Когда чуял он налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал, перерождался».
Творчеством Пушкин не только преодолевал кризис, но и художественно выражал его. На поэтических произведениях Пушкина этих лет лежит явственная печать того разочарования и тех сомнений, которые он переживал. Неудивительно, что начиная с 1819 г. в пушкинских стихотворениях все более заметными становятся антигородские мотивы. Его лучшие стихи этого времени напоены не городским, а деревенским воздухом.
Во многих своих произведениях Пушкин призывает теперь уйти прочь от городской суеты в деревню, деревня воспринимается им как «приют спокойствия, трудов и вдохновения» и т. д. Эти важные для Пушкина мотивы особенно сильно звучат в одном из самых известных стихотворений этого времени — «Деревня» (1819). Но еще до «Деревни», в других стихотворениях того же года, мы находим выражение тех же мыслей и тех же желаний.
В послании «N. N. (В. В. Энгельгардту)» Пушкин пишет: «От суеты столицы праздной, / От хладных прелестей Невы, /От вредной сплетницы молвы, /От скуки, столь разнообразной, /Меня зовут холмы, луга, /Тенисты клены огорода, /Пустынной речки берега /И деревенская свобода». В стихотворении «Орлову» — «Смирив немирные желанья, /Без долимана, без усов, /Сокроюсь с тайною свободой, /С цевницей, негой и природой /Под сенью дедовских лесов; /Над озером, в спокойной хате, /Или в траве густых лугов, /Или холма на злачном скате, /В бухарской шапке и в халате /Я буду петь моих богов...».
Та же тема занимает Пушкина и в стихотворениях, написанных сразу же после «Деревни». Он пишет о радостях деревенского и всякого иного уединения и ненормальности городской, светской жизни и в миниатюре «Уединение», и в послании «Всеволожскому» и т. д. Антигородские мотивы для Пушкина становятся лейтмотив-ными, часто повторяющимися и сквозными — и это лучше всего доказывает их тесную связь с самым сокровен-пым для Пушкина, с жизнью его души.
На этих важных и глубоко личных мотивах и строится стихотворение «Деревня» — его первая часть. Написанию стихотворения предшествовала поездка Пушкина в Михайловское: его призыв уйти от городской суеты в деревню, который так часто повторялся в его стихах, был реализован им биографически. На этот раз Пушкин не просто уехал в Михайловское, он устремился туда — со страстным желанием, с мечтой о душевном обновлении,
с большими надеждами. В известной мере надежды Пушкина оправдались. Поездка в Михайловское оказалась удачной для его музы, в Михайловском или на основе Михайловских впечатлений было написано несколько прекрасных стихотворений — в том числе и «Деревня».
«Деревня» — стихотворение не только двухчастное, но и двуплановое. В нем сочетаются элегия и сатира. Первая часть насквозь элегична, в ней признания, хорошо знакомые нам по многим одновременным произведениям Пушкина:
...Я твой: я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой: люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Стихи воздействуют на читателя глубиною чувства — и его подлинностью. За словами признания стоит личность поэта и его неповторимый опыт: в стихотворении читатель находит конкретные и точные приметы места и времени, реальные детали:
...Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты...
В связи с «Деревней» часто говорят о пушкинском прямом реализме. В этом есть своя правда. Необходимо только помнить, что реальны и непосредственно правдивы в стихотворении не только использованные Пушкиным топографически точные приметы его Михайловского, но не менее того и «порочный двор цирцей», «роскошные пиры, забавы, заблужденья» — все то, что реально было в его городском существовании и что теперь вспоминает он с отвращением и болью.
Вторая часть стихотворения — она не была пропущена цензурой и до 1870 г. в России распространялась только в списках — выдержана в контрастных тонах по от-
ношению к первой. Контраст у Пушкина — это не просто литературный прием. Это выражение силы чувства, выражение потрясенного чувства. У поэта сильное волне-ние души, и желание выразить его, передать его читателю естественно вызывает к жизни контрастные картины. Они могут возникать даже незапланированно, по ходу мысли, по естественному ходу признании.
Вторая часть «Деревни» и продолжает первую и противостоит ей по мысли и характеру картин. Элегия у Пушкина незаметно переходит в сатиру, сливается с ней. Вторая часть — это элегия, пронизанная высокими гражданскими чувствами, раздумья, родившиеся в «уединении величавом», и это сатира, которая вызвана к жизни и неповторимо-личным взглядом на вещи, и пафосом общественного, гражданского служения.
