер шестнадцать не с
нами. Отчего, мы не знаем. Может быть, они не получили наших писем, не видели объявлений в газетах, а может быть, с адресами у нас вышла ошибка. Но есть два наших товарища, адреса которых мы хорошо знаем, однако, сколько бы мы им ни писали, как бы их ни умоляли, даже если б все за ними приехали, сюда привезти не смогли бы. Один из них Курд Касым, другой Мустафа Двадцать Второй. Давайте же встанем и почтим их память молчанием! Когда истекла минута молчания, Садеддин поднял
бокал:
— А теперь выпьем за них!
Выпили. Те, кто не знал, быстро узнали о тех, кто знал. Мустафа, по прозвищу Медведь,—никто в классе не мог согнуть его руку — умер в одной из деревень под Чивйлем от нашей национальной болезни—чахотки. Курд Касым был учителем в Дерсйме. Он поехал в Курдистан по собственному желанию. «Буду там работать, пока не умру!» Удалось поработать, пока не убили. О его смерти ходили разные слухи. По одной версии, он сам наложил на себя руки. По другой, один из его товарищей ковырялся в его пистолете и, думая, что пистолет не заряжен, спустил курок. Погиб, мол, Касым от шальной пули. Но правду мы узнали от нашего географа. Он побывал там во время своей поездки, расспросил людей. Не курды убили нашего Касыма, а те, кто в тысяча девятьсот тридцать шестом—тридцать седьмом годах отправился в Курдистан резать курдов. Те, кто вырезал семьдесят тысяч курдов и примерно столько же тысяч выселили в Анатолию, оторвав от дома и от родных мест, дабы «примирить их с новым режимом», нашли способ расправиться и с Касы-мом. Не было за ним никаких грехов, никаких темных делишек. «Курды примирятся с режимом, если будут читать и нисан, по-курдски,— говорил он.— Как алфавит начинается с буквы «А», так с курдского алфавита должно начаться приобщение курдов к гражданским правам». И Касым начал с алфавита. Отбросив букварь, напечатанный министерством, засучил рукава и стал работать над курдским алфавитом. Не вина Касыма, что он не успел довести работы и до половины. Те, кто всегда боялся просвещения народа, кто держал его в темноте, чтобы по дешевке эксплуатировать его труд, оборвали
жизнь Касыма.
Выслушав все это от нашего учителя, мы до дна выпили вторую рюмку, и Садеддин огласил повестку дня:
1. Перекличка через десять лет.
2. Болтовня.
3. Показательная лекция нашего учителя географии— «Сказка об Анатолии».
Вот короткий рапорт о перекличке: «В журнале записано двадцать восемь человек. Налицо — двенадцать. Отсутствует— шестнадцать. Двое умерли. Восемь наших товарищей бросили профессию учителя. Вот те, о ком мы знаем. Рамазан открыл собственное издательство на улице Бабыалй, сделался новоиспеченным хозяином. Пьяница Хайри стал третьим мужем богатой вдовы, управляет имением. В Стамбуле у него огромный доходный дом, величиной с крейсер «Явуз». Если приедете в Стамбул, не платите денег за отель, двери его дома открыты для всех друзей. Так он пишет в своем письме, кто хочет, может после прочесть. Энвер работает секретарем адвоката. Свекла Мемед — газетчиком в Измире. Ниязи изучал химию в Германии, после объявления войны вернулся на родину, сейчас помощник аптекаря. Сопляк Тахир остался в армии, теперь летчик, старший лейтенант. Обжора Селим открыл столовую в Этиемсзе... Несколько разных сообщений. Кладовщик умер. Привратник Салих-ага добился своего, женился на его косой дочери, стал сам кладовщиком. Незабвенный наш однокашник, Фетхи из Бурсы, провалившийся сквозь сито, тоже в конце концов достиг поставленной перед собой цели: да простит нас уважаемый учитель, открыл заведение. От него тоже получено письмо. Кто очутится в Бурсе, заходите, говорит, денег брать не будет! Хасана из Афьёна видели в музее Топкапы. Он там сторож при библиотеке. Намерен перебрать по косточкам всю османскую историю. Голова его еще немного распухла... Что до нашего любимого Хозяина, Орхана из Айвалыка, его дела идут лучше всех. Почтеннейший за пять тысяч лир обеспечил себе диплом юриста и поступил в кадры тайной полиции. Работает в антикоммунистическом отделе. Нам, конечно, на это наплевать, но пусть Маленький Ферид поостережется...» Этим брошенным в меня камнем закончилась первая часть повестки дня и началась вторая — болтовня.
