Она перевела взгляд на Сержа. Но лицо его было таким бледным, взволнованным, что, больше ничего не спросив, она нахмурила брови, словно припоминая, и заговорила:
— Ну, если вам это так важно... Я постараюсь... Но еще раз предупреждаю, вряд ли такая хроника пригодится для какой-нибудь статьи. Это... частные... словом, семейные воспоминания, что даже не знаю...
— Тетя Маня, рассказывай, потом мы тебе все объясним... Потом... Хорошо? — Вавилов вскочил и обнял Марию Ивановну за плечи.
— Не подлизывайся, Юрка! Садись! Я и так постараюсь ничего не забыть. Начну я, пожалуй, с замужества Лары. Должна сказать, что ни ее родственники, ни знакомые, ни, тем более, родители не проявляли особого восторга по поводу ее выбора. Больше того, замужество ее вызвало целый скандал. От этой тихой, маленькой девушки никто не ожидал такого упорства и решительности... Во всяком случае, не добившись согласия родных, она, что называется, действовала очертя голову. Это «очертя голову» было у всех на языке. Сестре моей Лизе, маме нашего Юры, рассказала жена какого-то капитана о Ларином «ужасном» поступке. Рассказывала полушепотом, чтобы я*не услышала. Но разве пропустит девчонка мимо ушей такую романтическую историю? Познако-
милась я с Ларой только через несколько лет, когда Лиза и Евграф, родители-Юры, стали брать меня с собой в гости. А с Володей Кошелевым—в нашем доме капитана звали только Володей,— с ним Евграф и Лиза были знакомы давно. Еще в те времена, когда он у Евграф а плавал матросом. Володя до женитьбы частенько заходил к нам на чаек.
— Я уже говорил Сергею Владимировичу, что и мой отец был капитаном,— пояснил Вавилов.—Тетя Маня, ты, случайно, не слышала, как Кошелев с матросами пришел из Севастополя? Понимаешь, в шлюпке, зимой.
— Ну как же! В тот вечер все мы собрались у Сабининых. Погоди. Дай вспомнить, почему мы туда пошли в такую стужу... Я страшно замерзла в своих ботинках... Ну, да, да... Мы пришли прощаться. Конечно, попрощаться. Они собирались ехать, кажется, во Францию. Это был четверг. Аглая Константиновна Сабинина принимала по четвергам. Вот мы и пошли со Слободки к ним. Этакую даль тащились...
— На улицу Гоголя...— негромко произнес Серж. Он представлял себе все, о чем говорила Мария Ивановна, и даже резкий ветер, проносившийся по улице прямо с моря.
— Да, конечно, на улицу Гоголя,— машинально подтвердила Мария Ивановна, очевидно, припоминая тот вечер.— Горела керосиновая лампа. Евграф и Лиза с Аглаей Константиновной игради в винт. Лара сидела за роялем. Я очень любила ее слушать. Примощусь рядышком, перелистываю ей ноты. Играла Лара превосходно. На благотворительных вечерах, в гостях —всюду ее просили сесть за рояль. Первый раз, помню, я услышала ее в офицерском собрании. Играла она концерт Чайковского. Как ей аплодировали! Все поднялись со своих мест. Невозможно было представить, что в этой маленькой женщине столько силы, столько темперамента.
— А что еще она играла? Что еще, кроме Чайковского? — Совершенно забывшись, Серж весь подался вперед. Гранд-мама говорила, что лучше всего у нее получался «Ноктюрн» Шопена.
Мария Ивановна пристально взглянула на своего гостя. Он спохватился, сцепил пальцы рук и наклонил голову.
