Каждый год нас просеивали. И каждый год кто-нибудь отсеивался. Остальных пересыпали в следующее решето, в старший класс; Там опять просеивали. Среди отсеянных было три человека, которых я никогда не забуду.
Один отсеялся еще в третьем классе — Фетхй из Бурсы. Он был самый красивый, самый хитрый, самый озорной из всех. По ночам удирал из училища... Разбирал постель, клал вместо себя подушку. Да так ловко, что самый придирчивый дежурный педагог поверил бы, что он спит сладким сном. Прогуливал уроки. Математик думал, что его отпустил доктор. Учитель турецкого языка—что ему предписан отдых. Короче говоря, он умел обмануть любого учителя. А когда его застигали врасплох на контрольной или вызывали к доске, он как-то ухитрялся выкрутиться и получить спасительную тройку. Бывало, что на самых строгих и трудных опросах он еще и выручал всех.
Входит, к примеру, в класс учитель географии. Чернее тучи. Будет рассказывать урок или вызывать к доске? Сразу не угадаешь. Глядим, вытаскивает из портфеля черную тетрадь—журнал для отметок. Сейчас начнет спрашивать. А спрашивал он трудно. Ткнет наугад пальцем в карту Азии или Европы и говорит:
— А ну-ка, эфенди, скажи, что за город под моим пальцем?
Отвечаешь как придется. То ли угадаешь, то ли нет. Все глядим на Фетхи. На него одна надежда. Он сейчас же поднимет палец:
— Ну что, Фетхи? — говорит учитель.— Видно, ты хорошо поработал, готов отвечать. Хочешь первым пойти?
— Пожалуйста, учитель. Не один я, все мы хорошо поработали, все готовы. Только...
— Что — только?
— От имени всех товарищей, учитель, есть у меня просьба. А просьба такая, знаете ли, мы...
— Говори, Фетхи, не стесняйся.
— Мы хотели вас попросить, чтоб вы сперва рассказали о своей поездке в Индию. Ведь вы успеете еще и опрос устроить.
Порядок! Фетхи задел самую слабую струнку учителя географии. Тот сначала поломается: нельзя, мол, нет, мол.
Тут мы все скопом хватаемся за эту самую слабую струнку:
— Ну пожалуйста, расскажите, просим!
И учитель начинает рассказ... Все его рассказы мы уже сто раз слыхали. Но сидим затаив дыхание, словно слышим впервые. Не успевал он дойти до середины, как раздавался звонок.
Фетхи знал слабости почти всех преподавателей. Стоило ему захотеть, и учитель турецкого языка вместо опроса начинал рассказывать о своих любовных увлечениях. Учитель краеведения—о своих «подвигах» во время национально-освободительной войны. И не помню, кто из учителей,—всю свою длинную биографию.
Только учителя ботаники — Садовода — не мог Фетхи одолеть. Садовод наводил страх на весь класс. Стоило нам его увидеть, мы обливались холодным потом. Попробуй не облейся! Даст тебе растение, плод или цветок. Давай рассказывай всю родословную до седьмого колена. Латинское название. Семейство. Признаки. Корень, стебель, лист. Венчик. Сколько лепестков? Смешанное или раздельнополое? Почему? Способ размножения. Семя. Плод...
Даст тебе, например, сладкий рожок. Давай называй.
— Что называть?
— Какого семейства?
Самому черту не придет в голову, что рожок относится к бобовым. А он хлоп тебе второй вопрос:
— На что годится?
— А на что он годится, учитель? Мешок рожков сжуешь—капли меда не выжмешь.
— Браво, сынок! И ты из меня выше нуля отметки не выжмешь!
С грехом пополам, чтобы только в следующий класс перейти, выучили мы родословную петрушки, да сельдерея, редьки с хреном, да огурца с тыквой. Но Фетхи и этого не выучил. Вернее, и не учил: «Как-нибудь выкручусь на экзамене». Мы трудились, он гулял.