— Чего мне остерегаться? — спросил я. И тут же попал под перекрестный допрос:
— За правду не ручаемся, за что купили, за то продаем, но Орхан говорит, что досье, заведенное на тебя в полиции, распухло.
— Что вы, ребята, ничего я такого не писал, чтоб мое досье в полиции распухло.
— А стихи лесенкой? А рассказы о задворках? Разве не писал?
— Писал немного.
— И до сцены докатился.
— Не докатился, а выступал.
— И на стройке работал.
— Всем я был понемногу. Но никем до конца так и не смог стать. Учительствовал, поглядел — не способен. Писал стихи—почитали, говорят: «Река, ищущая свое русло». Что вы мне еще можете сказать?
— И армейское твое досье подмочено.
— Верно. Подстрекал-де нижних чинов в роте бойкотировать червивую чечевицу.
— И угодил под военный суд.
— Пустяки. Выкрутился.
— Но Орхан сказал, что твоему делу придали большое значение. В Стамбуле велели учредить за тобой полицейский надзор.
— Плохо ли? Охраняют меня. Значит, я ценный для страны гражданин...
— Таких ценных граждан в конце концов запирают на замок...
— И неудивительно!
— Если так, то в какую тюрьму тебе слать приглашение, когда мы соберемся праздновать пятнадцатилетие?
— Пока еще сказать не могу. Спросите тогда у Орхана.
Тут нас прервал учитель географии. Он как раз кончил протирать очки. Надел их и сказал:
— Что до меня, ребята...— Он провел платком по лысине и повторил: — Что до меня, то я предлагаю вам прекратить прспирагсльсгна и приступить к третьей части программы — давайте я вам вкратце расскажу о своих впечатлениях от поездки по Анатолии.
— Конечно, учитель, пожалуйста. Ваше слово!
— Но прежде чем начать, разрешите мне извиниться перед вами, что я сделал это так поздно...
— Что вы, учитель, какие могут быть извинения...
— Не прерывайте меня. Вы на уроке! Вы знаете, что я немало поездил по свету. И мне стыдно, что до сих пор я не видел Анатолии... Если вы спросите меня, то я вам скажу, что география нашей страны еще не написана... Если хватит на это моей жизни, то лишь тогда я перестану стыдиться, если сумею я это сделать. Садед-дин-эфенди объявил мою лекцию «Сказкой об Анатолии». Верно. Но я не начну свою сказку с начала. И досказать ее до конца невозможно. Поэтому я только поделюсь с
вами отрывками, может быть, и не очень связными, из своей записной книжки. Что каждый в этом поймет, то и будет для него сказкой. Так во-от...
Учитель перевернул страницу. И, глядя в записи, продолжал:
— Евфрат мы переплывали на лодках из бурдюков... Нашими средствами передвижения на Востоке были лодки из бурдюков, сани, волокуши и мулы... И в Агры горы да бугры. А колесных дорог нет. Около Вана я видел множество поставленных торчком камней. Думал, остатки исторических памятников. Слез с мула. Нет, не хеттами, не сельджуками они поставлены. Камни эти — ровесники пашей республики. Их называют «камни стамбульцев». Каждый, кто уезжает на чужбину, ставит такой камень и, когда возвращается, калиг его. А эти замшелые торчащие надолбы? Они поставлены теми, кто не вернулся. Они остались стоять, превратившись в надгробья...
Шейх на Востоке — это аллах, деребей — падишах. У самого мелкого феодала—сорок деревень. Он их может продать и купить вместе с людьми.
Один богатый деребей продал трех батраков и купил борзую!..
В Битлйсе — подземные деревни, пещерные люди. В Элязйге — лагерь прокаженных. В Урфе—нет ни одной акушерки. Во всей Мардинской области — ни одного врача. В Хакарй3 не знают, что такое аптека. На Востоке аптека —горы, лекаретва — травы. Пусть англичане не хвастаются, что открыли пенициллин. Наши крестьяне нашли «сыроцеллин». Они зарывают сыр в землю, когда он заплесневеет, скатывают из него орешки и дают больным скарлатиной. Помогает! Анатолия лечит чесотку ружейным маслом, раны—дегтем, паршу — навозом, трахому — мергелем.
В Муше взбесился судья. Откуда было знать укусившей его бешеной собаке, что во всей огромной губернии нельзя достать сыворотки Пастера?!