Основная тема второй части — ненормальность и нравственная невозможность существования крепостного права. Для Пушкина это были не случайные и не временные, а устойчивые мысли-идеи. В записке «О русской истории XVIII в.», одной из ранних исторических работ своих, Пушкин писал: «... нынче же политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян» (VII, 162). И в записке, и в стихотворении «Деревня» — как и в других своих политических стихотворениях петербургского периода — Пушкин выражает мысли, близкие декабристам. Он выступает как поэт-декабрист, не будучи декабристом формально. Чтобы думать совсем так, как думали декабристы, не обязательно было быть членом тайного общества. Для этого достаточно было, как Пушкин, «гореть свободой» и иметь сердце, живое для чести и справедливости.
С Михайловским связано еще одно стихотворение Пушкина того же времени — «Домовому». Многими своими мотивами оно близко первой части «Деревни». Стихотворение «Домовому» — гимн деревенскому уединению, возвышенному одиночеству, гимн всему естественному, несуетному, доброму. В «Домовом» воспевается красота неяркого, незаметного, прекрасного мира. И само стихотворение принадлежит тому же миру: оно прекрасно своей неброскостыо, глубокой сосредоточенностью, нравственной высотой. Оно все пронизано нравственной атмосферой Михайловского. Михайловское снова и снова вдохновляло Пушкина на сильные мысли, сильные краски, сильные слова;
Останься, тайный страж, в наследственной сени,
Постигни робостью полунощного вора
И от недружеского взора
Счастливый домик охрани!
Ходи вокруг его заботливым дозором,
Люби мой малый сад, и берег сонных вод,
И сей укромный огород
С калиткой ветхою, с обрушенным забором!
Люби зеленый скат холмов,
Луга, измятые моей бродящей ленью,
Прохладу лип и кленов шумный кров —
Они знакомы вдохновенью.
К петербургскому периоду относится и первая поэма Пушкина — «Руслан и Людмила». Он работал над ней долго, задумал ее, по-видимому, еще в лицее, но всерьез начал работать с 1818 г. В июне 1818 г. и позже Пушкин посещает вечера у Жуковского и читает там отрывки из поэмы. Поэма была завершена в апреле 1820 г. Позднее, в 1828 г., к несколько переделанному и подчищенному тексту поэмы был добавлен пролог — «У лукоморья дуб зеленый...».
Для Пушкина поэма была первым большим опытом поэтической свободы, опытом создания новой поэтической формы. Однажды в разговоре с Г. А. Русановым Лев Толстой сказал: «Прежде в литературе было не то — вырабатывались новые формы...». Пушкина при этом прямо он не назвал. Но мог бы назвать. Пушкин свой литературный путь начинал с ярких поэтических открытий, с создания оригинальных художественных форм.
По своему жанру «Руслан и Людмила» — шуточная и ироническая поэма-сказка. Шуточные поэмы писали и до Пушкина, и в большом количестве. Достаточно вспомнить хотя бы «Душеньку» Богдановича или поэмы В. И. Майкова «Елисей» и др. Более близким предшественником Пушкина — и по времени, и по существу — был Жуковский, поэма которого «Двенадцать спящих дев» прямо соотносится с «Русланом и Людмилой».
Однако поэма Пушкина не столько была похожа, сколько отличалась от всех предшествовавших ей поэм. «В этой поэме,— писал Белинский,— все было ново: и сти-
хи, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе в серьезными картинами». Ироническое начало в «Руслане и Людмиле» было свойством не стилистическим только, но и композиционно-конструктивным. Авторская ирония в поэме и разрушала, и еще более созидала. Она помогала Пушкину творить неведомый еще читателю художественный мир, созидать новую, истинно оригинальную художественную форму.
Поэма-сказка Пушкина основана на свободной поэтике. В этом мире поэтической свободы Пушкин чувствует себя, как никто другой из его предшественников и современников, «власть имеющим». «„Руслан и Людмила",— писал Кюхельбекер,— поэма, в которой, при всех ее недостатках, более творческого воображения, нежели во всей остальной современной русской словесности».
