В Петербурге Пушкин живет весьма напряженной и разнообразной жизнью. Он близко сходится с будущими декабристами — М. Луниным, М. Орловым, К. Рылеевым, И. Якушкиным. Он знакомится с Грибоедовым и Баратынским, с Гнедичем и Катениным, с поэтом-партизаном Денисом Давыдовым. Он посещает еженедельные вечера в доме президента Академии художеств А. Н. Оленина, где собираются многие выдающиеся деятели русской литературы и искусства.
Усиливается и укрепляется его дружба с Чаадаевым, который теперь служит в Петербурге. Вхож Пушкин й в кружок Н. Й. Тургенева, одного из самых видных декабристски настроенных общественных деятелей. Через него, Чаадаева (хотя и не декабриста, но близкого к де-
кабристам по взглядам), а также через «Зеленую лампу» (общество, являвшееся своеобразным филиалом («побочной управой») радикального «Союза благоденствия») осуществлялось живое и сильное воздействие декабристских взглядов и идей на Пушкина.
«Зеленая лампа» просуществовала с осени 1819 г. до по крайней мере осени 1820 г. Собрания этого закрытого и отчасти конспиративного общества происходили в доме друга Пушкина — Н. В. Всеволожского на Екатерингоф-ском проспекте. Свое название общество получило по цвету лампы в комнате заседаний: зеленый цвет ее воспри^ нимался как символ света и надежды.
Собрания «Зеленой лампы» посещали Ф. Глинка, С. Трубецкой, Я. Толстой, Гнедич, Дельвиг и др. В ста хотворении «Из письма к Я. Н. Толстому» (1822) Пушкин так рисует обстановку, в которой происходили собра ния «Зеленой лампы»:
...Вот он, приют гостеприимный, Приют любви и вольных муз, Где с ними клятвою взаимной Скрепили вечный мы союз, Где дружбы знали мы блаженство, Где в колпаке за круглый стол Садилось милое равенство, Где своенравный произвол Менял бутылки, разговоры, Рассказы, песни шалуна; И разгорались паши споры От искр, и шуток, и вина...
Непринужденная атмосфера дружеских сборищ «Зеленой лампы» нисколько не мешала серьезным политическим разговорам и чтению стихов политического, свободо-любивого содержания. На собраниях общества обсуждалась «История государства Российского» Карамзина, велись споры о репертуаре русской сцены, говорилось о будущем государственном устройстве России. Пушкину здесь все было по душе: и атмосфера радости дружеского застолья, и серьезные беседы, и споры о самом важном. В собраниях «Зеленой лампы» он участвовал неизменно и охотно до самого своего вынужденного отъезда из Петербурга.
В Петербурге Пушкина занимает не только литература и политика и дружеские встречи и беседы. Он был в полном смысле слова ренессансной натурой — и ничто человеческое не было ему чуждо:
Все чередой идет определенной,
Всему пора, всему свой миг;
Смешон и ветреный старик,
Смешон и юноша степенный.
(«К Каверину»)
Наслаждениям молодой жизни Пушкин отдавался с таким же упоением, как отдавался литературе, как отдавался высоким идеям и свободным мыслям. Интересно, что за весь 1818 г. он почти вовсе не пишет писем, да и стихов пишет не так много. Ему явно не до них. Он весь в кружении, в забавах и соблазнах большого города. 27 октября 1819 г. он пишет П. Б. Мансурову о своем образе жизни и говорит о шампанском, актрисах, картах. Но тут же он говорит и о «Зеленой лампе»: «Зеленая лампа нагорела — кажется, гаснет — а жаль...». И здесь же делает политические признания: «Поговори мне о себе — о военных поселеньях. Это все мне нужно — потому, что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм...» (IX, 15).
Для Пушкина все это не разное, а части единого: все это жизнь. Он пьет жадно весь кубок жизни — весь, не избирательно; он все хочет вкусить и опробовать. И ему, поэту, это оказывается полезным: полнота его жизни ведет к полноте творчества.
Первые два года пребывания Пушкина в Петербурге, сравнительно с более поздними годами, не слишком заполнены творчеством. Белинский был отчасти прав, когда говорил о «самобытных мелких стихотворениях» Пушкина, которые «не восходят далее 1819 года» 19. Жажда прямого познания жизни, интерес к самым различным ее проявлениям на время замедлили творческую деятельность Пушкина. Замедлили, но не остановили. Он и теперь создает немало истинно поэтического в лирическом роде.