В Эрзруме восемьсот деревень без школ. Зато казарм сколько угодно. Строится консервная фабрика. Чаршамбу снова разрушил сель. В Мерзифоне строится бетонированный аэродром. В Бисмйле нет больницы. Но есть тюрьма, где под камерами течет вода, а скорпионы—величиной с ладонь. Скорпионы Хасанкёйфа, что одним укусом пробивают железный котел, по сравнению с ними ягнята.
В Батмане обнаружена нефть! А в Эрзинджане чествуют кизяк... Кизяк такой, кизяк сякой, кизяк-де наша гордость! Поглядите на стены из кизяка, а потом почитайте газеты. «На какой стадии цивилизации мы находимся?» Что тут спрашивать—мы еще только на заре цивилизации. Прислушайтесь к предвыборным речам по радио: «Отдайте нам свои голоса. Мы поведем страну по пути прогресса. В десять лет обскачем Европу!» Подумаешь, обскакать Европу за десять лет! Можно и за несколько часов—сядут в самолет, и готово!..
Какие я видел горы, какие леса! Леса горят, как костры. Народ схватился за топоры. Топор разрешает все споры—из-за воды, из-за межи, из-за пашни, из-за пожни. Леса вырубаются. Анатолия лысеет, превращается в пустыню.
Не только козы, черепашки, жуки, черви и саранча губят народное достояние, а кое-кто и еще...
Годовой прирост населения у нас тридцать душ на тысячу. В тысяча девятьсот шестидесятом году нас будет двадцать пять миллионов, в тысяча девятьсот семидесятом— сорок миллионов. Я охотно верю, что наши земли прокормят и шестьдесят' миллионов, если только к тому времени не вымрут и нынешние восемнадцать. Каждый год наши матери рождают около миллиона детей, и половина из них умирает, не дожив до года. Для них у нас одно лекарство: небесно-голубые бусинки! В Анатолии их носят на спине — от сглаза и на шее — от злых духов...
Наш учитель снова протер запотевшие очки. И прижал платок к глазам.
— Поезжайте, ребята! — проговорил он.— Поезжайте, посмотрите и вы Анатолию...
Я перебил его стихами:
Езжай-ка и Анатолию — Нет ничего прекрасней!
Езжай-ка в Анатолию — Забудешь все несчастья!
— Верно,— сказал он,—ваш товарищ верно поправил меня стихами. Да, я говорил, езжайте в Анатолию, разделите с ней ее беды. Пока вы ими не заболеете, никто не найдет лекарства против болезней и бедствий нашей страны. Вы одновременно и учителя, и врачи, и судьи... Научитесь хоть немного быть и прокурорами. Научитесь обвинять. Требовать к ответу. От имени родины, от имени народа, от имени закона, ради нашего будущего... Чтоб внести в это дело свою долю, я буду писать книгу, о которой говорил. Сделайте и вы что-нибудь! А головой
кивать да жалованье получать — это не трудно... Давайте-ка выпьем еще по одной!
Он поднялся с рюмкой в руке, подошел ко мне. Положил мне руку на плечо и сжал, сколько было сил. Мы чокнулись и, глядя друг другу в глаза, выпили.
Все запели наш школьный гимн.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ
Тюремным парикмахер стриг во дворе мою голову и утешал:
— Не бойся, корни остаются при тебе, снова отрастут! Он кончил работу, выгатил из кармана зеркальце,подышал на него, потер о пианы и показал мне мою физиономию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Так и вышло. В Текирдаге я увидел девушку. Несколько раз прошелся за ней до дома и как-то вечером, выпив для храбрости две рюмки водки, пришел к ее дверям. Тук-тук-тук!
— Кто там?
— Я. По воле аллаха, по слову пророка, прошу вашу дочь в жены!
Во время второго свидания я сказал, что я учитель.
— О-о, вот совпадение. Видите, ее старшая сестра тоже учительница. Ее муж—тоже учитель. А вот портрет ее покойного батюшки. Тоже был учителем.
Я вытащил из кармана семейную фотографию и стал показывать:
— Мот мой отец, учитель на пенсии. Это моя сестра— учительница. Это мой брат — должен был стать учителем...