— Я не помню, что еще Дара играла. Но в этот вечер мелодия была такая печальная. Очень печальная... Мне казалось, что Лара прощается не только со своим роялем, со своим домом... Аглая Константиновна оживленно объявляла какие-то ремизы, какие-то шлемы. Мне хотелось крикнуть ей: оставьте ваши карты! Как вы можете?.. Но я была еще слишком молода, чтобы позволить себе что-нибудь подобное, и слишком робка, чтобы как-то пожалеть Лару. Она знала, что Володя, ее муж, вместе со стариком Сабининым были уже где-то на пути во Францию, и все же была очень подавлена, испугана... Аглая же Константиновна, волевая, очень решительная женщина, по-видимому, находила даже какую-то прелесть в предстоящем Путешествии. Во всяком случае, держалась она непринужденно, поминутно шутила, а тасуя карты, помнится, говорила о нарядах, которые собиралась сразу же по приезде заказать себе в Париже. Мне особенно запомнился разговор о туалетах, потому что чай мы пили с тонко нарезанными ломтиками черного хлеба, «осьмушку» которого мы принесли с собой, вместе с «фунтиком» сахару, четыре-пять ложечек было в таком «фунтике». Попили мы чай. Аглая Константиновна с Лизой и Евграфом — опять за карты. И вдруг стук в дверь. Нюра, горничная Сабининых, побежала отворять. И, представляете себе, вваливается Володя. Буквально вваливается... Оборванный, замерзший, мокрый, заросший, страшно смотреть. И улыбнулся... «Бон жур»,— говорит. Как сейчас, помню, Лара вскрикнула, бросилась к нему. Аглая Константиновна наклонила карты, смотрит на него через лорнет и таким нежным, прямо ангельским тоном вопрошает: «Как понимать ваше появление?..» А Кошелев ей в тон: «Понимайте, как явление Христа народу!..» Подхватил Лару и закрыл за собой дверь. Нельзя сказать, чтобы Аглая Константиновна и Кошелев любили друг друга.
— Теща и зять, это во-первых, а во-вторых—дворянка и бывший матрос,— подсказал Вавилов, — Все закономерно.
В горле у Сержа пересохло, и он глотнул кофе, даже не почувствовав вкуса. Уж кто-кто, а он мог представить себе свою гранд-мама, беседующую с отцом. Если она поедом ела беззаботную и не очень замечавшую колкости Алин. Алин, которая, если беспристрастно судить, вполне подходила по своему положению ему, Сержу. Можно себе представить, как гранд-мама обращалась с ненавистным ей «грубым мужланом»...
Да, Мария Ивановна, по-видимому, хорошо знала его семью, знала, конечно, и сестру... Но только не перебивать, ничего не спрашивать, пусть она продолжает свой рассказ так же обстоятельно. Дойдет очередь и до сестры. Однако Серж не удержался бы от вопроса, если б не боялся услышать: «Дочь Кошелевых?.. Девочка умерла еще совсем маленькой...»
Такое он тоже может услышать. И при всем своем нетерпении, Серж, не отдавая в этом себе отчета, теперь, когда должен был все узнать, страшился и не хотел приближать минуты, которая многое для него решит.
— Дело даже, вероятно, не в том, что Владимир Кошелев был сиротой, из простой семьи. У меня создалось впечатление,— продолжала Мария Ивановна,— что Аглая Константиновна ревновала к нему дочь. Не могла примириться с мыслью, что не она, а другой, посторонний ей человек, вошел в жизнь Лары. Я убеждена, что будь это не Володя Кошелев, а другой, результат был бы тот же. Но разница в положении, воспитании довела их отношения до полного конфликта... Она, несмотря на свой вежливый тон, побелела от бешенства, увидев, как Кошелев увел Лару к себе... Нам давно пора было уходить... Время тревожное, неспокойное. Раздевают, грабят, особенно у нас на Слободке, под мостом. А Сабинина не отпускает: нет, нет, подождите, я хочу, чтоб при вас мой дорогой зять объяснил, каким образом он очутился здесь. Должна я знать,.где мой муж... Должен же Владимир выйти и все объяснить!.. Между прочим, Сабинины уговаривали и нас вместе ехать...