Таково, например, стихотворение «Простите, верные дубравы». В нем много чувства, правды, много музыки. В нем все воспринимается как подлинное — и поэтические картины и поэтические мысли:
...Прости Тригорское, где радость
Меня встречала столько рая!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам,
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.
Стихотворение это написано сразу же после поездки в Михайловское и основано на этих впечатлениях. Поездка из города в деревню оказалась для Пушкина плодотворной. Так всегда будет с ним. Как бы ни скучал и ни томился он в своих «уединениях», но именно там — в Михайловском, в Болдино и т. д.— он точно прикасается к земле и обретает всю полноту поэтического чувства. Там его поэзия говорит особенно живо, высоко, человечески внятно и незабываемо.
Самое прославленное и популярное стихотворение Пушкина первых лет петербургской жизни — его ода «Вольность». В ней исповедание политической веры молодого Пушкина. В эти годы Пушкин был исполнен жаркого свободолюбия и верил в благотворность свободы — и эти чувства окрашивают всю оду, определяют ее пафос.
Как ни был Пушкин молод годами в пору, когда он создавал «Вольность», его свободолюбие было не только юношеским порывом, но и глубоким убеждением, глубоко продуманной исторической идеей. У него свободолюбив одновременно и непосредственное, пылкое — и мудрое. Свобода для него и оправданна, и возможна лишь в тесном сочетании с законом, лишь в пределах закона:
Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье...
Все это вполне в духе декабристских идей. Декабристы недаром зачитывались одой и воспитывались на ней. Об этом существует немало признаний самих декабристов. Ода близка была им и своей общей политической програм-
мой, и не менее того — своим эмоциональным настроем, высоким гражданским пафосом. Пушкин писал «Вольность» в традициях высокой гражданской поэзии — в традициях Радищева и Державина. От Радищева — сама трактовка жанра: свою оду Радищев тоже посвятил теме вольности.
От Державина в пушкинской оде «Вольность» — ее особенный, умеренно-архаический стиль, ее возвышенный, торжественно-высокий язык. Еще совсем недавно Пушкин пародировал Державина. Теперь он обращается к нему, потому что именно в нем, в его стихах видит образец языка гражданской поэзии. Это свидетельствовало не столько о переоценке Державина, сколько об изменении в самом Пушкине, в направлении его поэзии: свидетельствовало о повороте Пушкина к гражданской тематике. Как заметил Б. В. Томашевский, «...в небогатой традиции русской гражданской поэзии Державину отводилось почетное место». И далее: «По-видимому, в дни пересмотра своего поэтического пути Пушкин задумывался над поэзией Державина». Позднее у Пушкина это повторится. Он не раз будет пересматривать свой поэтический путь — и при этом не раз еще со всем вниманием и новым интересом обратится к державинским языковым традициям.
«Вольность» была отнюдь не единственным прямо политическим и свободолюбивым стихотворением Пушкина в этот период. В 1818 г. Пушкин пишет политическую сатиру «Сказки» («Ура! В Россию скачет кочующий деспот...»), которая по форме представляет собой пародированную святочную песню. Подобного рода святочные песни сочиняли и другие поэты — современники Пушкина: Вяземский, Горчаков. Это были бесцензурные, вольные поэтические и сатирические отклики на злобу дня. Они ходили по рукам. Они распевались «чуть не на улице». Они служили выражением свободного общественного мнения.
У Пушкина его «Сказки» посвящены Александру I. В них высмеивается показной либерализм царя. Сатира Пушкина отличается остротой поэтической мысли и резкостью политических оценок. В своем свободолюбии Пушкин никогда не бывал осторожным и умеренным.
Иного рода свободолюбивым произведением Пушкина было его послание «К Чаадаеву» (1818). Иного рода— но не иного направления. Так же как и в «Вольности», как в «Сказках», в стихотворении «К Чаадаеву», говоря словами Огарева, «звучно сказалась юная вера в будущую свободу». Огарев добавлял к этому: «Кто во время оно не знал этих стихотворений? Какой юноша, какой отрок не переписывал? Толчок, данный литературе вольнолюбивым направлением ее высшего представителя, был так силен, что с тех пор и даже сквозь все царствование Николая русская литература не смела безнаказанно быть рабскою и продажною».