Договорились. Обручились. Покатилась кастрюлька, нашла свою крышку. Крышку-то нашла, да крышка не подошла. Не смогли мы сварить в этой кастрюльке счастья ни на один обед. Нищета оказалась нам не по зубам. Стали поетом есть друг друга. Жевать сухой, горький ломоть л был найденной крышкой, то
теперь я снова с кастрюли свалился. И покатился. В Анкару.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
В тот вечер в анкарском казино «Вокзал» нас собралось двенадцать человек. Остальные не смогли приехать. Мы обнялись. С нами был и один из наших преподавателей. Географ. Путешественник. Он сдержал наконец слово, данное нам десять лет назад. Этим летом ему удалось выехать в поездку по Анатолии. Возвращаясь с Востока, он случайно встретился в Анкаре с кем-то из наших. Его уговорили остаться.
— Отпразднуйте с нами, учитель, десятилетний юбилей!
Он с удовольствием принял приглашение.
— Хоть вы и повзрослели на десять лет, на вас все равно нужна хорошая палка в хороших руках!
Географ даже принял участие в разработке повестки дня.
Мы уселись за стол в форме тупика. Официанты принесли закуски, наполнили рюмки и удалились. Садедин Пятый, не притронувшись к рюмке, встал, откашлялся и медленно проговорил:
— Друзья! Нас окончило училище двадцать восемь человек. Все мы это знаем. В этот вечер шестнадцать не с
нами. Отчего, мы не знаем. Может быть, они не получили наших писем, не видели объявлений в газетах, а может быть, с адресами у нас вышла ошибка. Но есть два наших товарища, адреса которых мы хорошо знаем, однако, сколько бы мы им ни писали, как бы их ни умоляли, даже если б все за ними приехали, сюда привезти не смогли бы. Один из них Курд Касым, другой Мустафа Двадцать Второй. Давайте же встанем и почтим их память молчанием! Когда истекла минута молчания, Садеддин поднял
бокал:
— А теперь выпьем за них!
Выпили. Те, кто не знал, быстро узнали о тех, кто знал. Мустафа, по прозвищу Медведь,—никто в классе не мог согнуть его руку — умер в одной из деревень под Чивйлем от нашей национальной болезни—чахотки. Курд Касым был учителем в Дерсйме. Он поехал в Курдистан по собственному желанию. «Буду там работать, пока не умру!» Удалось поработать, пока не убили. О его смерти ходили разные слухи. По одной версии, он сам наложил на себя руки. По другой, один из его товарищей ковырялся в его пистолете и, думая, что пистолет не заряжен, спустил курок. Погиб, мол, Касым от шальной пули. Но правду мы узнали от нашего географа. Он побывал там во время своей поездки, расспросил людей. Не курды убили нашего Касыма, а те, кто в тысяча девятьсот тридцать шестом—тридцать седьмом годах отправился в Курдистан резать курдов. Те, кто вырезал семьдесят тысяч курдов и примерно столько же тысяч выселили в Анатолию, оторвав от дома и от родных мест, дабы «примирить их с новым режимом», нашли способ расправиться и с Касы-мом. Не было за ним никаких грехов, никаких темных делишек. «Курды примирятся с режимом, если будут читать и нисан, по-курдски,— говорил он.— Как алфавит начинается с буквы «А», так с курдского алфавита должно начаться приобщение курдов к гражданским правам». И Касым начал с алфавита. Отбросив букварь, напечатанный министерством, засучил рукава и стал работать над курдским алфавитом. Не вина Касыма, что он не успел довести работы и до половины. Те, кто всегда боялся просвещения народа, кто держал его в темноте, чтобы по дешевке эксплуатировать его труд, оборвали
жизнь Касыма.
Выслушав все это от нашего учителя, мы до дна выпили вторую рюмку, и Садеддин огласил повестку дня:
1. Перекличка через десять лет.
2. Болтовня.
3. Показательная лекция нашего учителя географии— «Сказка об Анатолии».
