Уже само ироническое разрушение жанра и стремление к поэтической свободе носили в поэме романтический характер. Но это был романтизм иного рода и иного содержания, чем тот, к которому обратился Пушкин в пору южной ссылки.
В южный период Пушкин увлекается романтизмом английского, байроновского типа. Недаром в своих письмах этого времени он утверждает начало влияния английской словесности на русскую и всячески прославляет байроническую поэзию.
Первой романтической и «байронической» поэмой Пушкина был «Кавказский пленник». Пушкин работал над поэмой в 1820—1821 гг. Говоря словами Д. Д. Благого, в «Кавказском пленнике» Пушкин «создал первое русское романтическое произведение лирико-повествова-тельного типа, исполненное неудовлетворенности существующим строем жизни, проникнутое страстным вольнолюбием, и тем открыл целый новый период в духовной жизни русского общества...».
В отличие от «Руслана и Людмилы» в «Кавказском пленнике» начисто отсутствует какая-либо ирония. Здесь все серьезно и высоко. Эта серьезность и высота определяются прежде всего лирическим порывом, который в поэме над всем господствует. Декабристы (Рылеев, Бестужев) не случайно так любили «Кавказского пленника». Они ценили поэму не просто за ее романтизм, но еще больше за ее серьезность. Они ратовали за серьезную поэзию, такова была их программа — и такую серьезную поэзию, стоящую вровень с задачами века, они увидели в «Кавказском пленнике».
Как и многие другие произведения романтической поэзии, «Кавказский пленник» представляет собой своеобразную авторскую исповедь, едва запрятанную между строк объективного эпического повествования. Главный герой пушкинской поэмы заметно авторизован. Его характеристика — в значительной степени и авторская самохарактеристика. Это больше всего и придает поэме серьезность.
Герой поэмы вбирает в себя многие черты и приметы автора — даже его поэтические способности:
Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном мире,
Страстями чувства истребя,
Охолодев к мечтам и к лире...
Когда Пушкин говорит о Пленнике, что тот «таил в молчанье высоком движенья сердца своего», он опятьтаки думает при этом и о себе, может быть, даже преимущественно о себе. Для Пленника в той системе, в какой он изображен, приведенные слова оказываются едва ли не избыточной характеристикой. Не избыточным, а нужным и внутренне оправданным это оказывается для характеристики автора, как авторское самопризнание. Так в поэме происходит часто. Пушкин сообщает о герое:
Невольник чести беспощадной,
Вблизи видал он свой конец,
На поединках твердый, хладный,
Встречая гибельный свинец...
Это, конечно, не только характеристика героя, но и автора. И. П. Липранди, кишиневский знакомый Пушкина, писал о нем: «... в минуту опасности, словом, когда
он становился лицом к лицу со смертию, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью».
В «Кавказском пленнике», за внешней его экзотичностью, которая распространяется и на его героев, постоянно так или иначе проглядывает авторское «Я». Это закон и для первой, и для последующих южных поэм Пушкина. Как заметил С. М. Бонди, «Пушкин в своих романтических поэмах „пытался создать себя вторично": то пленником на Кавказе, то бежавшим „неволи душных городов" Алеко. Пушкин сам не раз указывал на лирический, почти автобиографический характер своих романтических героев» (III, 436).
С преимущественно лирическим пафосом поэмы связано и заметное преобладание в ней элемента художественно-описательного. На первом плане в поэме не действие, не повествование, а картины, воссозданные прекрасными, звучными стихами:
В час ранний утренней прохлады,
Вверял он любопытный взор
На отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков,
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом...
В подобных картинах естественно сливается объективное и субъективное, они соотносятся не только с Пленником, не только с другими героями поэмы, но и прямо С автором. Описания в «Кавказском пленнике» Пушкина — это и его поэтические воспоминания о Кавказе.
23 марта 1821 г., сообщая Дельвигу о завершении работы над поэмой, Пушкин пишет: «Я перевариваю воспоминания и надеюсь набрать вскоре новые...» (IX, 26). И в тот же день, в письме к другому адресату, к Гнеди-чу, он признается: «Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущелиях Кавказа — я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца — где возвышаются в дальнем расстоянии друг от друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа» (IX, 28—29).