Герои поэмы носят имена, происхождение которых следует искать в разных источниках. Одни восходят к «Истории государства Российского» Карамзина (Рогдай, Фарлаф), другие — к русской народной сказке, третьи — к былинам и проч. Пушкин свободно пользуется источниками, свободно смешивает жанры, поэтически свободно мыслит. В истоках его поэмы одновременно и сказочное, и не менее того — современное сознание. И не просто современное, но еще и поэтически-дерзновенное. Это придает поэме особенную живость, особенную новизну и обаяние.
Сюжет поэмы — типично сказочный. Похищение невесты, поиски ее, мотив соперничества, пребывание героини в заколдованном царстве, совершение подвигов для ее спасения, счастливый конец — все это похоже на сказку. Повествование в поэме движется характерно сказочными приемами, но по ходу его, внутри сюжета, происходит постоянное столкновение сказочного и самого обыденного, фантастического и бытового. Колдунья оказывается не только злой, но и жалкой старухой, свирепый чародей Черномор — немощным стариком, волшебницы — более чем легкомысленными девицами, сказочная ужасная голова морщится, зевает и чихает; пораженная копием, она сравнивается с ошиканным современным ак-
гером и т. д. Авторская ирония, которая, как мы уже говорили, не только разрушает строгие жанровые каноны, но и творит новые, оказывается сюжетным и структурным нервом пушкинской свободной поэмы.
Рогдай в поэме говорит Фарлафу: «Презренный, дай себя догнать! Дай голову с тебя сорвать!». Пребывая в отчаянии, Людмила «На воды шумные взглянула, /Ударила, рыдая, в грудь, /В волнах решилась утонуть /— Однако в воды не прыгнула /И дале продолжала путь...».
Она же втайне восклицает, думая о Черноморе: «... Мне не страшна злодея власть: /Людмила умереть умеет! /Не нужно мне твоих шатров, /Ни скучных песен, ни пиров /— Не стану есть, не буду слушать, /Умру среди твоих садов!» /Подумала — и стала кушать...». Сцена борьбы Людмилы с Черномором изображается так:
Уж он приблизился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Поэма не только иронична в своей основе, но в ней заметен сильный элемент пародийности. Одно, впрочем, связано с другим. Людмила, например, одновременно и сказочная героиня, и современная, живая, во плоти и крови, девушка-женщина. Она и героиня, и прелестная, остроумная пародия на героиню. То же в большей или меньшей степени — и с другими героями. Пушкин весело смеется над своими героями, над читателем, над самим собой. Его ирония распространяется даже на замысел поэмы, у него шутка, всегда готовая на устах, иронически и шутливо он обыгрывает самый сюжет поэмы:
Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им!—
Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым...
Все это производит впечатление яркой неожиданности, за всем этим видна творческая сила, творческие возможности свободного поэтического сознания, видны разум, и прихоть, и всемогущество поэта-творца. За этим — поэтическая шалость, дерзость и поэтическая, живо впечатляющая новизна. Поэзия, утверждал Пушкин в «Путешествии В. Л. П.»,— «не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновенных ясной веселостию» (VI, 214). О Пушкине — авторе «Руслана и Людмилы» — можно сказать то же, что он сам сказал однажды о Языкове:
Как ты шалишь и пак ты мил,
Какой избыток чувств и сил,
Какое буйство молодое!
Поэтическая шалость и поэтическая шутка Пушкина — вовсе не безделка. Для пего это всегда путь к поэтической свободе и к художественным открытиям. «Руслан и Людмила», заметил Б. В. Томашевский, «была поэмой, обращенной не к прошлому, а к будущему». Она намечала пути дальнейшего движения пушкинского гения. В пей вырабатывались те формы, которыми, усовершенствовав их и преобразив, Пушкин воспользуется в зрелых своих созданиях. В частности — в «Евгении Онегине».
Пушкин недаром в самом начале «Евгения Онегина» напоминает читателям о «Руслане и Людмиле»: Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас...
Несомненно, что между первой пушкинской поэмой и его романом в стихах есть глубокая внутренняя преемственность, которую и сам Пушкин осознавал. Она заключается прежде всего в самих принципах художественного создания. Процесс одновременного разрушения и создания жанра, характерный для «Руслана и Людмилы», происходит и в «Евгении Онегине». В «Евгении Онегине» Пушкин разрушает традиционные формы романа (он пишет не просто роман, а роман в стихах — «дьявольская разница!») и создает новые. Новое и в «Евгении Онегине» создается путем иронического преодоления
омертвелых форм и создания па этой основе живых, живо воздействующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30