Вот короткий рапорт о перекличке: «В журнале записано двадцать восемь человек. Налицо — двенадцать. Отсутствует— шестнадцать. Двое умерли. Восемь наших товарищей бросили профессию учителя. Вот те, о ком мы знаем. Рамазан открыл собственное издательство на улице Бабыалй, сделался новоиспеченным хозяином. Пьяница Хайри стал третьим мужем богатой вдовы, управляет имением. В Стамбуле у него огромный доходный дом, величиной с крейсер «Явуз». Если приедете в Стамбул, не платите денег за отель, двери его дома открыты для всех друзей. Так он пишет в своем письме, кто хочет, может после прочесть. Энвер работает секретарем адвоката. Свекла Мемед — газетчиком в Измире. Ниязи изучал химию в Германии, после объявления войны вернулся на родину, сейчас помощник аптекаря. Сопляк Тахир остался в армии, теперь летчик, старший лейтенант. Обжора Селим открыл столовую в Этиемсзе... Несколько разных сообщений. Кладовщик умер. Привратник Салих-ага добился своего, женился на его косой дочери, стал сам кладовщиком. Незабвенный наш однокашник, Фетхи из Бурсы, провалившийся сквозь сито, тоже в конце концов достиг поставленной перед собой цели: да простит нас уважаемый учитель, открыл заведение. От него тоже получено письмо. Кто очутится в Бурсе, заходите, говорит, денег брать не будет! Хасана из Афьёна видели в музее Топкапы. Он там сторож при библиотеке. Намерен перебрать по косточкам всю османскую историю. Голова его еще немного распухла... Что до нашего любимого Хозяина, Орхана из Айвалыка, его дела идут лучше всех. Почтеннейший за пять тысяч лир обеспечил себе диплом юриста и поступил в кадры тайной полиции. Работает в антикоммунистическом отделе. Нам, конечно, на это наплевать, но пусть Маленький Ферид поостережется...» Этим брошенным в меня камнем закончилась первая часть повестки дня и началась вторая — болтовня.
— Чего мне остерегаться? — спросил я. И тут же попал под перекрестный допрос:
— За правду не ручаемся, за что купили, за то продаем, но Орхан говорит, что досье, заведенное на тебя в полиции, распухло.
— Что вы, ребята, ничего я такого не писал, чтоб мое досье в полиции распухло.
— А стихи лесенкой? А рассказы о задворках? Разве не писал?
— Писал немного.
— И до сцены докатился.
— Не докатился, а выступал.
— И на стройке работал.
— Всем я был понемногу. Но никем до конца так и не смог стать. Учительствовал, поглядел — не способен. Писал стихи—почитали, говорят: «Река, ищущая свое русло». Что вы мне еще можете сказать?
— И армейское твое досье подмочено.
— Верно. Подстрекал-де нижних чинов в роте бойкотировать червивую чечевицу.
— И угодил под военный суд.
— Пустяки. Выкрутился.
— Но Орхан сказал, что твоему делу придали большое значение. В Стамбуле велели учредить за тобой полицейский надзор.
— Плохо ли? Охраняют меня. Значит, я ценный для страны гражданин...
— Таких ценных граждан в конце концов запирают на замок...
— И неудивительно!
— Если так, то в какую тюрьму тебе слать приглашение, когда мы соберемся праздновать пятнадцатилетие?
— Пока еще сказать не могу. Спросите тогда у Орхана.
Тут нас прервал учитель географии. Он как раз кончил протирать очки. Надел их и сказал:
— Что до меня, ребята...— Он провел платком по лысине и повторил: — Что до меня, то я предлагаю вам прекратить прспирагсльсгна и приступить к третьей части программы — давайте я вам вкратце расскажу о своих впечатлениях от поездки по Анатолии.
— Конечно, учитель, пожалуйста. Ваше слово!
— Но прежде чем начать, разрешите мне извиниться перед вами, что я сделал это так поздно...
— Что вы, учитель, какие могут быть извинения...
— Не прерывайте меня. Вы на уроке! Вы знаете, что я немало поездил по свету. И мне стыдно, что до сих пор я не видел Анатолии... Если вы спросите меня, то я вам скажу, что география нашей страны еще не написана... Если хватит на это моей жизни, то лишь тогда я перестану стыдиться, если сумею я это сделать. Садед-дин-эфенди объявил мою лекцию «Сказкой об Анатолии». Верно. Но я не начну свою сказку с начала. И досказать ее до конца невозможно. Поэтому я только поделюсь с
вами отрывками, может быть, и не очень связными, из своей записной книжки. Что каждый в этом поймет, то и будет для него сказкой. Так во-от...
Учитель перевернул страницу. И, глядя в записи, продолжал:
— Евфрат мы переплывали на лодках из бурдюков... Нашими средствами передвижения на Востоке были лодки из бурдюков, сани, волокуши и мулы... И в Агры горы да бугры. А колесных дорог нет. Около Вана я видел множество поставленных торчком камней. Думал, остатки исторических памятников. Слез с мула. Нет, не хеттами, не сельджуками они поставлены. Камни эти — ровесники пашей республики. Их называют «камни стамбульцев». Каждый, кто уезжает на чужбину, ставит такой камень и, когда возвращается, калиг его. А эти замшелые торчащие надолбы? Они поставлены теми, кто не вернулся. Они остались стоять, превратившись в надгробья...