Описания в пушкинской романтической поэме уже в силу их стилевых и жанровых особенностей открывают дорогу авторскому началу, они дают возможность вполне и неназойливо, очень органично проявиться ему. И вот почему, дорожа лиризмом своих южных поэм, Пушкин так особенно выделял в них описания. По его словам, «Кавказский пленник» «был принят лучше всего», что было им написано, «благодаря некоторым элегическим и описательным стихам» (VI, 302).
Господство лирического, авторского начала в «Кавказском пленнике» больше всего и сближает его с романтическими поэмами Байрона. Пушкинская поэма, сразу приобретшая широкую популярность у читателя (из всех южных поэм «Кавказский пленник» пользовался наибольшей популярностью), оказалась проводником байронического влияния в русской литературе. Как заметил Б. В. Томашевский, «под влиянием южных поэм Пушкина в русской литературе создался жанр байронических поэм, причем зависимость этих поэм от Байрона в большинстве случаев определяется той долей заимствования, какая присутствует в поэмах Пушкина».
Под воздействием «Кавказского пленника», а также «Бахчисарайского фонтана», несомненно, находился Баратынский, автор поэмы «Эда», отличавшейся байроническим характером. Позднее под воздействием южных поэм Пушкина, и в первую очередь «Кавказского пленника», создавались многие поэмы Лермонтова — и не только
юношеские. И у Баратынского, и у Лермонтова байронизм их поэзии был в значительной мере вторичным, опосредованным. Байронические черты в их произведениях часто являлись следами влияния не столько самого Байрона, сколько романтических произведений Пушкина. Пушкин, «настроенный на Байрона», и Баратынскому, и Лермонтову, и другим русским романтикам оказался ближе и нужнее, нежели сам Байрон. И в этом нет ничего удивительного.
Даже в пору своих самых сильных увлечений Байроном Пушкин оставался вполне оригинальным и, главное, национальным поэтом. Он не подражал Байрону, а органически усваивал байроническую поэтику и иные байронические мотивы, подчиняя их художественным целям и задачам, имеющим прямое отношение к современной ему русской жизни. В романтических поэмах Пушкина байронизм представал в национальном, русском обличье, и в этом обличье, естественно, он более всего оказывался способным воздействовать на современную и последующую русскую романтическую поэзию.
Байронизм был для Пушкина не ученичеством, а проявлением его способности откликаться на все живое. В 20-е годы XIX в. байронизм был одним из самых живых не только литературных, но и общественных, и духовных явлений. По замечанию Вяземского, Байрон «положил на музыку песню поколения». «Кажется, в нашем веке,— писал Вяземский,— невозможно поэту не отозваться Байроном, как романисту не отозваться В. Скоттом, как ни будь велико и даже оригинально дарование и как ни различествуй поприще и средства, предоставленные или избранные каждым из них...».
Оригинальность автора «Кавказского пленника» выражалась прежде всего в глубокой связи содержания поэмы с современной русской действительностью. Романтический пафос поэмы совсем не отменяет ее современного звуча-
ния и значения. Романтическими средствами Пушкин решал задачи жизни — а не уходил от нее. Герой «Кавказского пленника», как бы он ни был по хож на автора в своих признаниях и характеристиках, является типическим героем времени. В этом нет противоречия. Авторское начало в герое проявляется лишь в той мере, в какой оно либо соответствует общему и типическому, либо не противоречит ому. Пушкин не раз признавался в лирическом и авторизованном характере своего героя и писал о ном В. П. Горчакову: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века» (IX, 52).
«Кавказский пленник» Пушкина, при всем своем глубоком лиризме, несмотря на экзотический сюжет, на необычные обстоятельства, в которых происходит действие, является своего рода поэтическим зеркалом современной русской жизни и современного состояния русского общества. Романтическая поэма Пушкина по главной идее, по глубинному содержанию оказывается как бы предвестницей реалистического романа «Евгений Онегин».
Герой времени, который, в точном соответствии с авторским замыслом, предстает в «Кавказском пленнике» со своим загадочным «равнодушием жизни», загадочной «старостью души», в «Евгении Онегине» явится перед читателем с теми же по сути свойствами характера, но уже не только как загадка, но и как разгадка определенного, исторически значимого типа. В «Евгении Онегине» знакомый по романтическим поэмам Пушкина герой будет показан в конкретно-исторической обусловленности, он станет предметом не только изображения, но и художественного исследования и именно поэтому потеряет значительную долю своей загадочности. Но изменится не столько герой, сколько способ его воплощения.