По сравнению с «Вольностью» послание «К Чаадаеву» носит более доверительный, интимный и, следователь но, более лирический характер. Высокие гражданские мысли выражены здесь в форме личного, неповторимо-индивидуального признания. Это живые признания и ощутимо живые мысли. Это мысли и чувства, существующие нераздельно, слитно и обладающие потому особенной художественной выразительностью и неповторимостью:
...Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья...
Оду «Вольность» Пушкин начинает со ссылки на «благородный след того возвышенного галла, кому сама средь славных бед ты гимны смелые внушала». Кто бы ни был этот «возвышенный галл» — французский поэт Андре Шенье или французский же поэт Экушар Лебрен (в науке об этом до сих пор продолжаются споры), ясно, что его путь «благороден», и сам он высок, и его путем хочет идти и Пушкин. Свой путь гражданского служения Пушкин осознает как возвышенный и благородный. Это помогает ему утвердиться как поэту в своем собственном мнении, это внушает ему вместе с тем высокое понятие вообще о поэте и его назначении в жизни.
Не случайно именно в это время, в петербургский период, появляется у Пушкина одно из первых его стихотворений на тему поэта — стихотворение, предвещающее его будущие высокие и гордые стихи на эту тему. Написано оно в 1818 г. и называется «К Н. Я. Плюсковой». Непосредственным поводом к написанию стихотворения
послужил призыв к Пушкину написать стихи в честь императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I, которая, кстати, пользовалась популярностью за свою доброту, благотворительность и любовь к литературе даже в некоторых декабристских кругах. Возможно, что призыв этот как раз исходил от Натальи Яковлевны Плюс-ковой, фрейлины императрицы и адресата пушкинского стихотворения. Как бы то пи было, стихотворение «К Н. Я. Плюсковой» живот и воздействует безотносительно к тому реальному поводу, с которым оно исходно было связано. Его зиучаиие и значение выходят за рамки того или иного конкретного и частного случая. Объективно стихотворение оказалось признанием и призывом большого общественного значения:
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Стихотворение написано в том высоком стиле, в каком писалась ода «Вольность» и в каком будут написаны позднее его другие стихи на тему поэта. Несомненно — признаки стилистические являются тому доказательством,— что стихи гражданские и вольнолюбивые и стихи о поэте уже в ранний период его творчества осознавались Пушкиным как близкие, едва ли не одного и того же рода. Примечательно, что так же осознавались они и современниками Пушкина: послание «КН. Я. Плюсковой» помещалось и распространялось в рукописных сборниках рядом с пушкинскими же стихотворениями политического содержания.
К 1819 г. намечается внутренний кризис в жизни Пушкина. Вся его жизнь была полна таких кризисов — больших и малых,— и это показатель постоянной в Пушкине внутренней работы, постоянного брожения и движения его мысли и его духа. В 1819 г. кризис связан был с резким разочарованием в городской жизни. Первое опьянение разнообразием впечатлений, ускоренным ритмом жизни прошло; жизнь в большом, притом еще столичном, городе выявила свои отрицательные свойства, свою страшную для творческого духа неволю. В Петербурге Пушкину становится все более душно, все более невыносимо. 21 апреля 1820 г. он признается Вяземскому — и его признание похоже на крик бедствия: «Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу» (IX, 17). Это чувство он начал испытывать гораздо раньше, чем в нем признался явно,— начал испытывать еще с 1819 г.
Кризис, который переживал Пушкин в это время, вовсе не означал творческого кризиса. Напротив, в эти годы и месяцы душевного разлада и сомнений он ищет и находит убежище в творчестве, он много работает, пишет. Творчество помогало ему преодолевать эти разлад и сомнения, ибо в самом творчестве, в пушкинской удивительной способности и тяге к творчеству заключалась высокая возможность выхода из кризиса, нравственного н духовного преодоления его. Как хорошо и точно сказал Вяземский, в Пушкине всегда «глубоко таилась охранительная и спасительная нравственная сила... Эта сила была любовь к труду, потребность труда, неодолимая потребность творчески выразить, вытеснить из себя ощущения, образы, чувства, которые из груди его просились на свет божий и облекались в звуки, краски и глаголы, очаровательные и поучительные. Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, обретали бодрость и свежесть немощь уныния, восстанавливались расслабленные силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30