Наступил экзамен. Садовник дал Фетхи цветок. Ясно было одно: это зверобой, но какой—обыкновенный, четырехгранный или бог его знает еще какой, ни один зверь не разобрался бы.
— Ну, называй, сынок, называй, Фетхи-эфенди! Фетхи повертел цветок и так и сяк, понюхал и вернул учителю.
— Разве это цветок, учитель?! Королева цветов— роза! — И пошел читать про розу, как по-писаному: —
Латинское название Роза. Семейство розовых. Бывает семи-восьми тысяч видов. Но и это не все. Розой мы называем любимых. Не будь розы—не пел бы соловей. Роза — это такой великолепный цветок, что если обложить его навозом...
— Садись, моя роза! — сказал учитель.
Фетхи сел. В лужу. Мало того. Его обвинили в издевательстве над учителем, вспомнили ему все старые грехи и выгнали из училища.
Вторым выпал из сита Орхан из Айвалыка. Его имя было Орхан, но мы его звали Хозяином. Кличка эта ему самому была по душе. Отец его тоже был хозяином. Двух маслозаводов. Олив у него на плантациях было—что деревьев в лесу. Но вместо подписи прикладывал, бедняга, большой палец. «Пусть хоть сын будет ученым,— решил старик.— Окончит самую высшую школу в Стамбуле, вернется и будет ворочать делами вместо меня».
Вы спросите, отчего же в таком случае он послал маленького Хозяина в педагогическое училище в Балыке-сир, где учились почти исключительно дети бедняков? История эта вкратце такова. Наш Хозяин поступил сначала в платный лицей в Стамбуле. Просидел на якоре два года в первом классе. Первый год он списал за счет мозоли. Такая-де мозоль у него на ноге выросла, что перестал понимать, чему его учат. Чудеса господни, да и только! Второй год пропал из-за любви. Он влюбился в певицу. Видит отец, так дело не пойдет. И решил: пусть-ка среди будущих учителей будет и один болван. Сказано — сделано. Взял и перевел к нам маленького Хозяина. Мы его застали во втором классе. С нами вместе Хозяин проходил курс во второй раз. Днем и ночью бранил он учителя математики, которого мы прозвали Бизоном. Он, мол, в прошлом году подставил ему ножку, назначил переэкзаменовку по алгебре. А осенью снова влепил нуль, оставил на второй год.
Хозяин тем не менее был полон надежд. Он надеялся не на то, что выучит алгебру, а на своего отца. Старик отправился в Анкару поговорить с министром. Как поговорит, Бизону конец — вылетит из училища пулей.
— Я ему покажу! — грозился Хозяин.—Посмотрим кто кому подставит ножку. Если отец подставит—ему с земли не подняться!
Мы верили. Наверху у Хозяина была сильная рука— свояк его дяди был близок к Газй. Служил шеф-поваром в лесном хозяйстве президента. Стоило ему замолвить словечко—реки потекли бы вспять.
Хозяин был свойский парень. Его шкаф служил
гардеробом для всего класса. Он его даже не запирал. Можешь открыть, если хочешь, взять галстук, надеть рубашку, которая тебе приглянулась. Лишь бы только подошла по размеру. А коричневые полуботинки у него были—загляденье. Никак мы их не могли поделить. До ссор доходило — раз ты их надел в это воскресенье, я надену в следующее.
Хозяин требовал за это только одного: утром и вечером помогать ему делать уроки. И только по алгебре. Уравнение с двумя неизвестными было для него непостижимой тайной. Научи его извлекать квадратный корень да напиши решение на письменной контрольной — и можешь просить чего хочешь.
Мы все старались ему угодить. И просили у него все одно и то же: лиру в долг. Он не отказывал. Но записывал в тетрадку и в начале месяца взыскивал, что сборщик налогов:
— Сначала отдай долг, потом проси еще! Кончился первый семестр. Бизон по-прежнему сидел в своем кресле. Хозяин снова схватил нуль по алгебре. Он скрипел зубами от ярости, а мы только подливали масла в огонь:
— В чем дело, Хозяин, где же ножка, которую твой отец собирался подставить Бизону?