— Да, да, мама часто рассказывала, что ее пугали: отца расстреляют, как расстреляли знакомого им штурмана,— оживленно вмешался Вавилов.— Ну да, ведь это Сабинина ее стращала и все уговаривала ехать.
— После расстрела их знакомого Евграф, уравновешенный, даже флегматичный, и тот ходил сам не свой. Вероятно, тогда и были эти разговоры об отъезде. Но разговоры разговорами, а ехать, конечно, Евграф с Лизой не собирались. Пришли в тот вечер прощаться. Да, ведь даже кувшин и ведро с собой принесли...
— Сувенир Сабининым в дорогу? — рассмеялся Вавилов.
Но Серж даже не улыбнулся. Он слышал только то, что говорила Мария Ивановна, и напряженно ждал, когда появится из своей комнаты капитан Кошелев, слов-
но все это происходило не давным-давно, а теперь, у него на глазах.
— Нет, не сувенир,— смеясь ответила Мария Ивановна.— Воды в городе не было. Собирали дождевую или снег. Но я не выносила запаха дыма, что ли, в этой талой воде.
— Снег не имеет запаха,— возразил Вавилов.
— Может быть, в поле, в лесу... В общем, ты этой воды не пил и. помалкивай. Так вот, вода была только в порту, и горничная Сабининых, Нюра, дочь водолаза, приносила ее из порта без всякой очереди. И в тот раз она поставила у дверей полное ведро и кувшин, а Аглая Константиновна все нас не отпускает. Бросила карты на стол, сидит бледная, руки дрожат: Не выдержала и к Нюре: «Пойди, попроси Владимира Ивановича. Верно, уже переоделся...» Но Кошелев не вышел, и она сама пошла к ним в спальню. Боже мой, какой это был ужас! Она кричала, плакала, падала в обморок... Ну, как же — Владимир объявил ей, что никуда не едет и Л ару с ребенком не отпускает. Но, главное, выяснилось, что «Цесаревич», большой такой пароход, затонул у причала. «Нищие! — кричит она.— Мы нищие! Одно спасение — ехать. Немедленно ехать. Спасать внука! Самим спасаться, пока все не разграбили...» И опять в обморок-Обмороки гранд-мама были для Сержа не в диковинку. Но как их вынесла Лара, как не сдалась под натиском слез, обид и неподдельного горя? Сейчас в устах Марии Ивановны все просто: пароход погиб. Но для старухи пароход был надеждой на обеспеченную жизнь, возможность жить так, как она привыкла, и, наконец, приданое ее дочери. Нет, горе гранд-мама было неподдельным.
— Мы едва успели привести Сабинину в чувство, как нагрянули солдаты. Видно, шлюпку, на которой пришел Кошелев, обнаружили. Арестовали, увезли капитана. Теперь уж нам пришлось остаться ночевать... И Сабинина, и Лара были в ужасном состоянии.. Когда уводили мужа, Лара вцепилась в него, плакала, молила отпустить его... А как увели, словно каменная стала. Я уложила ее и сама прилегла.
Под утро входит в спальню Аглая Константиновна в халате, в мягких туфлях. Спать она, видно, и не ложилась— прическа такая же, как вечером, ни капли не измята. Села на постель к Ларе, и обе заплакали... Потом
стала мягко, ласково убеждать дочь, что не хотела ей зла, когда отговаривала, умоляла не выходить замуж за Кошелева. Не бывают счастливы люди с разными характерами, с разными взглядами, из разных кругов общества, Так молода, и уже у Лары столько горя, столько страданий... «А я счастлива, мама!» — Лара вытерла слезы...
Мне было очень неловко слышать этот разговор. Надо было встать и выйти. Я бы сделала это раньше, если бы знала, что окажусь его невольным свидетелем. Теперь же уходить было поздно...