Типологически Пленник во многом подобен Онегину. Так же как и Онегин, он страдающий, разочарованный — и эгоистичный. В романтической поэме и страдания, и эгоизм героя предстают в ореоле таинственного и недосказанного. Герою приданы черты «отступника света и друга природы». Это выглядит несколько неопределенно, но привлекательно и заставляет почти забыть о некоторых совсем не привлекательных поступках героя. Пленник к тому же показан в крайних обстоятельствах —
в неволе, и это тоже заставляет испытывать к нему симпатию и сочувствие и не замечать того, что так заметно в Онегине.Немало сходного имеет в себе любовная ситуация, в какой оказываются оба героя. Подобно тому как Татьяна первая признается в любви к Онегину и выслушивает в ответ длинное поучение-отповедь, так и Пленник, услышав о любви к себе черкешенки, отвечает нежданной исповедью и одновременно уроком:
Забудь меня; твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Бесценных дней не трать со мною;
Другого юношу зови,,.
В поэме Пушкина и соответственно в его романе сходны не только первоначальные любовные ситуации, но и отдельные детали в них, в частности языковые. Вот как, например, описывается черкешенка, после того как она выслушала безрадостные для нее признания героя:
Бледна, как тень, она дрожала:
В руках любовника лежала
Ее холодная рука....
О Татьяне, ожидающей письма Онегина, говорится:
Бледна, как тень, с утра одета,
Татьяна ждет, когда ж ответ?
Пленник успокаивает черкешенку: «Недолго женскую любовь /Печалит хладная разлука/ Пройдет любовь, настанет скука, /Красавица полюбит вновь». Онегин — Татьяне: «Сменит не раз младая дева/ Мечтами легкие мечты...» и т. д.
Дело тут, разумеется, не в самих словесных совпадениях. Совпадения эти — прямой результат того, что Пленник психологически близок Онегину, как в известной, ограниченной мере и черкешенка — Татьяне. В Пленнике легко увидеть тот же в основе своей психологический, социальный и человеческий тип, что и в Онегине.
Не только «Руслан и Людмила» но и «Кавказский пленник» стал для Пушкина своеобразным предвестником его будущих творений. Обе поэмы, хотя и по-разному, подготавливали «Евгения Онегина». В творчестве Пушкина все оказывается внутренне связанным, цельным, ничто не стоит особняком, одно порождает к жизни дру-
гое — и все это, несмотря на разнохарактерность и тема тическое и жанровое многообразие пушкинской поэзии. К 1821—1822 гг. относится замысел поэмы Пушкина, посвященной теме разбойников. Из этого замысла до нас дошел лишь небольшой фрагмент, названный «Братья разбойники». Большая часть поэмы Пушкиным была уничтожена.
Дошедший до нас отрывок более всего интересен своими поэтическими тенденциями. Он свидетельствует о живом интересе Пушкина к новым, народным формам поэмы. Отрывок начинается «запевкой» в стиле народной песни:
Не стая воронов слеталась
На груды тлеющих костей,
За Волгой, ночью, вкруг огней
Удалых шайка собиралась.
Элементы фольклорного стиля, характерные для него постоянные эпитеты, отрицательные сравнения, другие стилевые приметы народно-поэтического мышления встречаются и далее, на протяжении всего отрывка: «булатный нож да темна ночь», «чистое поле», «сырая земля», и т. д. Этими народными элементами Пушкин явно очень дорожил. Но народной поэмы в целом у него все-таки не получилось. Этому помешали и построение сюжета по законам условно-романтической поэтики, и условно-романтические герои, и романтические штампы в языке.
Кажется, что поэма написана двумя стилевыми приемами — не только разными, но и внутренне несовместимыми. С одной стороны, это приемы народной поэтики, с другой — литературно-романтические, чуждые наивному и непосредственному народно-поэтическому сознанию. Вот как, например, говорится в поэме о мучениях одного из братьев разбойников во время болезни:
Я слушал, ужас одолев; Хотел унять больного слезы И удалить пустые грезы. Он видел пляски мертвецов, В тюрьму пришедших из лесов, То слышал их ужасный шепот, То вдруг погони быстрый топот, И дико взгляд его сверкал, Стояли волосы горою...
Подобный условно-книжный, далекий от народного язык встречается и в других местах отрывка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30