Хозяин впал в меланхолию.
Вскоре приехал его отец. По словам Хозяина, он долго, целых пять минут, говорил с директором. Потом зашел на квартиру к Бизону:
— Прошу, поучите его как следует. Кожа ваша, кости мои.
Потом объяснился с сыном:
— Если ты не поднатужишься и не перейдешь в следующий класс, можешь в Айвалык не возвращаться!
Но, как Хозяин ни тужился, все было без толку. Под конец года он дважды пытался даже с собой покончить. В первый раз выпил настойку йода, да только слишком сильно разбавил водой. Спасли. Выжил. Во второй раз повесился на трубе парового отопления. Вернее, не успел повеситься, только галстук развязал... Хозяин не зря старался. Прежде чем выпить йоду, дал товарищу лиру, чтоб тот написал отцу: «Так, мол, и так, ваш сын чуть было не наложил на себя руки». Когда вешался, тоже велел написать. Но ответа не получил. Ни на первое письмо, ни на второе.
Подошел конец года. Сколько получил Хозяин по алгебре, можно не говорить. В последний день, когда зачитывали отметки, Хозяин исчез. А под утро пришел в училище в стельку пьяный.
— Эй вы, вставайте!
Входя, он так хлопнул дверью, что мы проснулись и без его крика. Но приказ есть приказ. Мы сели на кроватях. Хозяин вытащил из шкафа чемодан.
— Уезжаю. Гоните кто что брал!
Мы стали складывать в кучу что у кого было. Кто галстук, кто рубашку, кто полуботинки. Короче говоря, всем, кто ездил на чужой лошади, пришлось с нес слезть. Хозяин, запихивая в чемодан вещи, припоминал, кто ему что забыл вернуть:
— Эй ты, Измирец, нечего хлопать глазами! Гони три лиры! А ты, Видинский, брал у меня носки? Давай сюда!
Потом обернулся ко мне:
— А ты клади на бочку пятьдесят курушей—три месяца все не можешь вернуть!
— Ей-богу, теперь отдам! Не сегодня-завтра жду от отца денег на дорогу.
— Оставь себе на водку! Некогда мне ждать до завтра, я уезжаю сейчас, сынок!
— Отдам, когда вернешься, Хозяин!
— Не собираюсь я возвращаться, сыпок! В тюрьму отправляюсь, в тюрьму!
— Что ты говоришь, в какую тюрьму?
— В обыкновенную! Вот, видали эти бумажки? Деньгами зовут! — Он вытащил из кармана кипу банкнотов, швырнул на кровать.— Сейчас куплю револьвер. Будь я проклят, если с одного выстрела не прошью Бизону брюхо!..
— Да ты что, взбесился?!
— Я не я буду! Можете мне поверить, я из тюрьмы выйду раньше, чем вы из училища!
— Ты что? Разве за убийство четыре года дают?
— Пусть хоть четыре десятка! Половину сбросят по возрасту, а об остальной половине отец позаботится...
— Верно! — решили мы.— Ей-богу, если отец продаст один из своих заводов, наймет адвокатов, подмажет судью да прокурора, ты и правда выйдешь из тюрьмы раньше, чем мы из училища!
Он успокоился.
— А сейчас поспи немного,— сказали мы ему.
Он лег. И на этом дело кончилось. Буря миновала.