«Да, счастлива, даже сейчас, потому что я жена Володи». Аглая Константиновна тихо и зло бросила: « Я тебя не понимаю...» Лара, словно не заметила ее тона, говорит: «Ты ведь тоже женщина, пойми, я люблю его!» Аглая Константиновна взяла дочь за плечи и уже совсем озлобленно проговорила: «У порядочной женщины, кроме любви, есть еще обязанности поважней!» И опять Лара даже с каким-то сожалением ей в ответ: «Ты никогда не любила... Несчастная ты, а не я... Мы не поймем друг друга. Уходи, уходи... Я устала,.;» Вот уже сколько лет прошло, а я все помню голос Лары, как она тогда говорила о своей любви... Можете себе представить, какое впечатление на меня, девчонку, произвел этот ночной разговор. На девчонку, которая о любви знала только из книг... Утром Лара ушла хлопотать за своего мужа. И Нюра с ней. Уж и не знаю, чем они могли помочь Володе... Аглая Константиновна сама разливала жиденький желудевый кофе. Ей какой-то знакомый сообщил, что Кошелева обвинили в намеренном потоплении парохода и бегстве с матросами из Севастополя. Потом Лиза и Евграф рассказывали, будто Лара ходила, доказывала — «Цесаревич» ее приданое, и Кошелев мог распорядиться им по своему усмотрению. Но разве этот наивный лепет помог бы капитану Кошелеву...
Сабинина отпустила нас с условием, что на следующий день мы снова придем. То ли ей страшно было оставаться .одной, то ли надеялась, что Лиза и Евграф как-то повлияют на дочь, как-то ее успокоят. И тут на счастье либо на беду Аглаи Константиновны из Севастополя приехал ее племянник, офицер. Белая армия оставила город, и он бежал в Одессу. Он-то и сообщил, что Сабинину, благодаря его связям, удалось уехать во Францию... Лара, конечно, умоляла своего двоюродного брата
спасти ее мужа. Как там было в точности, не знаю. Не знаю подробностей. Но помнится, будто этому племяннику Сабининой удалось добиться отмены приговора и он, якобы взяв Кошелева на поруки, предоставлял ему возможность бежать. Бежать на том пароходе, на котором уезжали Сабинина и Лара с сыном. Никто так и не узнал, какую роль во всем этом сыграла Аглая Константиновна, которая тоже просила за Кошелева своего племянника, какую роль сыграл сам племянник, только драма разыгралась тяжелая... Помню, прибегает заплаканная Нюра и просит поскорей прийти. Я одна была дома, и Нюра стала умолять, чтобы я пошла вместе с ней к Ларе. По пути она рассказала, что вместе с дворником помогла Аглае Константиновне с дочерью и внуком сесть на пароход. Ей, Нюре, молодая барыня поручила дожидаться Владимира Ивановича на причале. Сутолока, крики, шум, плач вокруг парохода, а Владимира Ивановича нет как нет. Лариса Александровна еще дома все ждала его, не хотела без него в порт ехать. Но пароход этот — последний, другого не жди, и Аглая Константиновна ее увезла. Все говорила, Володя придет к отходу. Вот уже и отход, а его нет. Лариса Александровна хочет на берег с сыном сойти, раз нет Владимира Ивановича, а мать не отдает, мальчика, заперла в каюте.. Лариса Александровна плачет, молит. Мать — ни в какую. А тут трап собираются поднимать. Лариса Александровна с плачем, со стоном — на причал... Лежит теперь одна дома, мечется, горит вся, зовет мужа, сына. Совсем, совсем не в себе.
Когда мы вошли в пустую, холодную квартиру, Лара бредила. Видно, мерещилось, что зовет ее сын. Она кричала, потом начинала плакать: «Володю убили!» И опять о сыне. Сердце разрывалось, когда она звала: «Сереженька, Сережа, пушок мой маленький! Я здесь, Сережа!»
Серж опустил голову на руки, закрыл лицо. Он не мог сдержать слез, не мог подавить рыданий...
Вавилов хмуро смотрел перед собой.
Мария Ивановна коснулась его руки, вопросительно глядя в глаза племяннику:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21