Шейх на Востоке — это аллах, деребей — падишах. У самого мелкого феодала—сорок деревень. Он их может продать и купить вместе с людьми.
Один богатый деребей продал трех батраков и купил борзую!..
В Битлйсе — подземные деревни, пещерные люди. В Элязйге — лагерь прокаженных. В Урфе—нет ни одной акушерки. Во всей Мардинской области — ни одного врача. В Хакарй3 не знают, что такое аптека. На Востоке аптека —горы, лекаретва — травы. Пусть англичане не хвастаются, что открыли пенициллин. Наши крестьяне нашли «сыроцеллин». Они зарывают сыр в землю, когда он заплесневеет, скатывают из него орешки и дают больным скарлатиной. Помогает! Анатолия лечит чесотку ружейным маслом, раны—дегтем, паршу — навозом, трахому — мергелем.
В Муше взбесился судья. Откуда было знать укусившей его бешеной собаке, что во всей огромной губернии нельзя достать сыворотки Пастера?!
В Эрзруме восемьсот деревень без школ. Зато казарм сколько угодно. Строится консервная фабрика. Чаршамбу снова разрушил сель. В Мерзифоне строится бетонированный аэродром. В Бисмйле нет больницы. Но есть тюрьма, где под камерами течет вода, а скорпионы—величиной с ладонь. Скорпионы Хасанкёйфа, что одним укусом пробивают железный котел, по сравнению с ними ягнята.
В Батмане обнаружена нефть! А в Эрзинджане чествуют кизяк... Кизяк такой, кизяк сякой, кизяк-де наша гордость! Поглядите на стены из кизяка, а потом почитайте газеты. «На какой стадии цивилизации мы находимся?» Что тут спрашивать—мы еще только на заре цивилизации. Прислушайтесь к предвыборным речам по радио: «Отдайте нам свои голоса. Мы поведем страну по пути прогресса. В десять лет обскачем Европу!» Подумаешь, обскакать Европу за десять лет! Можно и за несколько часов—сядут в самолет, и готово!..
Какие я видел горы, какие леса! Леса горят, как костры. Народ схватился за топоры. Топор разрешает все споры—из-за воды, из-за межи, из-за пашни, из-за пожни. Леса вырубаются. Анатолия лысеет, превращается в пустыню.
Не только козы, черепашки, жуки, черви и саранча губят народное достояние, а кое-кто и еще...
Годовой прирост населения у нас тридцать душ на тысячу. В тысяча девятьсот шестидесятом году нас будет двадцать пять миллионов, в тысяча девятьсот семидесятом— сорок миллионов. Я охотно верю, что наши земли прокормят и шестьдесят' миллионов, если только к тому времени не вымрут и нынешние восемнадцать. Каждый год наши матери рождают около миллиона детей, и половина из них умирает, не дожив до года. Для них у нас одно лекарство: небесно-голубые бусинки! В Анатолии их носят на спине — от сглаза и на шее — от злых духов...
Наш учитель снова протер запотевшие очки. И прижал платок к глазам.
— Поезжайте, ребята! — проговорил он.— Поезжайте, посмотрите и вы Анатолию...
Я перебил его стихами:
Езжай-ка и Анатолию — Нет ничего прекрасней!
Езжай-ка в Анатолию — Забудешь все несчастья!
— Верно,— сказал он,—ваш товарищ верно поправил меня стихами. Да, я говорил, езжайте в Анатолию, разделите с ней ее беды. Пока вы ими не заболеете, никто не найдет лекарства против болезней и бедствий нашей страны. Вы одновременно и учителя, и врачи, и судьи... Научитесь хоть немного быть и прокурорами. Научитесь обвинять. Требовать к ответу. От имени родины, от имени народа, от имени закона, ради нашего будущего... Чтоб внести в это дело свою долю, я буду писать книгу, о которой говорил. Сделайте и вы что-нибудь! А головой
кивать да жалованье получать — это не трудно... Давайте-ка выпьем еще по одной!
Он поднялся с рюмкой в руке, подошел ко мне. Положил мне руку на плечо и сжал, сколько было сил. Мы чокнулись и, глядя друг другу в глаза, выпили.
Все запели наш школьный гимн.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЙ
Тюремным парикмахер стриг во дворе мою голову и утешал:
— Не бойся, корни остаются при тебе, снова отрастут! Он кончил работу, выгатил из кармана зеркальце,подышал на него, потер о пианы и показал мне мою физиономию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29