Парень он был смирный, как ягненок. Но стоило ему выпить два глотка водки—подавайте сюда льва, он его раздерет. Хозяин и в первом полугодии так же с Бизоном расправился. Напился. Пришел наутро в школу, получил со всех деньги, собрал свои вещи. Купил револьвер. Прошил брюхо Бизону несколькими пулями. И вышел из тюрьмы раньше, чем мы из училища... Все это случилось
в его пьяной голове. Стоило ему проспаться, протрезвиться, он забывал и об убийстве Бизона, и о самоубийстве тоже. Попроси наутро у него в долг лиру —пожалуйста. В этот раз он спал до обеда. Но вспомнил. Не о том, что хотел купить револьвер. О том, когда отходит автобус. До отправления рейса на Айвалык оставалось сорок минут. Привратник Салих позвонил по телефону. Прикатил фаэтон. Погрузили чемоданы. Хозяин сел и уехал. Только мы его и видели.
Фетхи из Бурсы съел наш ботаник. Хозяйчика из Айвалыка — математик Бизон. А Хасана из Афьена съел наш историк, по прозвищу Хромой Тимур. Как съел, сейчас расскажу.
Съесть его было не так-то просто. Одна голова чего стоила! Нарисуйте на доске сахарное яблочко на палочке— вот вам и готова карикатура на Хасана! Сам тонкий, худой, а голова огромная, как шар. Когда выдавали школьную форму, среди пятисот фуражек не могли ни одной подобрать по его голове. Сшили специально по заказу. Шестьдесят первый номер. Не фуражка, а зонтик. Но даже такая голова не помешала ему проскочить сквозь сито. И всему виной история Османской империи. Не то чтобы он не знал ее как положено, а не желал как положено знать. Нарочно.
Во время самостоятельных занятий, будь то утром или вечером, в классе стояла такая тишина, что слышно было, как муха пролетит. Только Хасан время от времени испускал глубокий вздох, словно вышибал из бутылки пробку. Спросишь его:
— Что с тобой, Хасан? Отшучивается:
— Скажи, ради аллаха, когда я поступил в училище, какого размера у меня была голова?
— С орешек! — отвечали мы в один голос, зная, что он только этого и ждет.
— Отчего же она теперь стала с бочку?
— От истории Османской империи.
— Конечно. Чертова эта империя не умещалась в семи странах, история же ее не влезет и в голову величиной с бочку!
— Верно!
— Ну скажи, браток, как упомнить всех этих падишахов, свеча им на гроб? Три Османа, три Ахмеда, три Селима, четыре Мустафы... Считай себе до утра, если не лень.
— Всего сорок два.
— Вызубри, если не лень, сорок две даты рождений.
Да еще вступления на престол и свержения с престола. Кто помер в тепле, кто—в петле, а кто—на коне. Не сиделось им на месте... Взобрался на коня, саблю из ножен. Куда? В Румелию. Оттуда в Европу. Дальше куда? В поднебесье! Понесло их в Египет, в Тунис... И никто не догадался хоть передышку устроить. Чтоб христиане и мусульмане могли дух перевести. Из шестисот тридцати девяти лет—триста лет война! Представь себе, братец!
— Всего двести шестнадцать войн.
— Понятно. Двадцать одну проиграли, сто девяносто выиграли.
— И пять закончились вничью.
— Закончились-то закончились, а типы эти, о чем они думали, когда войны устраивали? В голову им не пришло, что пролитая кровь зальет учебники истории. Что их внуки должны будут наизусть учить, сколько голов слетело за все эти победы и поражения, когда какую крепость сдали, когда взяли, когда какой договор заключили. Кто знает, какой из двухсот четырнадцати великих визирей опочил в бозс, какой кончил жизнь в петле, какой
на колу...
Хасан ворчал. Мы смеялись. А ему самому было не до смеха. Иногда он так расходился, говорил такие вещи, что можно было подумать—бредит. Просто свихнулся на этой истории. Вызовет его, к примеру, учитель, поставит перед собой и спрашивает:
— Скажи-ка, сынок Хасан-эфенди, сколько лет существовала Османская имерия?
— Шестьсот тридцать девять, учитель.
— Почему удалось ей так долго просуществовать?
— Как тут не просуществовать! Если б я награбил столько добычи, набирал столько хараджа да ашара, имел столько хасои, тимарон да зеаметов, я бы до конца света прожил, учитель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29